Alma Matrix или Служение игумена Траяна

– Дайте нам возможность покаяться, возможность исправиться, и мы сделаем это! Покажите будущему пастырю пример прощения, но не пример наказания, и потом он всех научит прощению. Отчисление не исправит человека, отчисление лишает человека возможности исправления, но в этом ли цель духовной школы? Кому нужны отчисления? Инспекции? – но её задачей являются выпускники, а не отчисленные. Студентам? – но скоропалительные отчисления только озлобляют нас и делают скованными в каждом своем движении. Может быть, самому отчисленному? – но разве грех не несет сам в себе уже достаточного наказания? Христос не осудил даже предавшего Его, и Иуда до последнего оставался апостолом, а разве наши студенты предают Бога? Мы все вместе – семья, студенты готовы видеть в инспекции старших и более опытных собратьев, но и инспекция пусть не выгоняет нас на улицу за каждую оплошность. Ученику музыкальной школы не отрубают палец за неправильно нажатую клавишу фортепиано, отец не отправляет своего сына в приемный дом за разбитую вазу. Любое воспитание предполагает свободу в совершении ошибок, но у семинаристов почему-то этой свободы нет.

Зал аплодировал стоя.

– «Если же согрешит против тебя брат твой, пойди и обличи его между тобою и им одним; если послушает тебя, то приобрел ты брата твоего; если же не послушает, возьми с собою еще одного или двух, дабы устами двух или трех свидетелей подтвердилось всякое слово; если же не послушает их, скажи церкви; а если и церкви не послушает, то да будет он тебе, как язычник и мытарь». Так Евангелие говорит поступать с согрешившим против тебя, но почему-то согрешившего против распорядков семинарии мы сразу готовы объявить язычником и мытарем. Как странно, что именно в духовной школе мне сейчас приходится говорить об опыте прощения и необходимости его! Как будто кто-то из здесь присутствующих не знает…

И Гайда бросился в историю, начав с отрекшегося апостола Петра объяснять очевидную пользу покаяния. Настоящий же пока пытался сосредоточиться на странном поведении Траяна. Почему тот отказался от первой речи? Да еще и притом, что он, видимо, знал о шоу, которое приготовили защитники. Зал в очередной раз взорвался аплодисментами и Настоящий заткнул уши пальцами, чтобы не отвлекаться от своих мыслей. Что-то рановато зал так разбушевался, надо сказать Пушко, чтобы он попридержал коней… Проиграть проректор не хочет, это было бы совсем диковинно. Настоящий посмотрел на Траяна и покачал головой, нет, тот не выглядел человеком, согласным с поражением. Что-то другое. Как можно выиграть, не говоря ничего? Можно заранее договориться с Владыкой и устроить эдакую показуху, позволить студентам пошуметь, а потом назло им отчислить. Но так можно было поступить только в том случае, если не знаешь, что адвокаты Утлова придумали завести народ до такой степени, чтобы те просто на части разорвали того, кто рискнул бы им в лицо сказать «отчислен». Чтобы этого не случилось, нужно как раз самому говорить ничуть не хуже, чтобы у Владыки было пространство для маневра. Траян знал о их планах, но в красноречии соревноваться не собирался, значит, этот вариант он не рассматривал.

– Неужели тех, кто отчисляет, никто никогда не прощал? – донеслись до Настоящего слова Гайды, снова потонувшие в выкриках и аплодисментах.

Если Траян отказался от подковерной борьбы и не собирается спорить в открытую, то что? Как можно их победить, ведь проповедь Егора совершенно пустяковая, и отчислить на ее основании ну никак нельзя. «Ой-ой-ой, – не вынимая пальцев из ушей вслух сказал Настоящий и посмотрел на Утлова. – Какие мы глупцы!» Как можно было поверить в то, что Траян будет отчислять за эту одну проповедь! Есть что-то еще, обязательно есть, и что-то страшное. Настоящий продолжал смотреть на Егора, тот был испуган и взволнован. Совершенно точно есть что-то страшное, о чем нам не сказал ни Утлов, ни Колудин, хотя Колудин мог и не знать. Какими дураками мы будем выглядеть, когда после наших патетичных речей встанет проректор, скажет пару сухих слов, и всем-всем-всем будет понятно, что этого лицемера Егора Утлова нужно отчислять. Ну, мы попали! Как можно было так вляпаться, почему мы сразу поверили, что отчисление из-за проповеди? Какой кошмар!

– Давайте устроим прецедент! – Гайда заканчивал говорить. – И посмотрим, что будет. Всё когда-то случается впервые, пусть Егор Утлов не будет очередным отчисленным, а будет первым исправившимся!

