Аморальные рассказы
Шрифт:
Фантазирую, растянувшись на рваном тряпье убогого ложа, служащего мне одновременно и кроватью, и диваном. Фантазирую, упершись лбом в стеклянную дверь маленькой террасы, и смотрю на нее — терраска будто вставлена между старыми черепичными крышами, каминными трубами, слуховыми фонарями, маленькими и большими колокольнями. Фантазирую я и в черной узкой кухоньке, когда жду — вот-вот вскипит вода для чая. Фантазирую и воображаю, что однажды услышу, как лифт остановится на моем этаже.
Надо сказать, что мой этаж устроен необычно: здесь единственная однокомнатная квартира — моя каморка, представляющая собой крошечный закуток у выхода на террасу, и до
Так вот, лифт остановится, кто-то выйдет и легким, медленным шагом, слегка прихрамывая, приблизится к моей двери, коротко нажмет на кнопку звонка, будто с намеком, который я должен буду понять; я пойду открывать, но вяло и с отвращением — визит гостя малоприятен, даже если я сам его «вызвал». Первой неожиданностью будет — увидеть гостя в образе белобрысой девчонки с невыразительными светло-голубыми глазами, сморщенным носиком и капризным ртом. Она будет в белой мягкой шубке из искусственного каракуля, а вот и вторая неожиданность: меня поразит, что шубка сухая — снаружи ведь дождь проливной. И то правда: дьявол умеет подделывать шубки, но до такого совершенства, чтобы делать их мокрыми, видимо, не дошел. Прямо с порога она скажет серебристым и наглым голосом:
— Пришла навестить тебя. Что поделываешь?
— Не видишь, что ли, ничего. Скажи лучше, откуда ты?
— Я здесь рядом живу, в этом же переулке. Мама ушла, и поэтому я пришла к тебе в гости, — как-то неопределенно взмахнув рукой, ответит она.
Я молчу и думаю: ведь все это сплошное вранье — мама, переулок, «в гости», но оно вполне сочетается с превращением в девочку.
Спрашиваю:
— Почему хромаешь?
— Несла бутылку с молоком и упала с лестницы — вот нога и болит.
Потом она снимет шубку и скажет:
— Тут очень жарко. Ты что, печку никогда не выключаешь?
И тут я увижу, что она едва прикрыта: жилет махонький, юбочка коротенькая; остальное — сплошь ноги, мощные, мускулистые ноги взрослой женщины. На груди у нее висит любопытный амулет: коготь внутри золотой капсулы. Может быть, и коготь льва, популярный в Африке, но у льва когти — светлые, а этот — черный.
Пока я на нее смотрю, девочка бродит по квартире и задает вполне детские вопросы — о том о сем. Это что такое? А это для чего? Это почему у тебя? А это кто тебе дал? И все в том же роде. Все вопросы о вещах обычных; но я настороже, потому что все время подозреваю — вот-вот она перейдет от незначительных вещей к важным. И на самом деле, она вдруг открывает ящик комода, вынимает револьвер и, сжимая его рукоятку, идет ко мне:
— А с этим что делают?
— Используют для самозащиты.
— То есть?
— Если нужно защитить себя, стреляешь.
— Стреляешь?
— Ну да, видишь эти отверстия? В каждом отверстии по пуле. Если нажать курок, пуля с большой скоростью вылетит из ствола и вонзится в какое-нибудь место, ну например, сюда, в шкаф, сделает в нем дырку, потому что сила удара у пули очень большая.
— А если вместо шкафа — женщина, мужчина или ребенок? Что происходит тогда?
— Человек будет ранен. Или умрет.
— А ты в кого-нибудь стрелял когда-нибудь?
Немного помолчу и подумаю: «Ну что ж, маска сброшена, допрос принял направление, которое вполне можно было предвидеть». Затем скажу:
— Да, для самозащиты, но всего один раз.
Она сразу перейдет к результату:
— Значит, человек умер. А кто это был — девочка, как я?
— Нет, это был мужчина.
— Плохой человек?
— Кто это знает, я с ним
не был знаком.— Значит, ты в него стрелял потому, что не был с ним знаком?
— Можно сказать и так.
— А за что ты стрелял во второго человека?
— Нет никакого второго человека, не было второго человека.
— Тебе не хватило смелости выстрелить во второго человека?
— Да что ты такое говоришь? Повторяю: не было и не будет второго человека.
Она промолчит, потом чуть-чуть еще попрыгает по квартире, сядет у столика с пишущей машинкой и спросит:
— А это что такое?
— Ты же видишь — пишущая машинка.
— И что она пишет?
— Мои задания.
— Можно я тоже что-нибудь напишу?
— Напиши.
Она придвинется к столику, пристроится к машинке, медленно, с усердием, одним пальцем застучит по клавиатуре — на бумаге появится фраза. Я подойду посмотреть, наклонюсь над ее головой и увижу: «Не хватило смелости!»
Напечатав, она слезет со стула и опять начнет кружить по комнате, беспрерывно повторяя одно и то же:
— Не хватило смелости, не хватило смелости!
И я ей скажу:
— Прекрати, или я тебя выгоню.
Но она, продолжая подпрыгивать, будет повторять:
— Не хватило смелости, не хватило смелости!
Я подойду к балконной двери, упрусь в нее лбом и буду смотреть сквозь стекло. Увижу террасу, снизу и сверху стиснутую другими террасами, и в смутном свете от дождя буквально перед собой разгляжу изысканную колокольню в стиле барокко. На колокольне под звонницей различу широкую мемориальную доску из травертина [12] , которую, неизвестно почему, раньше никогда не замечал, и прочту очищенную дождем фразу, выгравированную большими старинными буквами на желтом продырявленном камне: «Errare humanum est, perseverare diabolicum» [13] . А под этой сентенцией, тоже по-латыни, различу дату, место и имя автора надписи. В эту минуту услышу за спиной голос девочки:
12
Травертин (известковый туф) — декоративный и строительный камень.
13
«Человеку свойственно ошибаться, настаивать на ошибке — дело дьявола» (лат.).
— Теперь мне нужно к маме. Если меня в это время нет дома, она волнуется.
Даже не обернувшись, я машинально скажу:
— Иди ты в ад!
В ответ немедленно услышу натуральный спокойный голос:
— Можешь не сомневаться, пойду, но только с тобой.
— Наконец-то ты себя разоблачил! Тоже мне, девочка! Объясни, пожалуйста, что будет в этом аду? Огонь, зубовный скрежет, вонь жареной плоти? — воскликнул я, все еще не оборачиваясь.
— Повторение того, что ты уже прошел.
— Да кто тебе сказал, во-первых, что это будет повторением, и, во-вторых, что повторение будет адским мучением для меня?
— Напротив, никаких мучений. Тебе будет хорошо и, в пределах человеческих возможностей, ты даже будешь счастлив.
— Почему же ты тогда говоришь, что это будет ад?
— Ад существует не для того, чтобы больше страдать, а для того, чтобы повторять уже пройденное, и через повторение…
— Оставаться самим собой?
— Нет, напротив, становиться другим.