Альянс бунта

— Он был полон решимости заставить меня подчиниться ему. Хотел, чтобы я сдался. — Рэн пристально изучает меня холодными нефритовыми глазами. — Ты ведь знаешь меня, Малышка Эль? — спрашивает он.

— Я знаю тебя, — утверждаю я. Никогда еще ничто не было более правдивым. Мой голос может быть тихим, почти шепчущим, но он уверенный. Твердый.

— Тогда скажи мне, — говорит он. — Скольким людям я уступал? Сколько людей уговаривали меня подчиниться?

Я улыбаюсь, потому что ответ на этот вопрос прост. Такого парня, как Рэн, пылающего решимостью, гневом и острым, как лезвие, вниманием, невозможно заставить подчиниться. Таких, как Рэн Джейкоби, невозможно заставить встать на колени. Он должен сделать это добровольно. Он должен захотеть этого. Только тихая, жгучая, бездонная любовь может дать таким, как темный лорд Бунт-хауса пространство или покой, чтобы сложить оружие и отдохнуть.

— Один.

Это слово крадет воздух между нами. На секунду в глазах Рэна вспыхивает гордый огонь, занавес отдергивается, открывая ошеломляющую стену эмоций, которые, постоянно кипящие, бурлящие, всегда горящие, обычно скрыты от чужих глаз. Сейчас он открывает ее мне, чтобы подчеркнуть важность своих слов:

— Все верно, черт возьми. Только ты.

Интенсивность нашего зрительного контакта заставила бы постороннего человека покраснеть и отвести взгляд. Спустя долгое время Рэн делает вдох, его грудь резко вздымается; тяжесть нашего временно прерванного разговора возвращает напряжение в комнату.

— Он хотел завоевать меня. Чтобы я жаждал его так же сильно, как он меня, — продолжает он. — По его мнению, он не достиг бы этого, пока я не подчинился бы ему сексуально. — Рэн пожимает плечами. — Я никогда этого не делал.

— И… ты думаешь, именно поэтому он до сих пор так зациклен на тебе? Потому что все еще хочет… — Я не могу этого сказать. Не могу выразить это словами. — Думаешь, он все еще хочет завоевать тебя?

— Фитц — сумасшедший. Он думает, что мир должен ему все, что тот захочет. Я не давал ему того, что он хотел. А только дразнил его этим. Заставил его хотеть этого еще больше. Я относился ко всему этому, как к игре. А когда мне стало скучно, ему не понравилось, что я перестал играть. Мне следовало быть повнимательнее. Если бы я это сделал, то, возможно, смог бы предвидеть все это. — Он вздыхает, проводит пальцем по моему предплечью, выглядя задумчивым. — Мара была чертовски надоедливой. И не знала когда нужно остановиться, но я никогда бы не желал ей смерти. Если бы я был немного внимательнее к тому, что происходит, возможно, она не гнила бы на том гребаном каменном постаменте больше года, прежде чем мы нашли ее тело.

Он не может возложить это на свои плечи. Не может. Репутация Рэна как холодного и злобного человека не была незаслуженной. Истории, которые я слышала о нем, когда впервые попала в Вульф-Холл, были откровенно ужасающими. Но никто не понимает этой его стороны. Никто не видел ее. Никто не знает, что под гладкой, как гранит, непроницаемой внешностью Рэна, которую он являет миру, скрываются угрызения совести, даже если они беспричинны.

— Ты ни в чем не виноват, — говорю я ему. — Ты абсолютно прав. Фитц сумасшедший. Его невозможно было переубедить. В конце концов, он бы кому-нибудь здесь навредил. Судя по его прошлому… все те девушки, которых он убил в Техасе… — Я отшатываюсь от этой мысли. — В этом нет никаких сомнений. В конце концов, он бы убил кого-нибудь в Вульф-Холле. Это зависимость для таких, как он.

Рэн пылает тихой яростью.

— Если бы мог вернуться назад, я бы все изменил. Я бы выбил из него все дерьмо в той беседке. Вынудил бы его уйти из академии. Его могли бы уволить влегкую из-за того предложения мне. Но мне было чертовски скучно, и я решил, что будет интересно посмотреть, что из этого выйдет. И посмотри, к чему это меня привело. Всех нас. Дэш и Пакс вполне способны позаботиться о себе сами. Но ты оказалась в пещере в ту ночь, когда мы устроили вечеринку. Тебя могли убить.

