Ампирный пасьянс
Шрифт:
Каждая из них покоряла мужчин, и значит и эпоху, чем-то иным. Леди Стенхоп безумной отвагой, энергией и бравурной интеллигентностью. Девица Ленорман – каббалой карт и интригой, достойной Сивиллы. Госпожа Рекамье, которая не исполнила надежд – которые возлагала на нее природа, даря ослепительную красоту – искусством флирта, затягивающим в бездну, не дающую любовного экстаза. Полина Боргезе – такой же олимпийской красотой, соединенной, ради разнообразия, с вечно ненасытным сексом.
Каждая из них была живым отрицанием слов Анатоля Франса: "Женщина это благо, данное нам богами". Данное отрицание не относится к благу, которым женщина, вне всякого сомнения, является, разве что, ради справедливости, иногда следует отдать и дьяволу дьявольское.
ДАМА ПИК
Кто же знает истинное лицо этой аристократической ведьмы, вечной бродяги, которая предпочла пески Пальмиры салонам Даунинг-стрит, крепости асассинов и пустыни в Джун старым деревьям Чевенинга и садам Уолмер Кестл, Абу-Гхоша – Бруммелю, эмира Бехира – Байрону, этой последней романтичной женщины, затерянной в таинственном сне пустыни?
12 июня 1776 года в английской местности Чевенинг (графство Кент) на свет появилось дитя, которому дали имена Эсфирь и Люция. Отцом был увлекающийся точными науками и пытавшийся делать изобретения пэр Англии, Чарльз Стенхоп. Матерью – дочь Вильяма Питта-старшего, леди Эсфирь Питт. Соединившись, кровь Питтов и Стенхопов дала архиинтересную смесь. Правда, только лишь в результате первого генетического эксперимента лорда Стенхопа; две младшие сестры Эсфири Люции были классическими аристократками типа "God save the King" и ничем особенным не отличались. В отличие от них, Эсфирь Люция унаследовала от Стенхопов и Питтов исключительные амбиции, энергию, блестящий ум, капризность, стремление самой решать чужие споры, любовь к оригинальности и крепкую руку, что первыми почувствовали ее гувернантки, к которым она относилась как к рабыням.
В молодости она была несчастливо влюблена в лорда Камелфорда и генерала Мурза. Но дружбой своей дарила исключительно брата матери – дядю Питта.
Вильм Питт-младший, которого считали одним из величайших государственных мужей во всей истории Великобритании, тогда (то есть, в период подрастания Эсфири) имел полные руки работы. Он делал все возможное, чтобы общественные лозунги Французской Революции не переплыли Ла-Манш. Человеком, который более всего мешал ему в этом деле, был отец нашей героини. В то время, как вся Англия (здесь, понятное дело, речь идет об Англии с голубой кровью, а не о безумцах типа Блэйка [Поэт и визионер Вильям Блэйк (1757 – 1827), сын чулочника, по причине энтузиазма к Французской Революции везде появлялся в фригийском колпаке на голове. Его считали сумасшедшим до 1870 года, когда поэта "открыл" Суинберн]) с отвращением и ненавистью выражалась о "парижских убийцах", укоротивших на голову своего законного монарха, Чарльз Стенхоп воспылал к Революции самыми возвышенными чувствами и к всеобщему возмущению приказал снять гербы с собственного дворца, отбросил свои аристократические титулы и приказал обращаться к себе "гражданин Стенхоп", основал в Лондоне клуб, пропагандирующий якобинские идеи, издал "Апологию Французской Революции" и вдобавок осмелился бредить о том, что негры – это люди в направленных Кондорсе письмах на тему ликвидации рабства!
Совершенно понятно, что мисс Стенхоп в споре между отцом и дядей встала на сторону второго. Что на негров, что на якобинцев ей было совершенно наплевать, а вот Питта она любила, в отличие от родителя. Ей было безразлично, что ее папочка шокирует общественное мнение, зато ей не было безразлично то, что свой радикализм он доказывает на ее шкуре. Дело в том, что "гражданин Стенхоп" послал своих обладавших голубой кровью сыновей на обучение к ремесленникам, а старшей дочке приказал пасти гусей на общественном пастбище. Вот этого она отцу не простила никогда.
