Американская трагедия

– А ты их видел, Клайд?
– спросил Ретерер; он вообще покровительствовал Клайду и теперь старался ободрить его и втянуть в общий разговор.

– Нет, не помню, - ответил Клайд.
– Наверно, меня к ним не посылали.

– Ну, значит, ты упустил случай поглядеть на редкую птицу. Он такой высокий, в длинном черном английском пальто, котелок надвинут на глаза, и светло-серые гетры. Видали бы вы, как он разгуливает, да еще с тросточкой! Я сперва думал, что это какой-нибудь английский герцог. Нужно только вырядиться во все английское, да говорить погромче, да всеми вокруг командовать, - и клюнет: кто угодно поверит.

– Это верно, - заметил Дэвис Хигби.
– Хорошая штука английский стиль. Я бы и сам не прочь так приодеться.

Они дважды завернули за угол, пересекли одну за другой две улицы и наконец всей компанией вошли к Фрисселу. Клайда ослепил яркий свет, отражавшийся на фарфоре, на серебре, на лицах обедающих, он был оглушен жужжанием голосов и звоном посуды. Никогда еще, если не считать отеля "Грин-Дэвидсон", не был он в таком месте. Да еще с такими сведущими, опытными ребятами!

Они прошли к столикам, которые были расставлены перед длинным кожаным диваном, тянувшимся вдоль стены. Метрдотель, узнав завсегдатаев Ретерера, Хегленда и Кинселлу, распорядился сдвинуть вместе два столика и подать стаканы, хлеб и масло. Компания расселась: Клайд с Ретерером и Хигби - на диване у стены, Хегленд, Кинселла и Шил - напротив них.

– Я начну с доброго старого манхэттенского, - объявил с жадностью Хегленд, оглядывая публику за столиками и чувствуя себя поистине важной персоной. Красновато-смуглый, с живыми голубыми глазами, с темно-рыжими волосами ежиком, он походил на большого задорного петуха.

И Артур Кинселла тоже, как и Хегленд, разом оживился, попав сюда, и, казалось, наслаждался собственным величием. Он демонстративно поддернул рукава, взял в руки меню и, просматривая прейскурант вин, напечатанный на обороте, воскликнул:

– Ну, на мой вкус, для начала недурно сухое мартини.

– А я предпочитаю шотландское виски с содовой, - торжественно произнес Пол Шил, изучая тем временем перечень мясных блюд.

– Увольте меня сегодня от ваших коктейлей, - весело, но решительно заявил Ретерер.
– Я сказал, что не буду сегодня много пить, - и не буду. С меня довольно стакана рейнвейна с сельтерской.

– Нет, вы только послушайте!
– негодующе воскликнул Хегленд.
– Он начнет с рейнвейна! И это он, старый любитель манхэттенского! Что с тобой стряслось, Томми? Ты ведь, по-моему, хотел повеселиться?

– Я и хочу, - возразил Ретерер.
– Но разве нельзя веселиться, пока не вылакаешь все, что только тут найдется выпить? Сегодня я хоту быть трезвым, не хочу больше получать выговоры по утрам и не получу, если буду понимать, что делаю. В прошлый раз я насилу выполз на работу.

– Верно!
– поддержал Артур Кинселла.
– Я тоже не хочу напиваться так, чтоб терять голову. Но пока еще рано об этом беспокоиться.

– А ты, Хигби?
– обратился Хегленд к глазастому пареньку.

– Мне тоже манхэттенского, - сказал тот, и, взглянув на официанта, стоявшего рядом, спросил: - Как делишки, Дэннис?

– Не могу пожаловаться, - ответил официант.
– Последние дни совсем хорошо. А как дела в отеле?

– Прекрасно, прекрасно, - весело ответил Хигби, изучая меню.

– А ты, Грифитс? Что ты будешь пить?
– спросил Хегленд.

Он был избран церемониймейстером, чтобы следить за выполнением заказов, заплатить по счету, дать чаевые, и теперь исполнял свою роль.

– Кто? Я? О, я...
– воскликнул Клайд, немало смущенный этим вопросом.

