Алло, милиция? Часть 3

— Олька! У нас физра третьей парой. Идёшь? — донеслось до электрощита.

— Да ну её… Я освобождение сделала.

Голос был жеманный.

— Растолстеешь как я!

Вопрошавшая, по виду и замашкам — будущая материальная в промтоварном магазине или заведующая комиссионкой как Прокофьевна, явно не тяготилась избыточностью своих форм, чрезмерно округлых уже на первом курсе.

— Завтра танцы. Растрясу.

Наверно, можно было ещё многое интересное услышать, но самозваного электрика спугнула дама административного вида, фланировавшая по коридору. Он счёл за лучшее захлопнуть крышку и ретироваться, переждав до звонка в туалете, где вновь обрёл приличный образ. Осталось выяснить, где и когда будут танцы.

До допросного конвейера оставалось ещё больше двух часов. Вспомнив о просьбе Сазонова, Егор двинул на автобазу, что на улице Свердлова, от нархоза ехать удобно. Там заполнил бланк выемки документов о ремонте бежевой «волги», в девичестве — чёрной.

Бухгалтерша аж подскочила, резко подорвав с кресла объёмистые телеса. Хотела бежать к начальнику автобазы, как-то согласовывать щекотливые места.

— Сидите, гражданка! — Егор выставил ладонь вперёд, и мадам, вздумай продолжить перемещение, упёрлась бы в неё, а целовать милицейские руки явно не входило в её намерения. — Я не собираюсь проверять правильность расчётов. Мне просто нужна цифра — сколько потерпевший заплатил за машину и за ремонт. Понимаете? Цифра должна фигурировать в обвинительном заключении: путём угона и повреждения злодей причинил потерпевшему ущерб в сумме столько-то рублей и столько-то копеек. Могу и в банке запросить сведения о приходе налички, но зачем?

— За ремонт он ещё не внёс…

— Мне без разницы. Хоть сто рублей, хоть десять тысяч.

— Нет, ну там не сто… — дама с высоким начёсом и, наверно, шиньоном под собственными волосами, несколько успокоилась и вернула зад на привычный насест. — Где-то сто восемьдесят…

За восстановление разбитого в хлам автомобиля, где целой осталась разве что запаска, выписали счёт, примерно равный цене трёх аккумуляторов. О фактическом уничтожении машины имеются фотоснимки, их копии — в КГБ. Народ совсем берега потерял!

Егор мученически закатил глаза.

— Гражданочка! Ещё раз. Мне всё равно — сколько. Нужна бумажка с вашей печатью и указанием цены с точностью до копейки. В результате преступления разбито десять машин, виновный на зоне будет зарабатывать хорошо, если рублей тридцать-сорок. То есть ваш клиент всё равно получит начисление полтора-два рубля в месяц и плюнет на них, потому что лень из-за грошей ходить на почту, выстаивать очередь. Увы, вот так оно.

— Бедный Урюпин! И тесть его, выходит пострадал. Хорошая у них семья, дружная. Зачем им такое горе?

За причитаниями мадам накатала справку. Сама, не доверила подчинённым барышням. Сбегала за подписью в кабинет зам начальника автобазы.

— Вот, возьмите. А вы уже поймали угонщика?

— Близки к этому.

Егор постарался скрыть эмоции. «Хорошая семья» заплатила тысячу двести рублей тридцать одну копейку за очень живую «волгу». Она тут же за семьдесят восемь рублей прошла капиталку на базе. С полной покраской чёрного кузова в бежевый цвет. А за её восстановление из руин от владельца причитается сто восемьдесят четыре ноль-ноль. Впрочем, уже восстановили.

Сунув справку, которая обойдётся очень дорого одному из друзей Жабицкого, Егор мило попрощался с начёсанной дамой и вернулся в РОВД. Суммы, за которые тесть устроил зятю машину, озвучил Сазонову по телефону. Полковник, услышав цифры, произнёс любимое слово Вильнёва:

— Наглец!

