Альвийский лес

— Вы беспощадны, комес, — смеясь, заметил Император.

— Дураков — не люблю, ваше императорское величество.

Юноша дернул щекой: титулование в устах Доранта его раздражало, хотя на людях было неизбежно.

— И что теперь, комес?

— А теперь он сделает еще одну глупость: будет атаковать первым. И похоже, одной конницей — посмотрите, что они делают!

Действительно, с холма, где они располагались, было хорошо видно, как в середине долины, фронтом шагов в тридцать, строилась латная конница — на взгляд, с полсотни человек. Похоже, дука Таресс вытащил всех дворян, у кого сохранились доспехи и копья. Легкая конница, числом до двух сотен, состоящая из дворян победнее или поумнее, стояла на правом фланге неприятеля, то есть на левом от Доранта и прочих, тоже выдвинутая вперед за довольно жидкую линию пехоты. Пехота же не впечатляла: в ней по центру выделялись неплохо экипированные, судя по блеску кирас, городские стражники — небольшой кучкой, плохо державшейся в строю, — а остальные были явно наспех вооруженным ополчением из местного случайного люда, которое даже строя толком не держало. В подзорную трубу было заметно, что люди противника полны энтузиазма, отчасти объясняемого употреблением напитков, а отчасти тем, что командование их, по-видимому, накрутило на легкую победу над немногочисленным сбродом, сопровождающим "самозванца".

Впрочем, пехоты было до тысячи, и при умелом командовании они были бы опасны.

Артиллерии у дуки Таресса вовсе не было.

Дорант оглядел своих. Пехота, состоящая из спешенных стражников и добровольцев Кармона и Моровера, людей Красного Зарьяла, пеших гаррани, вооруженных огнестрелом, насчитывала чуть больше четырех сотен, которые уже почти закончили строиться в две шеренги посреди долины, шагах в пятистах от неприятеля. По качеству она была лучше, чем у противника, по двум причинам: во-первых, трезвая, а во-вторых, все-таки хоть немного, но обученная и сколоченная, что стоило Доранту и Харрану, а потом и ньору Горжи, большого количества пота. Да и огнестрел имел в ней каждый, в отличие от ополченцев дуки Таресса. Сейчас императорская пехота как раз этот огнестрел готовила к бою.

Позади пехоты лихорадочно разворачивались четыре пушки, на которые была основная надежда. Поскольку дука Таресс любезно показал, где намерен нанести основной удар, пушки там и разместили, прикрыв на время строем пехотинцев.

Дорант не обольщался: его пехота не удержала бы удар копейной латной конницы, до нормальной терции их было учить и учить, и если бы пришлось заставлять их тащить тяжелые пики, половина бы рассеялась еще до Моровера. Но огнестрел и пушки (а главным образом, немногочисленность и явная необученность тяжелой кавалерии дуки Таресса) давали неплохой шанс. Тем более, что Дорант поставил во главе пехоты Калле, и даже отдал тому свою нежно любимую четырёхстволку.

Дурак дука даже не подумал, что для копейного удара кавалерию надо готовить, и это не за неделю делается. Ему хотелось битвы красивой, благородной, рыцарственной — как в романах; ну кто же виноват, что в романах никогда не пишут правды?

На его месте Дорант вообще не стал бы думать о тяжелой коннице: освободил бы ее от доспехов, смешал с лёгкой, но зато поголовно вооружил бы огнестрелом. И устроил бы перед строем неприятеля караколь, когда на пехоту сыплется непрерывный дождь пуль и крупной картечи. Та пехота, которой располагал сейчас их отряд, кончилась бы за полчаса от силы, если бы не разбежалась раньше.

Собственно, свою кавалерию он планировал именно так и использовать — только вместо огнестрела, который нужен был весь в пехоте, она работала бы луками, чему гаррани обучались с детства. Пущенная на скаку стрела с тридцати шагов пробивала толстый кожаный колет, а с пятидесяти — местную броню из двадцати слоёв вываренного в соли и простёганного хлопка. Всем гаррани еще в те годы, что Дорант провёл в племени, было крепко вбито в головы, что в первую очередь следует выбивать командиров, так что насчет умелого командования вражеской пехотой уже через несколько минут обстрела можно было не беспокоиться.

