Альманах «Российский колкол». Спецвыпуск №2, посвященный имени Мацуо Басё
Шрифт:
А ещё эта проклятая память иногда раскрывает свои мрачные облака, в которые закутывает всё, что происходило со мной когда-то, и я снова оказываюсь на выжженном солнцем пятачке на склоне горы со своим взводом, и вокруг нас звонко щёлкают по камням пули моджахедов. Даже голову не поднять, чтобы посмотреть, откуда стреляют. Вжимаешься щекой в горячий, пахнущий сухой травой камень и тоскливо думаешь о том, как бы поскорее выбраться отсюда, и плевать тебе на приказы начальства, которое сейчас сидит где-нибудь в безопасном месте в защищённых палатках и ждёт от нас доклада об успешно проведённой операции. Ведь я, по сути дела, человек не военный, и мне не нравится
Нашему взводу было дано задание зачистить этот глухой горный кишлак в самой глубине афганских гор, мимо которого проходила дорога, и на ней уже дважды уничтожали наши транспортные колонны. Женщин и детей в кишлаке больше не было, зато была база боевиков. Всё это доложила полковая разведка.
Кишлак оказался пуст, но когда мы возвращались назад, попали в засаду. Наш бронетранспортёр был подбит, больше половины взвода погибло сразу при взрыве, а в живых осталось только шестеро солдат и я, молодой лейтенантик, правда, уже побывавший в бою и хлебнувший крови.
Нас окружили, и мы должны были тоже погибнуть. Рация наша осталась в разбитом бронетранспортёре, и добраться до неё не было никакой возможности. Единственным нашим спасением были ночь и темнота, чтобы попробовать проскользнуть сквозь глухое кольцо врагов и уже незаметными горными тропками пробираться к своим. Но до сумерек оставался ещё час, а шквал огня всё не прекращался.
Я понимал, что командир из меня никакой, но кроме меня здесь решение никто не примет.
– Нужен отвлекающий манёвр, – совсем не по-командирски сказал я солдатам. – Тогда, может, удастся проскочить. А там темнота, в горах быстро темнеет. Может, повезёт, и доберёмся до своих…
Все молчали, потому что понимали, что отсидеться тут не удастся, и пока у нас есть патроны и гранаты, моджахеды держатся на расстоянии, но они умеют выжидать, и всё рано или поздно закончится.
– Может, всё-таки дождёмся помощи? – неуверенно предложил кто-то. – На базе нас уже хватились и наверняка выслали «вертушку» на поиски.
– Час до темноты продержимся, – вздохнул я, – а в темноте как они нас найдут?
Нужно было кого-то из бойцов оставить, чтобы он продолжал бой и отвлекал внимание боевиков на себя, а остальным отходить. Но судьба этого оставшегося была предрешена.
– Кто хочет остаться? – я уже не смотрел в глаза бойцов. – Не могу приказывать. Только по доброй воле…
Никто не вызвался. Тогда мы стали тянуть спички…
В этом месте мне всегда становилось плохо. Притом настолько, что в глазах начинали мелькать какие-то чёрные сполохи, во рту пересыхало, а лоб и виски стискивало горячими железными обручами. Я пытался думать о чём-то другом, искал, чем бы заняться, лишь бы отвлечься, но ничего не помогало.
От водки становилось только хуже. И хоть поначалу выпитая рюмка приятно согревала горло, а голова сладко задурманивалась, но проходило какое-то время, и всё возвращалось. Кровавое месиво из взрывов и головной боли, цепочка наших солдат, вжимающихся в малейшие неровности на скалах, но уползающих из кольца, и покачивающийся горизонт, сужающий пространство вокруг меня…
А потом забытьё, словно обморок. Я падаю в кресло или на кровать, если удавалось доползти, и чувствую, как тишина, темнота и вселенский холод наваливаются на меня. Но мне от этого сразу становится легче, намного легче. Пытаюсь пошевелиться, но притихшая боль ворчливо напоминает о себе короткими острыми уколами.
