Альвийский лес

— Я сделал несколько ошибок, из-за которых мы потеряли много людей. Во-первых, я поздно дал команду выдвинуть вперед телеги и поставить их позади пехоты. Во-вторых, мои гонцы не успели толком объяснить, для чего эти телеги, и у нас погибло много пехотинцев, которые взялись их защищать вместо того, чтобы отойти за них. В-третьих, я недооценил вооружение и выучку вражеской лёгкой кавалерии, и если бы не Харран, мы, скорее всего, проиграли бы битву. Он сумел сообразить, что надо повернуть дворян наперерез голове лёгкой конницы и задержать её. Большинство дворян и их боевых слуг пали, сам Харран при смерти, но благодаря им мне удалось собрать пехоту и заново её построить, так что остаток кавалерии врага разбился о неё. Но из-за моих ошибок у нас осталось слишком мало людей и коней, и это очень опасно для нас.

Император задумался. Было видно, что соображения, высказанные Дорантом, стали для него сюрпризом. Больше всего на него подействовало то, что Дорант не оправдывался, а взваливал на себя ответственность: в привычном для него мире дворцовых интриг это было, мягко говоря, не распространено.

— И что нам теперь делать? — Спросил он.

— У нас несколько сотен пленных, — ответил Дорант, — надо постараться привлечь их на свою сторону. Я уже распорядился, чтобы им обиходили раны и дали еду и воду. И нам придется брать Сайтелер, хотя я не думаю, что там осталось много людей в гарнизоне: нам нужно место, где оставить раненых и где мы сможем пополнить запас пороха. В Моровере его было всего ничего, а сегодня мы потратили намного больше, чем я рассчитывал. У нас ещё Фианго на пути. Я не думаю, что нам придётся его штурмовать, но на всякий случай лучше иметь запас. Сегодня мы победили в основном благодаря огнестрелу: не будь его, нас бы задавили числом.

— Да, — задумчиво отметил Император, — я видел, как в одночасье погибла почти вся тяжелая конница, и как наша пехота остановила оставшуюся лёгкую, а потом просто расстреляла вражескую пехоту. Мне кажется, Дорант, — и опять он милостиво назвал комеса Агуиры по имени, — вы придумали новую тактику, которая сломает привычный образ войны.

Дорант поклонился, принимая комплимент — а что ещё оставалось ему делать? Он не считал себя военным гением, прекрасно понимая, что из него, может быть, вышел неплохой тактик — но как стратег он был слаб. Его потолок — компанида, а Император заставил его думать за армию, пусть армия и была пока даже меньше числом, чем последняя компанида, которую он возглавлял.

К темноте стало ясно, что двигаться дальше их войско утром не сможет. Зато посчитали потери: убитых оказалось сто тридцать шесть, раненых — триста шестьдесят с чем-то, причём в ближайшие дни умереть должна была треть из них, а еще треть уже никогда не встанет в строй. Из трех старых пушкарей погибли двое; хорошо ещё, пушки уцелели, хотя у одной расселся от первого же выстрела лафет.

Харран был под опекой Асарау, который не доверил его никому из лекарей гаррани, владевших опохве. Правда, ему пришлось-таки призвать всех троих, когда друг Доранта только попал ему в руки: раны были тяжелы, и Асарау побоялся, что один не справится. Но после того, как троица гаррани с напряженными лицами составили и срастили рассеченную топором бедренную кость и заставили закрыться несколько рубленых и резаных ран, а сам молодой человек порозовел и задышал нормально (не приходя, однако, в сознание), Асарау спровадил соплеменников и уселся рядом с носилками, на которых лежал Харран, внимательно за тем наблюдая.

Дорант успокоился за жизнь и здоровье друга.

У противника потери убитыми и тяжело раненными составили больше половины. Из остальных четверть были ранены легко, а прочие остались невредимыми в основном потому, что сдались в плен или попытались разбежаться. Ну, убежали они недалеко: конные гаррани переловили почти всех. Кстати, у гаррани было меньше всего потерь, в основном среди тех, кто был в пехоте. Они были хорошо обучены, в отличие от дворян и их боевых слуг, и к тому же имели опыт сражений, либо в войнах с соседями, либо в составе войск Марки, либо при сопровождении конвоев.