Гайда сел на место, а зал еще долго не мог успокоиться. «Ну? – спросил Гайда. – Вот сейчас бы прямо решить, отчислять или нет. Смотри на них, они готовы с мест повскакивать!» Настоящий протянул ему листок: «Боюсь, Траян не будет спорить, а в последней речи озвучит жуткий компромат на нашего подзащитного, того заслуженно выгонят, и мы будем сидеть в луже со всеми нашими речами. А еще Траян знает про Пушко». Гайда быстро глянул на товарища, потом на проректора и потом уставился на Утлова, его радостное возбуждение как рукой сняло.

Владыка наконец почти полностью успокоил студентов и кивнул Траяну. Тот медленно поднялся. Гайда напрягся. «Если я прав, – шепнул Настоящий, – он обязательно даст нам выговориться, чтобы тем смешнее выглядел и Егор, и мы».

– Мне кажется, – сказал Траян, – что после продолжительного, блестящего и очень эмоционального выступления защиты нам следует уйти на перерыв. Чтобы отдохнуть и привести мысли в порядок. Свои соображения я выскажу в моей последней речи. Спасибо.

Владыка встал и направился к выходу, проректор пошел за ним, а зал снова начал аплодировать и кричать, просто не заметив краткого слова Траяна. Все были под впечатлением защитительной речи. Егор Утлов попытался встать и куда-то пойти, но его под локти схватили Настоящий с Гайдой и повели за кулисы. Там на них налетел радостный Никита Колудин:

– Это было потрясающе! Отцы! Это было потрясающе, зал весь ваш, ректору некуда будет деться! Мы победили!

– Победили мы или нет, знает только один человек, – мрачно ответил Настоящий.

– Да-да, это Владыка, но разве он рискнет пойти против такого зала и…

– Настоящий говорит не про Владыку, – перебил Гайда.

– Да? – до Никиты дошло, что парни нисколько не резонируют с его собственным настроением.

– Егор, – сказал Гайда, – сейчас самое время сознаться.

– В чем? – тот был сильно удивлен поведением своих защитников.

– Откуда мы знаем, в чем?! У проректора на тебя компромат! И он держит его до последнего, чтобы выставить нас в дураках и поиздеваться над всеми студентами, которые до сих пор, ты слышишь, аплодируют и считают тебя героем. Чего ты наделал, кроме своей проповеди, а?

– Да ничего я не наделал!

– Не лги, брат! Брат! Траян сейчас всем все расскажет, что тогда ты будешь делать?

– Да не было ничего!

Парни переглянулись.

– Точно?

– Точно! Мне на Библии вам клясться что ли?

Настоящий снял очки и начал тереть переносицу, Гайда схватил себя за волосы:

– Тогда мы вообще пропали.

Колудин только собрался спросить, что происходит, как к ним прибежал взволнованный Пушко. Настоящий воскликнул:

– Сережа! Спасай нас! Мы не знаем, что происходит!

– Я тоже, – ответил Пушко, – я не контролирую зал.

– Что?!

– А вы не видите? Они ж будто с цепи сорвались!

– Мы думали, что это ты.

– Ничего не я, мы же репетировали с вами, все должно было быть гораздо скромнее, только на последней речи планировалось то, что там уже сейчас. Я даже пытался успокоить их, разослал всем своим людям сообщения на телефоны, чтобы сдерживали эмоции, но ничего не помогает. И знаете почему?

– Ну?

– В зале помимо нашей группы поддержки еще есть группа поддержки Траяна…

Парни молчали. Раздался звонок, возвещающий о начале второй части публичных отчислений. Пушко закончил мысль:

– Из числа траяновых осведомителей, я думаю. И хоть убейте меня, но я не понимаю, почему эти люди помогают моим людям. Но они помогают, и именно они так завели публику! Что это все значит, а? И что делать? Впрочем, я уже ничего поделать не могу. Зал как будто ваш, отцы, но он неуправляем. Даже не знаю, что вам посоветовать. Что-то странное происходит.

Вторая часть публичного отчисления начиналась со второй речи защиты, ее готовился говорить Настоящий, но теперь он не знал, как быть. Проректор почему-то поддерживал их. Не говорить же теперь против Егора? Времени на обдумывание не было и Настоящий аккуратно начал заранее подготовленное выступление, посвященное уже не отвлеченным понятиям греха и исправления, а конкретному делу Егора Утлова – его проповеди. Зал немного остыл, Настоящий старался говорить не эмоционально. Без особых всплесков студенческого волнения он смог добраться до тезиса своей речи: «В проповеди Егора нет нарушения семинарских устоев, а есть тяжело давшееся преодоление обстоятельств, подталкивающих к этому нарушению». Обрадовавшись тишине в зале, Настоящий решил, что студенты стали вслушиваться и думать, вместо того, чтобы кричать. Он понял, что выбрал правильную слегка деловую интонацию, хотя ему было очень сложно сдерживаться. Настоящий набрал воздуха в легкие, чтобы продолжать дальше, как кто-то из средних рядов выкрикнул: «Верно!», и зал забился в истерике.