И тогда я вдруг засыпаю. Надолго. Иногда даже до утра…
А потом память с услужливой и подлой суетливостью подбрасывает мне ещё одно страшное мгновенье.
Звонок в мою дверь, и входят трое
военных – двое мужчин и одна совсем молоденькая девочка.– Ваш сын… В Ливане… Герой… Мужайтесь.
Я не понимаю, что им от меня надо, ведь они, наверное, ошиблись, и им нужен совсем не я, а мой сын, который сейчас не дома, а в армии. А армия воюет в Ливане. Пускай приходят, когда он вернётся. Не сегодня, а через неделю, через две недели, потом когда-нибудь. Но он вернётся…
Вы, ребята, ошиблись! Но проходите, я вас напою кофе, только не говорите таких страшных вещей! И вообще ничего не говорите…
Какой он герой, мой сын? Он самый обыкновенный мальчик, который любит компьютеры, книжки с фантастикой, рок-музыку. У него даже подружки ещё нет, и мы иногда с женой посмеиваемся над ним. Вот ему и письмо пришло от друга из Америки, которое мы без него не распечатываем. Вернётся домой в эту субботу, как это было неделю назад, сам распечатает и прочтёт…
Герой… В Ливане… Ну почему?! Как такое могло случиться?!
– Как он погиб? – с трудом выдавливаю из себя и не могу поднять глаза на старшего из военных, сжимающего в руках папку с казёнными бумагами.
– Прикрывал отход с высотки своих товарищей. Сам вызвался…
Я плыву, словно птица, в тяжёлом дымящемся полумраке. Подо мной всё та же жёлто-голубая масса, только немигающий зрачок стал глубже и почти не виден на поверхности. Но не исчез…
Руки мои раскинуты крыльями, и голова, как ни странно, пока не болит. Не знаю, хорошо это или плохо. Просто мне сейчас немного не по себе, и думать ни о чём не могу. Эта подлая тварь-память знает, как укусить побольнее, и наверняка летит чуть поодаль какой-то другой, уже невидимой птицей. Не отпускает меня далеко от себя.
Пытаюсь улететь куда-нибудь подальше, набираю высоту, но она тут как тут. Чувствую её дыхание и шорох крыльев – никуда мне не деться. И сразу усталость наваливается на меня, давит на плечи, пригибает голову.
А темнота уже сгущается, становится вязкой, как кисель. С лица стекают капли, на волосах какая-то непонятная липкая слизь… До чего же я дошёл!
Складываю руки-крылья и камнем падаю вниз. А там какой-то неясный свет, с которым мне наверняка не станет легче. Но хотя бы не будет этого бесконечного страха и боязни окончательно сойти с ума.
А память – она отстала или нет?
Уже чуть ли не привыкаю к тому, что всё в этом мире для меня вверх ногами. Время движется вспять, добро открывает своё настоящее злое нутро, а зло… зло всегда остаётся злом. События перемалываются, словно в гигантской мясорубке, которую сам же вертишь и никак не можешь остановиться…
Я бросил тебя, мой сын, на той проклятой высотке в афганских горах. Мог бы не оставлять, а оставил. Ты прикрывал наш отход, но я прекрасно слышал, что не прошло и получаса, как раздался мощный взрыв. Это наверняка были гранаты, которые мы выложили из карманов для твоего последнего боя. Все, что у нас были. Видно, моджахеды подобрались вплотную, и ты не смог их сдерживать дальше – взорвался вместе с ними…
Как я мог оставить тебя?! Ведь это ты должен был уйти со всеми, а я остаться и прикрыть тебя, потому что несправедливо, когда дети делают то, что должны делать отцы. Для кого нам жить тогда?..
Я больше ничего не могу вспомнить, потому что в ушах навсегда поселилось эхо от того взрыва, а в спину по-прежнему толкает взрывная волна, докатившаяся до нас за гребнем высотки…
Беспомощно копошусь в своих воспоминаниях, словно в жёлто-голубой жиже, и никак не могу нащупать дно под ногами. Последняя надежда – свет, который пока не померк в немигающем зрачке на глубине…