Америка

— Что такое? Не будут пускать в Россию? — спросила она, и губы ее задрожали.

— А что случилось? — спросила женщина.

— Высылают моего братика, я еду с ним. Почему этот человек говорит, что обратно в Россию не пустят?

— А паспорт у тебя есть? — спросила женщина.

— Паспорт? — совсем растерявшись, пролепетала Рохеле. Однако тут же овладела собой и рассудительно продолжила: — При чем же тут паспорт… Ведь его не пустили туда, — сказала она, указывая на маленького Иоселе, который лежал скрючившись в уголке, накрытый фуфайкой Рохеле и похожий на червячка.

Пассажиры притихли и начали присматриваться к Рохеле. Они приметили ее с первого дня, но она все время держалась в сторонке, боясь с кем-нибудь заговорить (так ей наказывали), поэтому никто из пассажиров не знал о горе этих детей, и все думали, что они едут с матерью. Сейчас, когда люди услышали, что Рохеле с братишкой едут обратно только вдвоем, то прекратили прежний разговор и начали расспросы.

— Как это вас отсылают обратно? За что?

— У него струпик на голове, после тифа остался, — ответила Рохеле совсем материнским тоном.

— Значит, его даже не впустили? Как же они могли? Вот она, хваленая Америка! Ох, бедный ребенок! — воскликнула одна из женщин и, взяв свечу, окинула взглядом спящего Иоселе. — Такой красивый мальчик! А где же ваша мать?

— Маме пришлось остаться с остальными детьми. Вот я сама и поехала с ним обратно.

— Вот оно как… Чего ты сидишь? — обратилась она к кому-то. — Дай ей стул, пускай она отдохнет. Иди сюда, девочка, садись вот здесь, — женщина встала и уступила Рохеле свое место. — Присядь, у тебя небось ножки уже болят.

— На-ка, съешь, замори червячка, — подала ей другая кусок пряника. — Ах, Боже мой, вот несчастная мать! Я представляю, как ей, должно быть, горько! — пожалела женщина, вытирая слезы.

— Что и говорить — уж она там, наверное, ночей не спит, бедная мать! — посетовала третья и обратилась к мужу: — Шмуэл, Шмуэл! Достань из ящика апельсины — девочка совсем ослабла.

— Тише, тише! Ребенка разбудите! — сказала первая женщина, сняла с себя платок и прикрыла им спящего Иоселе. — Мальчик небось замерз — на корабле нежарко.

В людях проснулось сострадание — чувство, присущее народу древнему, сроднившемуся, пережившему столько мытарств и горя. Сердца пассажиров наполнились сочувствием. Люди, ехавшие вместе с Иоселе и Рохеле, приняли их несчастье близко к сердцу, чувствуя, что обязаны сейчас заменить детям оставшихся в другой стране родителей.

Рохеле растерялась от обилия подарков, посыпавшихся со всех сторон. Женщины начали по-матерински хлопотать о детях. Все, у кого в чемодане нашлось что-нибудь сладкое, отдали это Рохеле; одна женщина предложила ей свою постель, другая сняла с себя платок и отдала его девочке; приносили апельсины, куски шоколада — делились всем, что было.

— Все это глупости! — сказал вдруг один из пассажиров. — Надо узнать главное.

Он подмигнул, подошел к Рохеле и прошептал ей на ухо:

— А денег вам в дорогу дали?

— Конечно! — ответила та и показала мешочек, который носила на шее.

— Чепуха! — сказал пассажир, даже не заглянув туда. — Надо вот что… Шмуэл! — позвал он кого-то из угла. — Дай-ка сколько-нибудь!

И уже несколько минут спустя мужчины собирали для детей деньги.

Когда Иоселе проснулся, то подумал, что оказался в раю, где все его носили на руках. «Позвольте! Позвольте!» — кричали люди, усаживая мальчика в центр круга. Пассажиры угощали мальчика, а тот смотрел во все стороны, не понимая, что происходит, и с испугом поглядывал на Рохеле.

