Амбровое дерево

Вот так нас и нашли мама, Судья и мистер Видерс. Я плакала и истекала кровью в объятьях Ника, а он пытался успокоить меня, но без особого успеха.

– Моя малышка! – простонала мама, увидев мое лицо.

Она оттащила меня от Ника и стала укачивать, поэтому теперь я заливала слезами и кровью именно ее, пока мистер Видерс не взял ситуацию под контроль. Судья просто стиснул зубы и впился в Муни острым взглядом.

Взрослые заставили меня рассказать им всю историю, хотя я и не хотела этого делать. Нас с Ником хвалили и опекали: меня – за то, что я сохранила свою честь в жестоких и необычных обстоятельствах, Ника за то, что он пришел мне на помощь. Муни выволокли из здания. Мать тащила его за ухо, видимо, всю дорогу по пути к доктору. С этого момента он был изгнан на место в самом конце класса. Я думаю, он усвоил урок, потому что больше никогда не беспокоил меня.

Фрэнк Андерсон так и не появился, но ведь никто и не ожидал, что он появится. Ник пошел с нами домой, и после того, как меня уложили в постель, мама разрешила ему подняться и посидеть со мной.

К этому времени мой глаз уже заплыл, и он осторожно коснулся его, снова выглядя рассерженным.

– Ты должна была мне сказать. Я никогда больше не позволю никому причинить тебе боль, Аликс, клянусь.

Но существует и другой вид боли, кроме физической. Боль, которая проникает глубже и оставляет огромные шрамы. И даже Ник не мог защитить меня от самого себя.

Глава 4

Когда мне исполнилось двенадцать лет, моя обычно невозмутимая мать, заикаясь и путаясь, пробормотала довольно сбивчивое объяснение некоторых аспектов жизни, затем сунула мне в руку книгу под названием «Становление женщиной» и убежала. К тому времени, конечно, мы с Дженной уже почти все поняли, благодаря паре собак и множеству сплетен от других девочек в школе.

Моя семья пристально следила за мной в течение нескольких дней после того, как мама «поговорила» со мной, ожидая увидеть, не травмировалась ли я. Лично я думаю, что единственной травмированной была моя мама. Каждый раз, когда я смотрел на нее, она становилась свекольно-красной.

В нашей семье секс был словом из четырех букв. Когда требовалось его использовать, слово произносили по буквам, как будто если сказать его целиком, это обрушит на наши головы гнев Бога. Век свободной любви, возможно, наступил и прошел в остальном мире, но в Морганвилле о девушках, забеременевших вне брака, все еще говорили шепотом, прикрываясь руками.

Даже женское либеральное движение рассматривалось нашим женским населением как довольно загадочная странность. Они всегда думали, что были партнерами, а не рабами, а под «стеклянным потолком» понимали конструкцию, которая легко разрушается градом в штормовую погоду. У всех наших женщин была общая цель – видеть своих дочерей счастливыми в браке с «хорошим мужчиной» и полным домом детей. Карьера для них заключалась в том, чтобы работать волонтером в библиотеке или больнице, или в косметическом отделе местной лавки «Все по пятьдесят центов» за минимальную зарплату.

И поскольку никто вокруг меня не обращал на это особого внимания, я тоже не обращала. Моей главной заботой было мое тело. Как обычно, Дженна снова опередила меня, у нее начались месячные, когда нам было по двенадцать лет. Мне же пришлось ждать еще целый год, и я уже начала думать, что со мной что-то не так. С каждым приступом боли или необычным ощущением я бежала в ванную, пока во мне боролись надежда и тревога.

Год, когда мне исполнилось тринадцать, был для меня знаменательным во многих отношениях. Тело, наконец, начало меняться, стала расти грудь. В тех местах, где их никогда не было, появились волосы. Мама взяла меня с собой в магазин за моим первым бюстгальтером, и начались месячные, которые радовали меня первые два месяца, а потом осточертели. Прическа изменилась от косичек в четвертом классе к хвостику в пятом, а затем к косе в шестом. К девятому классу я стала просто распускать волосы.

