Американский доктор из России, или история успеха

После заминки я сказал, чтобы Илизарова записали агностиком (не верующим, но и не отрицающим Бога).

Санитары положили его на каталку и повезли в палату, а мы грустно шли следом. Светлана вскоре отправилась собирать вещи, я остался. Подготовка к операции начинается обычно за несколько дней, но в нашем случае надо было успеть до утра.

Каждые пять — десять минут к Илизарову в палату заходили врачи, лаборанты, сестры, расспрашивали о прежних болезнях, проверяли сердце и легкие, делали рентгеновские снимки, брали анализы крови, снимали кардиограмму, внутривенно вливали растворы. Нельзя было не поразиться, как быстро и четко шла такая сложная подготовка. Илизаров приговаривал:

— Здорово это у вас все налажено, молодцы!

Он, похоже, не нервничал, не задавал вопросов. Если его ненадолго оставляли в покое, сосредоточивался на чем-то своем. Мне представлялось, что в те часы перед ним проходила вся его жизнь — нищее детство в горном поселке Кусары, в Дагестане, трудности жизни и работы в глухой провинции и взлет к международной известности.

Потом дали ему подписать бланк согласия на операцию. Там сказано, что в случае угрозы для жизни больной соглашается на высокую ампутацию. Он секунду посмотрел в сторону темного окна — и подписал. Думаю, горько ему было подписывать такое. Но куда деваться?..

С тревогой я оставил его одного уже за полночь, положив на тумбочке у кровати листок, на котором написал крупными цифрами номер своего телефона — чтобы звонили в любой момент. В шесть утра я уже снова был в его палате. Он так и не заснул, ему и ночью продолжали делать разные процедуры:

— Я не хотел, чтобы тебе звонили и беспокоили. Да и они хорошо знают свое дело, твои американские специалисты.

Перед операцией зашел Райлз, улыбнулся ему, сказал несколько слов. Я спросил, нельзя ли мне быть с больным до момента, когда ему дадут наркоз, чтобы переводить.

— Конечно, можно, Владимир. Если он сам не против, ты, как доктор, можешь присутствовать во время всей операции.

Гавриил улыбнулся и пожал ему руку:

— Скажи ему, что он мне нравится, что я ему доверяю и желаю успеха, — сказал он.

Десятки лет простоял я у операционного стола, но каждая операция для меня — своего рода священнодействие. Ведь операция даже по форме своей подготовки напоминает религиозную церемонию: как бы ритуальное мытье рук хирургов, переодевание их в стерильные халаты и маски, а когда они подходят к больному, то держат перед собой руки в резиновых перчатках, как будто готовятся колдовать. Да и сама операция — от разреза до зашивания кожи, тоже как колдовство, когда хирурги молча и слаженно манипулируют на кровящих тканях, перевязывают сосуды, отсекают больное, сшивают здоровое.

Я стоял у изголовья Гавриила, переводил и объяснял, что ему делают. Сначала «колдовал» анестезиолог, налаживая вливание жидкостей через вену и вводя катетер в артерию, устанавливая «артериальную линию» на случай необходимости.

— Ну вот, а теперь вы станете засыпать, — сказал он Илизарову.

В его гортань он вставил эластичную трубку, через которую ритмично подавался воздух.

После этого больного уложили в позицию для операции и стали тщательно промывать кожу ног дезинфицирующими средствами. Потом из распылителя покрыли ее слоем бетадайна, раствора йода. Хирург и двое ассистентов накрыли его стерильными простынями, оставив открытыми лишь места для операции.

Чтобы заменить закупоренную артерию, через длинный разрез взяли вену с другой ноги. Райлз объяснил мне:

— Если вена окажется слабой, придется вместо нее поставить искусственную.

Рассмотрев вену, он счел ее недостаточно крепкой.

— Как ты думаешь? — спросил он меня. — По-моему, лучше поставить протез.

Я не имел в этом никакого опыта, но он, очевидно, считал нужным информировать меня о своих действиях.

Теперь ему предстояло главное: вшить концы искусственного сосуда выше и ниже места закупорки, и восстановить через него кровообращение. Нужна точность выбора места вшивания и быстрота действия. Если ток крови восстановится до самой стопы — нога спасена. Если не удастся — не останется другого выбора, кроме ампутации.

Я следил за движениями его рук, как завороженный. Выделив артерию из мышц, он перерезал ее дальний конец.

— Смотри, какой плохой ток через артерию, — сказал он.

Действительно, с пульсовой волной из перерезанного конца артерии едва сочилась тонкая струйка крови, как из водопроводного крана со слабым напором.

— Это едва ли пятая часть того, что нужно для нормального кровотока, — продолжал Райлз. — Твоему другу давно уже надо было делать операцию.

— Конечно, да он все оттягивал, — согласился я.

Райлз перевязал артерию и вшил в нее коцец протеза.

— Смотри теперь, — он снял с артерии зажим.

Через протез с напором прошел первый ток крови, и сильной струей забил с другого конца. Хирург остановил его зажимом.

— Видишь, какая разница.

Теперь на открытой артерии он определил место для вшивания другого конца протеза и ловкими движениями стал быстро его вшивать. Казалось, то, что он делает, — очень просто, но я представлял, сколько труда было вложено в эту кажущуюся простоту.

Он снял зажимы с протеза:

— Теперь просмотрим, как станет меняться цвет стопы.

Все мы впились глазами в оживляемую новым током крови стопу. На наших глазах она розовела. У меня отлегло от сердца: нога спасена!

Райлз для верности проверил звук пульсации доплером — звук был громкий и четкий: тушш-тушш-тушш…

Только два пальца оставались темными.

— Главное закончено, — сказал Райлз, — но эти пальцы уже неживые. Что с ними делать?

Ну, это и мне было ясно:

— Если они неживые, лучше их убрать. А то потом придется делать их ампутацию.

— Да, но, понимаешь, я не вписал это в его согласие на операцию. Если ты потом ему объяснишь, я их уберу. На твою ответственность.

Хотя два пальца на ноге — ничтожно малая часть тела, но я смутился: как мне взять на себя ответственность за чужие пальцы? А с другой стороны — если в них возникнет гангрена (а она должна возникнуть), то я буду себя еще больше корить.

— Хорошо, я беру на себя ответственность.

Я был уверен, что Гавриил не станет на меня сердиться.

Главное, его нога и его жизнь вне опасности!

Вторая операция

Даже самая прекрасно сделанная искусным хирургом операция может не дать хорошего результата, если после нее нет настоящего внимательного выхаживания больного. А оно проводится медицинскими сестрами. Когда хирург закончил операцию, больного перевозят на несколько часов в палату восстановления (recovery room по-английски). Первое склоненное лицо, которое он, проснувшись от наркоза, видит перед собой, — это лицо медицинской сестры. Она улыбается ему, говорит слова ободрения, дает кислород для дыхания, укрывает, если у него озноб, дает пить, вводит обезболивающие лекарства — она начинает его выхаживание. И если замечает, что что-то не в порядке, срочно вызывает к нему доктора.