Алмаз в воровскую корону

Фаза «Z» имела высшую степень секретности, а потому к ней следовало приступать с особой тщательностью. Здесь не могло быть места недочетам.

Никто из зэков не проговорится, ответственность за это Коробов брал на себя, а вот как впоследствии поступят с личным составом, предстояло решать высшему командованию.

Среди бойцов муссировался упорный слушок о том, что батальон в скором времени будет расформирован, его личный состав вольется в войсковые части и будет отправлен на Дальний Восток. Причем в бой они двинутся в числе первых. Не пройдет и недели после начала неизбежной войны с Японией, как очевидцы захоронения изумрудов сгинут где-нибудь за речкой Уссури под кинжальным пулеметным огнем самураев, засевших в бетонных бункерах.

Так что о тайне захоронения изумрудов будут знать человека два, ну, в крайнем случае три!

Коробов наблюдал за ходом работ. Заключенные действовали споро. Разумеется, не на совесть, а из-за страха. Полчаса назад старшина Матвеев прикладом раскроил морды двум блатным, не торопившимся возить тачки. И в назидание остальным заставил их ходить в таком виде, не позволяя даже вытереть кровь. Коробов замечал, что всякий раз, проезжая с тачками, груженными до самого верха породой, мимо искалеченных товарищей, лагерники невольно косили глаза на их лица, покрытые застывшей багровой коркой.

Ящики, сложенные в небольшую пирамиду, уже были практически засыпаны, оставалось спрятать торчащие углы, обитые жестью. Часа три работы в таком же усиленном темпе, и на этом месте вырастет изрядный холм.

Майор Коробов внимательно всматривался в лица заключенных. Если они и догадывались о своем предстоящем конце, то это никак не проявлялось внешне. Лица красные, потные, от усердия повылезали языки, а ведь большинство из них лопату за всю жизнь в руках не держали, зато вкалывают так, как если бы возжелали лично внести вклад в строительство коммунизма.

На одном из них Коробов задержал взгляд. Это был тот самый заключенный, который прирезал Абрека. Пса майор любил, а потому прощать зэка был не намерен. В тот момент он едва сдержался, чтобы не пристрелить его, и только значительным усилием воли заставил себя убрать палец со спускового крючка. Такая смерть не для него, зэк сперва должен поработать. А потом еще обязан будет выкопать для себя могилу, вот только после этого и умрет, неважно, первым или последним. Собственно, он уже был покойником, просто его переход из живого состояния в мертвое немного откладывался.

Заметив внимание со стороны охраны, заключенный отвернулся и с прежним усердием покатил тачку. Что-то в его взгляде насторожило Коробова. Он всегда привык доверять интуиции, на войне она заставляла его пригибаться в тот самый момент, когда в него целился немецкий снайпер, а в отношениях с начальством вовремя попридержать язык.

Коробов невольно проводил лагерника взглядом. Даже в согбенной спине этого человека чувствовался скрытый протест. Майор проследил за тем, как тот перевернул тачку на один из ящиков, помогая себе при этом всем телом, и некоторое время стряхивал со дна прилипший грунт. В этом отношении он ничем не отличался от прочих заключенных, и все-таки здесь было что-то не так. Вовсе не потому, что тот старался не смотреть в его сторону, этому тоже не стоило удивляться — глупо было бы искать в его поведении какой-то признательности и думать о том, что заключенный испытывал к своему тюремщику нечто вроде душевной симпатии. Ведь отношения между надзирателем и зэком строго очерчены и не терпят полутонов.

Тогда что же ему не понравилось в поведении этого зэка?

И тут майор понял, что его настораживало, — лагерник двигался в некотором отдалении от тропы, которую уже успели натоптать заключенные. Только куда же это он может идти, если там нет рыхлой породы, которую легко можно подгребать лопатой и валить в тачку? А может, он решил помахать кайлом?

Коробов невольно усмехнулся — каких только чудаков не встретишь среди заключенных.