Внезапно появился альв, весь в крови, со связкой ушей через всю грудь. Он щебетом и жестами позвал Доранта. Оказалось, что одна из его женщин погибла в сражении. Как понял Дорант из объяснений альва и какого-то случайно уцелевшего возчика, на их телегу вылетела часть тяжелой кавалерии, не выбитая полностью ни огнестрелом пехоты, ни пушками. Что было дальше, понять было трудно, однако валяющиеся между телегами и ещё не убранные тела шести латников и их коней говорили сами за себя. Уши у всадников были отрезаны. Судя по количеству ушей на низке у альва, тот, видимо, озверел и не ограничился только напавшими на их телегу.

Как выяснилось, Дорант понадобился альву для почетных похорон павшей женщины. К своему изумлению, он понял, что альв рассматривает его как верховного вождя, которому полагается сказать над погибшей какие-то слова. Ещё бы понять, что именно прилично говорить — не стать бы кровным врагом этого бешеного полузверя!

Звать Асарау, занятого раненым Харраном, нечего было и думать. Дорант напряг память, привлёк всё, что успел понять из обычаев альвов и постарался произнести речь краткую, но торжественную. На имперском, разумеется, надеясь, что альв не будет в обиде. В результате неожиданно оказалось, что речь подействовала на собравшихся солдат и возчиков: они подняли погибшую на плечи и, с альвом во главе и провожаемые обеими оставшимися в живых самками, отнесли её куда-то.

Дорант пожал плечами и вернулся к Императору. Потом ему доложили, что альву разместили под каким-то толстым деревом, оставшиеся альвы что-то над ней пощебетали негромко, и вдруг тело погибшей расплылось и растворилось, быстро впитавшись в землю.

3

К Сайтелеру вышли на закате следующего дня, который пришлось почти весь провести на месте битвы, хороня убитых, обихаживая раненых и собирая трофеи. Там оставили большую часть обоза и всех, кто не мог сражаться; с остальными скорым маршем двинулись к крепости, благо до неё оказалось не больше четырех часов быстрой ходьбы.

Дорант не бывал в Сайтелере, но много был о нём наслышан. И всё же поразился тому, какое сильное впечатление производил древний храм, вздымавшийся нечеловеческой глыбой из-за кирпичных бастионов свежей кладки. От густого леса, на опушке которого остановились остатки лоялистов, отделяла крепость широкая, в пушечный перестрел, расчищенная полоса. В этих местах поддерживать такую полосу было делом непростым и трудоёмким: тамошние кусты да деревья вылезали из земли, будто спорили друг с другом на скорость, и росли не по дням а по часам.

За крепостью виднелась широкая водная гладь озера, входившего в местную систему водных путей. Для контроля этой системы тут, собственно, крепость и поставили, когда разбили аламоков, до того мешавших движению по рекам и озеру.

Гигантский храм сверкал на закатном солнце сужающимися кверху каменными стенами сложной формы, сделанными из странных длинных балок, шестигранных в поперечнике, толщиной в обычное строительное бревно и длиной в три человеческих роста. Концы их были неровными и выступали то сильнее, то меньше за край стены.

— Из чего это сделано? — Спросил Император, разглядывая храм в подзорную трубу.

— Говорят, из окаменевших брёвен, ваше величество, — ответил Дорант.

Гильдмайстер возразил:

— Это не дерево и никогда не было деревом. Я видел стены близко, вплотную. Они как будто кристаллы, и на изломе гладкие.

— Кристаллы и есть, — гнусаво проговорил вдруг Красный Зарьял, толком не отмывший от крови разбитую физиономию. Уж от него никто не ожидал, что он встрянет в разговор. — У нас на острове такое место есть, где скалы из таких же шестигранных столбов сложены. По краю иногда море их отламывает от скалы, получается как будто бревно из камня. Я в детстве думал: собрать бы их да хижину себе построить, века бы стояла, — да как из прибоя достанешь… Тяжеленные, и не ухватить никак. А здешние, видно, приловчились где-то добывать да стены из них складывать.