Ведь он еще никогда до этой минуты не прикасался к чему-либо крепче кофе или мороженого с содовой водой и теперь был немного испуган веселой развязностью, с какою остальные заказывали коктейли и виски. Конечно, он не может зайти так далеко... однако он давно знал из их разговоров, что в такие вечера они все пьют, и не представлял себе, как можно отстать от остальных. Что они подумают о нем, если он откажется выпить? Попав в эту компанию, он с самого начала старался казаться таким же искушенным светским человеком, как и они. И все же он ясно чувствовал за плечами те годы, когда ему непрерывно твердили об ужасах пьянства и дурной компании. В глубине души Клайд давно уже восставал против всех этих текстов и изречений, на которые всегда ссылались его родители, и глубоко презирал за тупость и никчемность оборванную толпу бездельников и неудачников, которых в миссии Грифитсов пытались спасать, - и все же теперь он заколебался. Пить или не пить?

Он колебался лишь какую-то долю секунды, когда в нем заговорило прошлое, потом сказал:

– Что ж, я... я тоже выпью рейнвейна с сельтерской.

Он понимал, что такой ответ - самый легкий и безопасный. Невинный характер этой смеси - рейнвейна с сельтерской - уже был подчеркнут Хеглендом и остальными. И все же Ретерер заказал себе именно рейнвейн, это обстоятельство, как чувствовал Клайд, делало и его собственный выбор не столь заметным и смешным.

– Что делается!
– в притворном отчаянии воскликнул Хегленд.
– Он тоже хочет пить рейнвейн с сельтерской! Давайте что-нибудь предпримем, а то, видать, наша вечеринка кончится к полдесятому.

Дэвис Хигби, гораздо более резкий и шумный, чем можно было предполагать по его приятной внешности, повернулся к Ретереру:

– Чего ты спозаранку завел эту муру насчет рейнвейна с сельтерской. Том? Не хочешь повеселиться сегодня?

– Я же сказал почему, - ответил Ретерер.
– И потом, когда мы в прошлый раз зашли в тот притончик, у меня было сорок долларов, а вышел я оттуда без единого цента. На этот раз я хочу знать, что со мной творится.

"Тот притончик", - подумал Клайд, слушая разговор. Значит, после ужина, когда все порядком выпьют и поедят, они отправятся в одно из тех мест, которые называются притонами, в такой дом. Тут не могло быть никаких сомнений. Он понимал, что это значит. Там будут женщины... дурные женщины... развратные женщины... Но как же он? Неужели он тоже...

Впервые в жизни Клайду представлялась возможность, которой он давно жаждал: узнать наконец великую, соблазнительную тайну, что так давно влекла его и сбивала с толку, манила, но и пугала. Хотя он много думал обо всем этом и о женщинах вообще, он никогда еще не был близок ни с одной. А теперь... теперь...

Он вдруг почувствовал, что его бросает то в жар, то в холод. Лицо и руки стали горячими и влажными, он ощущал, как пылают его щеки и лоб. Странные, быстрые, заманчивые и тревожные мысли проносились в его мозгу. Мороз пробегал по коже. Он невольно рисовал себе соблазнительные вакхические сцены - и тотчас пытался выбросить их из головы, но напрасно: они возвращались снова. И ему хотелось, чтобы они возвращались, - и не хотелось... И за всем этим скрывался испуг. Но неужели же он такой трус? Остальных все предстоящее ничуть не тревожило. Они были очень веселы. Они смеялись и подшучивали друг над другом, вспоминая кое-какие забавные истории, которые произошли с ними во время последнего кутежа.

Но что подумала бы его мать, если б узнала? Мать! Он не смел думать ни о ней, ни об отце и поспешил прогнать мысль о них.

– А помнишь, Кинселла, ту маленькую, рыженькую, в доме на Пасифик-стрит?
– воскликнул Хигби.
– Она еще упрашивала тебя бежать с ней в Чикаго?

– Конечно, помню, - усмехнулся Кинселла, наливая себе мартини: ему как раз подали вино.
– Она даже хотела, чтобы я бросил отель. Обещала, что поможет мне взяться за какое-нибудь дело. Говорила, что мне вовсе не придется работать, если я останусь с ней.