— Чего он тянет? — Спросил нетерпеливый Харран.

— Ты посмотри на этих шутов внимательно: ничего не замечаешь?

Харран присмотрелся и с изумлением повернулся к Доранту:

— Они что, никак не могут построиться?

— Ну да. Как ты думаешь, когда в этой части Марки была последняя копейная атака тяжелой конницы на пехоту?

— Но… тогда зачем они… — недоумение Харрана было уморительно искренним. Младший друг действительно не мог поверить, что кто-то может действовать так очевидно нелепо.

Император, в силу большего опыта придворной жизни всё понявший, улыбался в предвкушении.

Дорант же не видел в предстоящем бое ничего радостного, поскольку, хотя они были обречены на победу, потери будут обязательно.

Людей он терять не любил никогда.

Тут ему в голову взбрела некая запоздалая мысль, и он кликнул обоих мальчишек. Получив приказание, они сломя голову помчались к подножию холма, где уже выстроилась пехота.

Дорант напрягся в нетерпении: успеют ли до конной атаки?

Противник, однако, всё продолжал строить тяжелых копейщиков, при этом, судя по тому, что было видно в подзорную трубу, между некоторыми из них возникло непонимание, переходящее в перебранку. Должно быть, считались, кому вместно быть на челе удара, а кому в задних рядах.

В результате мальчишки успели передать приказ, а обозные почти успели его исполнить и выставить поперек долины, позади пехоты, но перед пушками, два десятка телег из тех трех, которые приказал загнать туда Дорант.

Прямо перед ударом конницы, разрядив огнестрел, пехота должна была, по мысли Доранта, быстро за них отойти. За дымом латники не сразу увидели бы телеги, и был шанс, что они в них завязнут, потеряв напор.

2

Вороной жеребец Доранта шел медленно, аккуратно выбирая, куда поставить копыта, чтобы не наступить на человека. Земля на пятачке, где прошли основные схватки, была густо испятнана кровью; тела убитых еще не убрали, да и раненые были собраны не все. Те, кто был в сознании, громко стонали или просто вопили, от боли или чтобы быть замеченными и не остаться на поле без помощи. Лёгкие, что могли идти сами, давно убрались в обоз, к немногим телегам, на которых ехали лекари. Остальных, кто ещё жив, постепенно подбирали обозники и уцелевшие воины, оттаскивая туда же.

Дорант не мог выкинуть из головы крамольную — учитывая его обязательства и обязанности — мысль, что практически всем погибшим и пострадавшим было на самом деле совершенно всё равно, кто возглавляет Империю: спесивец ли из дома Аттоу, или же Его Императорское Величество Йоррин Сеамас, седьмой этого имени. Крестьянам и прочим податным как при том, так и при другом дОлжно было нести подати одним и тем же дворянам, или же арендаторам, выкупившим подать у дворянина. Размер подати мог измениться разве что на долю невеликую, поскольку зависел прежде всего от размера участка и его урожайности (ну, или от того, сколько рыбы или дичи водилось на нём) — повышать его больше значило остаться без податных, которым в Марке всегда было куда убежать. Боевым слугам лучше всего жилось тогда, когда не было войны, где их легко могли убить, а работа их сводилась к сбору и вывозу подати. Дворянам по большей части обмен жизни на возможность — всего лишь возможность — подняться по сословной лестнице тоже был не выгоден.

Жили бы и жили, да вот…

От этих мыслей выражение лица Доранта было кислым и недовольным. Помянутый же Йоррин Сеамас не замедлил появиться за правым плечом, а затем и выдвинуться вперёд, и заметить раздражённо:

— Чем вы недовольны, комес? Ведь мы победили, и славно победили!

Дорант не готов был произнести вслух, что было у него на уме. В опалу было еще рановато.

— Я думаю, насколько я плохой полководец, ваше императорское величество.

— Не понял? Битва прошла именно по вашему плану, и победа ведь не чья-нибудь, а ваша?