— Кушай яблочко, детка, — предложила одна женщина, тем временем осматривая его голову.

— Струпья! — сказала она. — Никаких струпьев нет. Америка богомерзкая! Смазать слегка головку спиртом — и никаких струпьев. Из-за этого отрывают ребенка от матери!

— А что им до еврейского ребенка! Дело им большое до еврейского ребенка! — воскликнула другая, тоже осматривая головку Иоселе.

— А я знаю одного доктора в Берлине — стоит ему захотеть, он одним взмахом руки очистит головку, — рассказывала третья.

— А почему бы ему не захотеть? Ему за это заплатят, — сказал какой-то мужчина.

— Конечно, заплатят! Как это он не захочет? — подтвердили другие.

— Он профессор! Большой человек! Царей лечит. Мне доктор в Нью-Йорке дал адрес и попросил его облегчить мои муки. Ох, и камни же у меня!

— Покажите мне адрес. Я только посмотрю, — попросил один из пассажиров.

Женщина достала из какого-то тайного кармана клочок бумаги и показала адрес знаменитого доктора, который лечит самих царей.

— Ладно. Я поеду через Берлин и загляну к нему с детьми. Посмотрим, как этот доктор за наши деньги не станет лечить голову ребенка! — сказал пассажир и спрятал адрес в карман.

11. В пути

Спустя несколько дней в Берлине, возле красивого дома на Фридрихштрассе, двое детей, девочка и маленький мальчик, «русские эмигранты», стояли у входа и спорили со швейцаром, который смотрел на них с подозрением и ни за что не хотел впускать. Однако девочка очень энергично настаивала, указывая на головку Иоселе и повторяя, что ей нужно к доктору Кагану, который лечит самих царей. После нескольких минут переговоров им все-таки удалось войти в дом, и такая же сцена разыгралась с прислугой доктора Кагана возле дверей его квартиры. В конце концов Рохеле, никого не слушая и крепко держа Иоселе за ручку, все-таки попала в комнаты. Мальчик, на лице которого было написано отчаяние, молча позволял себя тащить: мне, мол, все равно. Им долго пришлось ждать в приемной среди других пациентов. Когда все ушли, детей впустили в кабинет врача. Доктор — низенького роста мужчина, круглоголовый, полный, с хитроватыми глазками, бегавшими во все стороны, и с опущенными вниз усиками — с удивлением принял их, но близко не подпускал. Рохеле, в одной руке комкая деньги, а другой указывая на головку Иоселе, ничуть не смущаясь, начала объяснять:

— Пане доктор, пожалейте! Родители в Америке, а братика не пускают — у него головка… Вылечите его, вы же можете, пожалейте бедного ребенка, мама и папа в Америке! — умоляла Рохеле со слезами в голосе, суя доктору деньги.

Судя по всему, великий профессор, который лечит самих царей, отлично понял язык Рохеле. Деньги он взял, тщательно вымыл руки и начал осматривать Иоселе, качая при этом головой.

— Вы, видно, эмигранты, русские эмигранты, не правда ли?

Хотя Рохеле и не понимала, что это значит, но, чтобы не перечить доктору, подтвердила, а Иоселе покорно склонил голову под руками врача.

Тот прописал мазь и сказал, что потребуется время.

Дети вернулись в заезжий дом, где жили некоторые из их попутчиков по кораблю, включая женщину, которая дала им адрес доктора. Все начали их расспрашивать, радуясь, что знаменитый профессор их принял, и нахваливая Рохеле за смелость.

Среди пассажиров, временно остановившихся в Берлине, был и тот, который взял у сердобольной женщины адрес знаменитого профессора. Он, как и обещал ранее, взял с собой в Россию Иоселе и Рохеле. В паспорте этого человека была запись о детях, а значит, ребята могли перейти русскую границу вместе с ним, выдав себя за его родных детей. Мужчина наказал Иоселе запомнить имя, значившееся в паспорте. Когда на границе мальчика спросят, как его зовут, он должен ответить: «Шмуэл Гольдман».