Аметистовый блин

– Тамуська – это кто? – строго спросил Сережа.

– Хозяйка моя.

– Жена, что ли? – не уразумел Сережа.

– Ага, жена, – согласился Вовчик. – Она баба ничего, шустрая. Капустинский рядом с ней – фуфло, а она если что нужно – так без балды, все по делу.

– Капустинский – это кто?

– Ну, муж Тамуськин.

– А Тамуська – жена Капустинского?

– Ну!

– Ясно, – сказал Сережа, хотя яснее не стало. – И при чем тут супруги Капустинские?

– Так это же их домик!

Наконец-то Николай Юрьевич обрел фамилию. И тут же Сережа вспомнил, что отец Амвросий поминал всуе красивую Тамару Викторовну, хотя ему на женскую красоту обращать внимания по чину не полагалось.

– И зачем понадобилось отдавать камушки Тамусику? – продолжал допрос Сережа.

– Она же всякие редкости собирает, – объяснил Вовчик. – А та баба, которая исчезла из кабинета, забыла камушки. Знаешь, ходят такие дуры с чемоданами и всякими побрякушками, камушками торгуют, серебряными цепочками польскими, что ли… Коробка, сам знаешь, красивая. А Тамуська меня всегда с собой берет, когда за покупками едет. Я ведь и за рулем, и перетащить чего надо – без проблем. Она мне про всякие бронзовые фигуры рассказывает. Я тоже уже кое-что понимать начал…

Вовчик показал на торшер пятидесятых годов, с большим шелковым, изрядно обветшалым абажуром, и уверенно определил:

– Ампир!

– Ампир, – согласился Сережа, который в антиквариате и того не разумел. – Значит, ты отвез камушки Тамуське. А она?

– Обрадовалась. Так вот они, говорит. За них мой дурак хотел хорошие деньги получить, говорит. И чтобы эти деньги мимо меня пролетели, говорит. А хрен ему, говорит. Когда припечет – я ему эти камушки просто так не отдам, говорит…

– Ну, теперь действительно ясно, – подвел итог Сережа. – Домашняя шантажистка. Еще бы понять, как шкатулка… как коробка потом в постель попала. Впрочем…

Впрочем, это уже было не так чтобы важно.

Оставив Вовчика в спальне, Сережа вышел – и обнаружил такую картину.

Отец Амвросий с Маркизом-Убоищем забились в угол и оттуда мрачно таращились на флибустьера с Алмазом. Гости из Вайю тихо совещались. А Данка с Лилианой непостижимым образом успели найти общий язык. И обе шарили по квартире Наследника, стаскивая в одну кучу старую спортивную сумку, какое-то тряпье и даже книги.

– Ты прав, Алмаз, – сказал Монбар. – Ты прав, а я – слеп…

Законодатель с непостижимым для взгляда лицом положил руку на плечо флибустьеру.

– Камень постоянен по природе своей, – сказал он словно в утешение. – Ему не дано меняться. А человек, который несет в себе дух этого камня, сам не хочет меняться. Он – Аметист, ему свойственно отсекать лишнее. Вот он и отсек пирамиду Вайю.

– А мог бы стать Аметистом, – с некоторым сожалением произнес Монбар. – Мог бы. Но в нем нет жажды действия. Я полагал, что она проснется… И его жестокость останется жестокостью наблюдателя, никогда она не обратится против зла.

– Моя жестокость? – Сережа был ошарашен беспредельно.

– Ты зовешь ее строгостью, сударь мой. Мы, Аметисты, бережем людей от соблазнов. И внушаем страх перед наказанием. Это ты умеешь. Но подлинный Аметист не боится неудачи, а ты боишься.

– Пусть я боюсь неудачи. Но кто, в таком случае, спас шкатулку? – спросил атлет.

– Ты, – сказал Алмаз. – Но ведь ты рассчитывал получить от этого пользу. Ты хотел вернуть из Вайю двух женщин и одного алкоголика.

– Я и сейчас хочу, чтобы мне вернули мою бывшую жену, – мрачно произнес Сережа. – А алкоголика можете оставить себе. На память.

– Ей у нас неплохо, – с какой-то подозрительной скромностью отвечал Алмаз.

– Здесь ей будет лучше, – твердо возразил атлет. – А ему будет лучше там.

– Пожалуй, ты прав, сударь мой, потому что у нас он будет вечно пьян, – заметил Монбар. – Мы полагали выпроводить его сюда, чтобы он несколько протрезвел…

– Он только добавит на старые дрожжи, – подал из угла голос Маркиз-Убоище.

– Это безнадежно, – подтвердил Сережа.

Данка подошла к флибустьеру с раскрытой книгой в руках, показала ему что-то занятное. Возможно, строчки о нем самом в какой-нибудь пиратской энциклопедии.

– Ну что же… – Алмаз склонился над шкатулкой и негромко позвал:

– Оникс! Оникс!..

Полосатый луч вышел из шкатулки, уперся в потолок.

– Это Законодатель зовет? – прозвучал неуверенный голосок.

– Законодатель, – подтвердил Монбар и обнял Данку. – И Аметист, и Сердолик.

Человеческий силуэт обозначился в луче, Сережа вовремя протянул руки – и поймал зависшую в воздухе над шкатулкой Майку.

– Сереженька! Милый! – завопила она, повиснув на шее у бывшего мужа. – Как я без тебя соскучилась!..

– А я аппарат у Виктора Ивановича взял! – принялся докладывать Сережа. – Работает как железный зверь! И в стиле ретро!

Он кривил рот, пытаясь удержать и не выпустить на свободу счастливую улыбку. Нельзя же, в самом деле, так несуразно радоваться возвращению бывшей жены.

– Сережка! – Майка принялась быстро целовать его в щеки и в шею. – Сереженька!.. Какой аппарат? Какое ретро? Ты ничего не понимаешь!

Монбар и Законодатель переглянулись.

– Выходит, и тут ошиблись, – уныло сказал флибустьер.

– Пусть остается, – решил Алмаз.

Сережа покосился на Данку – вот будет номер, если она сейчас объявит о сделанном ей предложении! И легонько отстранил Майку. Она посмотрела на него с недоумением.

– Ты разве не рад? – распахнув огромные глазищи, прошептала бывшая жена.

– Рад, конечно, – с атлетической сдержанностью отвечал Сережа.

Он представил на секундочку, что сделается с Майкой, когда она узнает про его матримониальные планы.

– Странная у тебя радость, – заметила Майка.

– Какая есть.

За два года законного брака и потом – еще два года чистой и святой дружбы она должна была бы понять, что мужчине как-то неприлично устраивать взрывы эмоций, подумал Сережа. Ну, не понять – так хоть запомнить. Ведь не раз и не два он спокойно гасил ее бурные всплески. Даже насекомое способно делать выводы из поведения другого насекомого, а женщина все-таки – млекопитающее…

И с ужасом представил себе, что его ведь еще ждет разборка с Данкой. И у этого дела тоже были две стороны. Сережа своим предложением, сделанным так вовремя, спас Данку от странной судьбы и дикого образа Сердолика в Вайю, о чем она, кажется, напрочь забыла. Но тем самым он сам себя связал по рукам и ногам, замкнул себя на ключ, а ключ выбросил в Марианскую впадину, глубина которой до сих пор учеными не установлена.