Перекусив, молодой следователь принялся изводить бумагу по поводу холодильника «Саратов», пары велосипедов, шубы из гардероба, подрезанного кошелька в гастрономе, запаски из «Жигулей», лобового стекла из других «Жигулей», приёмника из третьих «Жигулей».

Свою машину, по наводке торговых работников, он отогнал в очень секретный гараж на Сельхозпосёлке, где кулибины установили магнитолу «Грундиг» под водительское сиденье, колонки спрятали под полкой у заднего сиденья, кейс под кассеты — под переднее пассажирское. Сигнализация в случае покушения издавала звук Байконура, только более противный, зажигание и стартёр блокировались секреткой, на колёсах стояли нестандартные болты, запаска крепилась к кузову толстой собачьей цепью на замке, аккумулятор — особой стальной скобой, лобовое стекло несло жирную гравировку с номером автомобиля… Но даже с такими мерами предосторожности владение автомобилем в СССР оставалось уделом мужественных граждан, имевших все шансы жаловаться милиции: «обокрали!», после чего насупленные офицеры заполняли целую кучу разных бланков.

Хоть это не работа, а в чистом виде создание видимости, она выматывала больше реальных дел.

«Скажите, свидетель, а когда год назад в вечернее время вы шли возле своего дома, не заметили граждан, похищающих аккумулятор из синего „москвича“ госномер…»

Он всегда задавал очень длинные вопросы, старательно занося их в протокол, потому что односложные ответы «нет», «не видел», «не помню» не позволяли набрать объём текста, дающий возможность перетащить хоть одну фразу на второй лист и не обрывать его.

Хуже всего — понимающее выражение лиц вызванных на допрос. Люди — не идиоты. Прекрасно сознают, что сидящий перед ними офицер милиции не раскрывает преступление, а создаёт дурацкую видимость движения по делу. Но — это советские люди. На своём рабочем месте точно также, наряду с полезными телодвижениями, изображают общественно-полезный труд, составляют политинформации, требуют у Америки вывести ракеты средней дальности из Европы, выражают солидарность народам Африки и Азии, а затем жертвуют по копеечке на Красный Крест.

В двухтысячных Егор знал, что некоторые его сверстники, рождённые в Российской Федерации после распада СССР, ностальгируют по стране, которую никогда не видели. Не понимают, что здесь самое плохое — не отсутствие нормальных материальных благ, которые даже в ГДР или социалистической Польше — не экзотика. С благами — да, завал. Едва ли не треть Минска, столицы союзной республики, занята частным сектором. Полный набор коммунальных благ, как в доме Егора, имеется у единичных семей. Лепель, где утонула в озере любовница Бекетова, на три четверти такой, курятся трубы печного отопления, туалет — во дворе, вода в колодце, стирка — в железном корыте на улице, в том числе в мороз, баня на соседней улице, телефон только в железной будке за полкилометра. Что изменилось за сто лет? Только одно, везде электричество. «Коммунизм есть советская власть плюс электрификация всей страны», шутил товарищ Ленин. Иначе как шуткой это не назвать, потому что по Ильичу выходило: электрификация — это коммунизм минус советская власть.

Для человека из 2022 года было очевидно: действительно, советская власть — это огромный минус. Может, сам Ленин не представлял, насколько громадный, не успел пожить как следует при сотворённом им строе.

Егор в свои двадцать два, наверно, привык бы умываться из кувшина, гадить в дырку среди дощатых стенок уличного нужника, носил бы бельё в прачечную, чтобы Эля не морозила руки в тазу с его милицейскими рубашками. Но куда больше отсутствия естественных удобств его угнетала показуха. Какое-то невероятное, астрономическое по объёмам и затраченному времени расходование сил на пердёж в муку, лишь бы республиканские власти могли отрапортовать союзным: «блок коммунистов и беспартийных сплочён как никогда», «решения энного съезда КПСС выполним и перевыполним», «весь советский народ в едином порыве…» Наверно, если бы эту энергию направить в полезном русле и не надрываться в ракетно-ядерной гонке с НАТО, Советский Союз не угробил бы экономику к концу 1980-х…