Американский доктор из России, или история успеха
Шрифт:
Через час мы сошлись в комнате врачей встречать Новый год. Санитарка поставила коробку с тортом на стол. Этот торт мы не могли есть…
Прошло еще семь лет. Я опять был дежурным — в знойный воскресный день в Институте травматологии. Машина «скорой помощи» привезла 22-летнюю женщину в критическом состоянии — с переломом черепа. Она прилетела в Шереметьево из эстонского курортного города Пярну. Месяц назад окончила актерский факультет театрального института и вернулась устраиваться на работу, на пару дней раньше срока.
Великое нетерпение подгоняло молодую актрису. Она первая вбежала в автобус, идущий в город. Но автобус заполнялся медленно, люди
Таксист пришел в сознание уже в приемном отделении. Его машина на полной скорости съехала с дороги, свалилась под откос и перевернулась несколько раз. Что случилось, он не понял. Может, отказало рулевое управление? На самом деле оказалось, что, беседуя с пассажиркой, шофер пожаловался на головную боль, и она дала ему таблетку пирамидона. А у него была непереносимость к этому лекарству, про которую он не знал. Он проглотил таблетку и впал в шоковое состояние.
У молодой женщины были великолепные, пахнущие свежестью русые волосы, но когда я пощупал кожу под ними, пальцы вздрогнули: вся голова была, как мягкая подушка: множественный перелом черепа. Мы начали состригать ее роскошные волосы — иначе невозможно было определить, где и сколько придется делать разрезов.
Я не верил в успех операции, но оперировать было необходимо. Есть такое хирургическое правило: если сомневаешься, должен оперировать.
Пока мы готовили ее к операции, я попросил милиционеров связать меня с ее родными. Они по паспорту установили ее адрес и телефон.
— Алло, с вами говорит дежурный врач института травматологии. Вы мама Аллы? Видите ли, ее привезли к нам, потому что она попала в аварию. Ей надо делать операцию на голове. Лучше вам скорей приехать.
Но ждать приезда матери было невозможно — состояние больной быстро ухудшалось. И я начал операцию. Весь череп был расколот на небольшие кусочки, выглядел, как мозаика. Много видел я переломов черепа, но такой — впервые. На той операции мне пришлось перенести худшие для хирурга переживания: полное бессилие, невозможность ничего сделать, хоть руки опускай. Как это переживает хирург — профессионально спокойно или эмоционально несдержанно? По-разному, но только не равнодушно. Если часто испытывать такие разочарования, можно дойти до депрессии. Приходится сдерживать себя.
А больная уже плохо дышала, и мы перевели ее на управляемое дыхание. Я еще занимался этим, когда сестра шепнула, что приехали родители Аллы. Надо было идти разговаривать с ними, по сути, прочесть смертный приговор их дочери. Я попросил сестру, чтобы принесла к ним воды и валерианки.
На скамейке сидели мать с отцом, ей лет под пятьдесят, ему побольше. Она тревожно вытягивала шею, услышав мои шаги, встала и посмотрела в мою строну. А он уперся подбородком на тросточку и смотрел в пустоту.
Прижав руки к груди, мать подалась в мои сторону и застыла с вопрошающим взглядом. Я приготовился сказать ей правду, но сразу понял: говорить не надо, она уже все почувствовала. А она вдруг приложила руку к губам и показала на мужа, а пальцами другой руки на свои глаза. Я всмотрелся в него и увидел, что он — слепой!
Как я ни был напряжен и растерян, но остолбенел еще больше: передо мной был подвиг невероятной душевной силы — мать узнала о гибели дочери и не вскрикнула, не заплакала,
а пересилила себя, чтобы скрыть это горе от слепого отца.Молчание длилось мгновение и прервалось звуком разбитого стекла. Я оглянулся — сестра выронила склянку с валерианкой, отвернулась и тихо всхлипывала. Слепой повернул лицо в ее сторону, потом в мою, слыша мое затаенное дыхание. Он встал рядом с женой и тихо сказал:
— Я все понял… спасибо вам за внимание… я никогда не видел своей дочери… она родилась, когда я был солдатом на войне, а домой я вернулся слепым… Я мог только чувствовать, ощущать ее… теперь я не смогу и этого…
Он протянул руку к жене, привычные его пальцы скользнули по ее лицу. Оно было сухое. И он попросил ее:
— Поплачь за нас обоих своими глазами…
Нет, хирургов смертью не удивишь, не испугаешь. Но и безразличие к смерти в душе хирурга наступить не может. Прошло много лет с того дня, когда я в первый раз увидел умирание маленькой девочки, потом видел много других умираний. Но я продолжал переживать эти умирания всю мою жизнью.
Есть такая профессиональная поговорка: «Хирург умирает с каждым своим больным…»
Притягательная сила Америки
Известно, что земной шар вращается вокруг своей оси. Но, должно быть, в 1990-х годах он вращался еще и с центростремительным ускорением: в те годы на разных континентах — в Европе, Азии и Африке — это ускорение разбрасывало и перемещало народы разных стран, которые вынуждены были спасаться от политических репрессий и голода. Эта центростремительность продолжала выбрасывать все новые массы людей из бывшего Советского Союза в Америку, хотя официально политических, национальных и религиозных преследований там уже не было. По статистике, в 1992 году иммигрантов было двадцать тысяч, в 1993-м — семнадцать, в 1994-м — шестнадцать тысяч, в 1995-м — одиннадцать… Основная часть этой новой волны иммиграции состояла из молодых специалистов, людей европейского склада мышления, большинство из них знали английский. Так продолжалась и даже усилилась «утечка мозгов» из России. У посольства США в Москве стояли длинные очереди, люди, стоявшие в них, пытались добиться «статуса беженцев», что удавалось далеко не всем.
Кроме легальных иммигрантов, тысячи граждан России приезжали по рабочим визам и частным приглашениям. Многие из них потом оставались в стране. Для новых молодых приезжих здесь открывалась хорошая перспектива, они относительно быстро устраивались на работу по специальности или переучивались на компьютерных программистов: эта работа хорошо оплачивалась.
И в нашем госпитале все чаще слышалась русская речь. Молодые доктора и сестры, пока не сдали экзамены, устраивались секретарями, регистраторами, лаборантами. Узнав, что я много лет здесь работаю и занимаю солидное положение, они стали группироваться вокруг меня и Изабеллы. Оба мы проявляли к ним внимание, делились опытом американской жизни. Доктора часто спрашивали:
— Как вам удалось пробиться в такой первоклассный госпиталь? Наверное, потому что вы в Союзе были профессором?
— Мое бывшее профессорство никого в Америке не интересовало. Здесь надо доказывать, кто ты есть, а не кто ты был.
— А я вот не знаю, сумею ли стать доктором в Америке?..
— Почему не сумеете? Надо только очень хотеть и концентрировать на этом все усилия.
— Я-то хочу, но у меня семья, мама больная. Наверное, лучше мне сдать экзамен на ассистента доктора. Это и проще, и заработок, говорят, неплохой.