Мама больше не была мамой, она стала матерью, которая часто заканчивала свои предложения фразой «ну, пожалуйста!», когда ей хотелось, чтобы я сделала что-то, что я считала ниже своего достоинства. Например, надела платье с оборками вместо стратегически разорванных и затертых, дизайнерских синих джинсов.

В том же году я открыла для себя мир мальчиков. Или, может быть, мне следует сказать, что это они обнаружили меня. К тому времени я уже знала, чего они хотят, и не велась, хотя, признаюсь, мне льстило их внимание, и я была не прочь немного пофлиртовать. В конце концов, я была южанкой, а в южных женщинах воспитывается способность флиртовать. А как еще мы поймаем мужчину и вырастим целый выводок детей?

Проклятие моего существования заключалось в том, что Ник, казалось, не замечал всех изменений, которые я претерпела. Он по-прежнему относился ко мне так же, как и в восемь лет – с небрежной теплотой и юмором. Но я точно заметила в нем перемены.

В свои пятнадцать лет он был шести футов¹¹ ростом. Его голос понизился до густого баритона, от которого у меня в животе творились странные вещи, а сердце бешено колотилось. Тело, все еще стройное, приобрело несколько мускулистых выпуклостей, которыми я не могла не восхищаться. И не только я. Если мальчики находили меня привлекательной, девочки думали, что сорвали бы джекпот, заполучив Ника. Тот факт, что он был сыном Фрэнка Андерсона и одиноким волком, только усиливал их интерес, добавляя немного опасности в эту смесь. Они не видели в нем мужа, но его внешность делала его желанным трофеем.

В прошлом учебном году я была вынуждена наблюдать, как они с важным видом расхаживали перед ним по ступенькам, встряхивая волосами и посылая ему приглашающие улыбки. Выражение его лица оставалось стоическим, но я видела, как Ник скользил по ним взглядом, и мне хотелось вырвать их волосы, клок за клоком. Странно, но я никогда не ревновала к Линдси, хотя она тоже неплохо преобразилась. Может быть, потому что я привыкла видеть их вместе, и она была такой тихой, что я просто забыла о ее присутствии.

Когда мои подруги часами говорили о крутых рок-звездах, я улыбалась, но не принимала в этом участия. Был только один мальчик, которого я хотела, и я жила ради тех времен, когда могла остаться с ним наедине. Все было очень просто. Когда я была с Ником, то была счастлива. А когда нет, я чувствовала беспокойство и печаль. Я научилась находить предлоги, чтобы прикоснуться к нему. Положить ладонь на его руку, невинно убрать прядь волос с его лица, соприкоснуться ногами, когда мы сидели рядом.

Ник ничего не делал, чтобы поощрять эти чувства, он просто был самим собой. Для меня этого было достаточно. Но самой заметной реакцией, которую я когда-либо получала от него, был озадаченный хмурый взгляд, направленный на мальчиков, флиртующих со мной, как будто он не мог понять, из-за чего весь этот сыр бор.

В тот же год вернулся мой дядя Верн, выглядевший усталым и старым, травмированный пережитым грязным разводом, и привел с собой своих сыновей-близнецов, Кейси и Коди. До окончания школы оставалось всего две недели, когда однажды я вернулась домой и застала этих трех незнакомцев в нашей гостиной. Я вежливо улыбалась, когда нас представляли друг другу, и старалась не замечать, что мои новоявленные семнадцатилетние кузены смотрят на меня так, словно я была каким-то инопланетянином, внезапно появившимся в их саду. Что-то вроде шока, любопытства и нетерпения одновременно.

У обоих мальчиков была более мужественная версия нашей семейной внешности. Темные волосы, сине-зеленые глаза, средний рост. Их северный акцент звучал забавно для моих ушей, резко и отрывисто, и я чувствовала себя немного подавленной таким количеством мужчин в моем преимущественно женском доме. Но моя семья была в восторге от того, что они вернулись. Даже тетя Дарла обрадовалась тому, что мой дядя пришел в себя и избавился от этой женщины. Уровень шума в доме вызывал у меня головную боль, и, к концу ужина, я улыбалась так много, что мышцы вокруг рта заболели. При первой же возможности я уходила через заднюю дверь в теплую весеннюю ночь.