У края поляны возвышался огромный гранитный валун. Углы его выглядели обтесанными, как будто бы какой-то неведомый и очень терпеливый скульптор ради баловства решил придать камню округлую форму. Но действительность была иной — сносимый ледниками, он прошел путь в сотню километров, чтобы оказаться здесь, в небольшом распадке.

Всмотревшись в глыбу, Коробов вдруг неожиданно обнаружил некоторое ее сходство с вождем: узкий, слегка вдавленный лоб, прямой с легкой горбинкой нос. При пристальном рассмотрении обнаруживались даже брови, выступавшие небольшим козырьком, и полукруглый подбородок с ямочкой в середине. Небольшие неровности, поросшие мхом, напоминали прическу Хозяина, как будто бы кто-то неведомый сорвал с могучих плеч гранитную голову, да и зашвырнул ее в лес.

Тьфу ты, дьявол!

До каких только вещей не додумаешься, когда изнываешь от ожидания.

По обе стороны от валуна росли кусты, упираясь в камень, они слегка искривлялись в стороны, что только усиливало сходство с вождем. Торчащие прутья напоминали усы. Сюда бы парикмахера, окультурить, подровнять, да откуда же ему взяться в такой глуши!

Засмотревшись на гранитного вождя, Коробов на некоторое время упустил из виду заключенного, поспешно двигавшегося с пустой тачкой. Он шел немного быстрее, чем другие заключенные. Вряд ли он мучился угрызениями совести от своего блатного прошлого, и уж тем более было бы глупо думать о том, что он решил праведным трудом искупить прежний паразитический образ жизни. Значит, его подгоняло теперь нечто другое.

И тут маршрут лагерника слегка отклонился в сторону штольни. Еще несколько шагов, и он уже передвигался едва ли не бегом. А следом за ним, по точно такой же траектории, устремился второй заключенный, чуть не наезжая колесом тачки на пятки первому.

Штольня!

Если верить отчетам, длина выработки в ней составляла до нескольких километров. Это настоящий лабиринт, где можно затеряться навсегда. Кроме того, штольня была старой, разработки закончились еще во время НЭПа, и с тех пор она мало кого интересовала, все откровенно боялись скорого на расправу НКВД. Да и само пребывание в штольне было небезопасно. Своды, местами осыпавшиеся, отпугивали даже самых бесшабашных хитников, а потому, если в штольне и происходили какие-то сборы камней, так только у самого входа. Вход же, ввиду постоянных осыпей и без внимания хозяйского глаза, все более ветшал да зарастал кустарником. Некогда просторный вход, куда можно было пройти почти во весь рост с тачкой в руках, теперь завалило камнями, скатившимися с кручи, затянуло густой растительностью, от него остался только неприметный лаз, в который можно было протиснуться разве что бочком. Прятаться в штольне было равносильно самоубийству. Даже от самого легкого прикосновения ее своды и стены осыпались многопудовыми глыбами.

Следовало бы, конечно, поставить у входа охрану, но кто же мог подумать, что доходяги отважатся на побег, причем вторично, на глазах у взвода автоматчиков?!

Коробов выхватил пистолет и направил ствол в спину стремительно удалявшегося заключенного. Надо было пристрелить его там же, в гнилом болоте.

Майор уже хотел надавить на курок, как на линии огня появился старшина Матвеев, который ударом приклада поторапливал замешкавшегося заключенного.

— Отойди! — крикнул ему майор, стараясь выбрать нужную позицию.

Голос его сорвался, прозвучал нервно, заставив окружающих оцепенеть. Старшина, показав отменную реакцию, отскочил и уже направлял автомат в нужную сторону, но драгоценные секунды все же были потеряны.

Отшвырнув тачку, лагерник, пригибаясь, побежал в сторону штольни. До лаза оставались какие-то метры. Коробов невольно обратил внимание на то, что тот бежал, как подготовленный боец, пригнувшись, делая при этом короткие зигзаги, пригибался низко, чтобы затылком не словить выпущенную пулю. Так могут действовать только обстрелянные вояки. Одним умом и врожденным чутьем на опасность подобный факт не объяснить, следовательно, к стволу привычен, хотя на фронте быть никак не мог, сидел наверняка всю войну.