В 1803 году Эсфирь отправилась в путешествие по Италии и Германии, а по возвращению поселилась в Лондоне вместе с дядей, порывая любые контакты с родительским домом.
Отправленный
в отставку в 1801 году Питт, в 1804 году – перед лицом угрозы наполеоновского вторжения на Британские острова – был вновь призван на должность премьер-министра и теперь находился в зените славы. Эсфирь вела его хозяйство, исполняя роль как женской главы дома, так и секретарши дяди. С течением времени, она начала оказывать на него все большее и большее влияние, и в Лондоне начали шептаться, что девушка, которой тогда было двадцать с небольшим лет, является серым кардиналом правительства. Она и вправду была им, рекомендовала, а потом и вообще навязывала Питту ходы во внутренних и внешнеполитических играх, у него же не было перед ней никаких тайн, он принимал практически все ее советы – гарантией был ее ум.Необычный ум мисс Стенхоп определялся ее красотой, а точнее, полным ее отсутствием. По сообщениям современников, девушка обладала ростом, более 1,8 м, и бледным, слишком вытянутым, если не сказать – лошадиным, лицом. У амбициозных женщин отсутствие красоты становится движителем интеллекта. Так было в случае нашей героини, равно как и в случае других непривлекательных дам эпохи, из которых наибольшую славу получила мадам де Сталь, сказавшая:
– Если бы все зависело от меня, я бы всех заставила иметь интеллект.
Она солгала, не в первый, собственно, и не в последний раз, ведь если бы все остальные обладали умом, ей просто ничем нельзя было бы выделиться. Так что, и для нее, и для Эсфири Стенхоп, владение умом было единственным шансом завоевать свет. Вот они и завоевывали его разумом, хотя в то время гораздо сложнее было играть конквистадора с помощью "привлекательного уродства". Обладая красивыми плечами, мадам де Сталь обнажала их, как могла часто, повторяя:
– А что делать, нужно показывать свое лицо везде, где оно у тебя имеется.
У Эсфири ту же самую роль играли прекрасные, серо-голубые глаза, обрамленные сверху изысканной аркой бровей, а снизу – голубыми тенями, которые подчеркивали их блеск. Глаза эти, в соединении с интеллектом и экстравагантностью, творили чудо – мисс Стенхоп считали "attractive".
Что вовсе не означает, что ее дарили симпатиями. Это было совершенно исключено, поскольку собственной личностью она представляла новую, шокирующую в то время модель "независимой женщины", и делом чести считала войну с ритуальным театром салонной жизни. Не имея возможности разрядить собственной энергии в объятиях любовников, в танце или будуаре, она реализовала это через свои спортивные пристрастия (в верховой езде Эсфирь достигла абсолютного совершенства), зато к двум тогдашним крупным страстям салонной элиты – сентиментализму и филантропии – относилась с убийственным сарказмом. Это тоже был театр, но театр одного актера, и это лишь было самым основным.
Подобную роль, как она среди женщин, в мужском окружении играл тогдашний "король денди", знаменитый Бруммель (1778 – 1840), от которого мисс Стенхоп брала некоторые образцы антиритуальных ритуалов, как, например, иронию и издевки над потребительским хлевом. Эсфирь восхищалась им, поскольку он, подобно ей самой, был таким же наглым и презирал нормы общественной жизни с чудесным презрением ко всему и всем. Бруммель, несомненно, был одной из интереснейших фигур эпохи, и потому заслуживает более тщательного внимания британских историков, но те предпочитают бесконечно множить биографии Кромвеля и Нельсона. Бруммель создал некий стиль, характерной чертой которого было презрение к многочисленным подражателям. Однажды, встретившись с молодым полковником без родословной, он издевательски процедил:
– А кой черт знает его отца?
Находящаяся рядом Эсфирь, не раздумывая, выпалила:
– А кой знает вашего?
Тогда Бруммель присмотрелся к ней повнимательней и, склонившись к двери ее кареты, провозгласил нечто вроде кредо, в котором пробиваются уайльдовские нотки:
– Послушай-ка, драгоценное создание, это правда, никто не знает моего отца, но никто не знает и меня и той роли, которую я играю. Вы знаете, что игра эта имеет смысл и удается только лишь благодаря собственной абсурдности. Мир озверел, и я свободно пользуюсь этой его озверелостью. Мы же понимаем друг друга, правда?