— Но не убили. Все просто. Они найдут Фитца и посадят обратно в тюрьму. Вся эта его дурацкая апелляция сойдет на нет, и он больше никогда не увидит свет. Все сложится как нельзя лучше. Мы с тобой вернемся в Кембридж. Закончим колледж, а потом будем наслаждаться построением совместной жизни. Очень скоро все это станет лишь плохим воспоминанием.

Рэн играет с моими пальцами, склонив голову.

— Да, — твердо говорит он. — Ты права. — Но Рэн не верит в это. Я бы и за километр почувствовала его сокрушительное сомнение.

ГЛАВА 22

КЭРРИ

Сколько раз я пыталась прокрасться через этот дом? Черт. Слишком много раз, чтобы сосчитать. От страха, что меня заметят Рэн или Пакс, сердце колотилось в горле, почти удушая меня до смерти. Странно, что сейчас я так смело иду по Бунт-хаусу, не заботясь о том, что кто-то из злобных соседей Дэша узнает о моем присутствии. Еще более странно осознавать, что в этих священных стенах девушки больше не являются проблемой, ведь у Рэна и Пакса тоже есть свои подружки. Мои лучшие друзья.

Все, безусловно, изменилось.

Поднимаясь по второму лестничному пролету, я замечаю нечто необычное за обширной стеной окон в передней части дома: яркая вспышка света, мерцающая в небе, когда на полсекунды расступаются дождевые тучи. Это Сириус. Звезда в созвездии Большого Пса. Самая яркая звезда на ночном небе. Римляне считали Сириус дурным предзнаменованием. Они приносили в жертву собак всякий раз, когда она появлялась на горизонте. Если бы они увидели его сейчас, у них бы крыша поехала. Днем, особенно зимой, звезды на небе не редкость, но сегодня Сириус кажется угрожающе нависшим, его свет слишком ярок.

Вдалеке, как по команде, раздается одинокий жуткий вой, слышимый даже через двойные стеклопакеты. Не собачий, конечно. Где-то там волки, которых Дэш постоянно видел в лесу, все еще бродят по горам, бледные, как призраки, в поисках своей следующей добычи.

Когда подхожу к двери спальни Пакса Дэвиса, меня начинает трясти. Пакс никогда не был дружелюбен по отношению ко мне. Да и вообще ни к кому. В лучшие времена его дружелюбие можно было описать только как завуалированную враждебность, даже когда он общался с Рэном и Дэшем. При обычных обстоятельствах я бы не осмелилась постучать в дверь его спальни, но в последнее время что-то изменилось. Я видела, как он обращается с Пресли. Видела, как он смотрит на нее. Любой мужчина, который так смотрит на девушку, не может быть злым.

Я стучу, прижимаясь к дверной коробке, мысленно готовясь к тираде оскорблений, которую мне предстоит вынести. Но когда Пакс открывает дверь, тот не брызжет на меня ядом. Он хватает меня за плечо и с облегчением произносит: «О, это ты. Слава Богу», и тащит меня в свою комнату.

Я чуть не проглатываю свой язык.

— Ого. Боже. Я… Черт… — Хотелось бы мне не лопотать, когда нахожусь в замешательстве.

В комнате грязновато, но не так плохо, как я думала. Я могу видеть почти весь пол. На самом деле, немного повернувшись, чтобы осмотреть владения Пакса, я обнаруживаю, что здесь все довольно упорядоченно. Если не считать множества фотографий, прикрепленных к стенам и сложенных в неустойчивые стопки на всех доступных поверхностях.

Пресли сидит на кровати, завернувшись в пуховое одеяло, и… О, черт. Она что, голая? Я что-то прервала? Приблизившись, я с явным облегчением обнаруживаю, что нет, подруга полностью одета под одеялом. Толстовка на ней выглядит так, будто принадлежит Дэвису. Парень, который когда-то сделал из игнорирования Прес олимпийский вид спорта, ходит взад-вперед, перебирая пальцами несуществующие волосы; у меня такое ощущение, что, если бы его голова не была обрита, он бы вырывал их с корнем.

— Скажи ей. — Он смотрит на меня свирепым взглядом.