Амрита

– Вот оно что, – глубокомысленно заметила я.

Со стороны казалось, что Лапша нисколько не переживает из-за разрыва отношений со своим женихом. Я уже поняла, что она была необычной женщиной. Такие никогда не меняются. У нее не было прошлого, и она не загадывала ничего на будущее. По крайней мере, ее глаза, устремленные на меня, говорили именно об этом. Я запомнила ее взгляд навсегда… У нее не было возраста, она казалась одновременно и юной, и вечной. Как будто она прожила в этом мире уже очень долго: столетие за столетием, с каждым прожитым мгновением все глубже осознавая какую-то главную истину.

– Но теперь она, кажется, решила попробовать пожить без вас. Просто как самая обычная студентка женского колледжа.

– Да. Она всегда об этом мечтала. Если бы она осталась со мной, ей бы пришлось общаться с людьми, которых она презирает, и вести совершенно неприемлемый для себя образ жизни. Поэтому у нас не было выбора, и мы расстались. Это произошло по обоюдному согласию. Единственная проблема, которая так и осталась нерешенной, – это вопрос с Ёшио.

– Вы очень хорошо мне все объяснили, – сказала я.

– Пожалуйста, передай Канамэ привет от меня. Объясни, что я вовсе не хотел давить на мальчика. Скажи, что я не сержусь на нее и надеюсь, что она не сердится на меня. Расставаться всегда нелегко, особенно когда это сопровождается таким вот досадным взаимонепониманием…

Месмер снова сделался ужасно грустным. Мне стало его жалко.

– А давайте как-нибудь соберемся все вместе, вчетвером, и обсудим эту вашу проблему. Я спрошу у Канамэ и у Ешио, что они думают по этому поводу. Мне кажется, что они поймут и не будут возражать против этой встречи, – предложила я первое, что пришло мне в голову.

Он не ответил, и я решила пока что не уходить. Посидеть с ним еще немного. Он был таким печальным, как всякая человеческая история, как одинокая заброшенная могила, над которой носится холодный неприветливый ветер.

Все мы иногда испытываем подобное чувство – чувство неизбывного горя. Но то, что испытывал сейчас Месмер, было квинтэссенцией горя. Поэтому я не смогла уйти, хотя и знала, что ничем не могу ему помочь. Бесчисленные и безнадежные ночи, когда я лежала в темноте, тщетно пытаясь убедить себя, что одиночество – это фикция, многому меня научили. Памятуя об этих горьких уроках, я решила не оставлять его одного.

А может быть, он меня просто загипнотизировал?

Все было полно боли. Окна окрестных зданий. Смех людей вокруг. Свет от фонарей… Ужас и уныние…

– Можно перед тем, как мы попрощаемся, я задам вам один вопрос? – спросила я.

Он кивнул.

– Почему эта песня, которую вы прислали, напомнила вам обо мне?

Он посмотрел мне прямо в глаза.

– Боюсь, мне трудно будет ответить на этот вопрос. Но во время нашего сегодняшнего разговора я следил за тобой и кое-что о тебе понял. Если хочешь, могу рассказать, что именно.

– Конечно, расскажите, – бесстрашно ответила я.

– В той песне, которую я тебе послал, была строчка про Полуночную Золушку. Когда твой брат рассказывал мне о тебе, я вдруг вспомнил эту строчку. И сразу же у меня в голове появился образ, который я хранил до сегодняшнего дня, пока мне не представилась возможность сверить его с оригиналом. И выяснилось, что я не ошибся. Ты очень одинока. Ты изголодалась по общению, но тебе никто не в силах помочь. Даже ты сама. До того, как ты упала и потеряла память, в твоей жизни были другие – не менее болезненные и мучительные – потери. Ты потеряла очень дорогих людей, и, по-видимому, в списке мертвых ты была следующей. Это у всех у вас в крови.

Я вспомнила слова Сасэко о том, что я жива только наполовину.

Месмер продолжал:

– Но оказалось, что где-то внутри тебя был заложен «план альфа», который и обеспечил тебе выживание. И пока этот план работает, ты будешь жить. Но я не ясновидящий и не гадалка – я не умею предсказывать будущее. Поэтому не жди от меня советов. Я просто говорю о том, что чувствую, когда нахожусь рядом с тобой. После контузии ты получила в подарок новую жизнь – чистый лист, tabula rasa. Это было незапланированное событие. И никто не мог бы сказать, как все будет развиваться дальше. Да ты и сама это знаешь.

Ты так много сил потратила на то, чтобы не чувствовать себя одинокой… Но все напрасно. Ты совсем одна. И даже твой парень – замечательный человек, который понимает тебя и в какой-то мере чувствует твое одиночество, – не может тебе помочь. В такой ситуации немудрено отчаяться. Но ты держишься изо всех сил. Не хочешь стать следующей жертвой… Ведь ты уже умирала. Умирала, но не умерла. И то, что было в прошлой жизни, приобрело теперь новые формы. – Месмер ненадолго замолчал, вглядываясь в меня. Потом заговорил снова: – Может, все дело в твоей маме? Может быть, она передала тебе и твоему брату какой-то загадочный ген? Я уверен, в твоей жизни были такие моменты, когда ты просыпалась почти каждую ночь лишь для того, чтобы спросить себя: «Кто я? Что я здесь делаю?» Так вот, ответы на эти вопросы на редкость просты. Ты – это ты. И ты живешь. Но человеческая жизнь – вещь хрупкая. Она может сломаться в любой момент. Люди рождаются и умирают, все это происходит на твоих глазах, пока ты стоишь и смотришь. А что тут можно сделать? Мы потому и живем, что бессильны что-либо изменить. И после смерти мы тоже ничего не сможем. Но в твоей голове так много неразберихи и противоречий – будто специально для того, чтобы, занятая ими, ты не замечала собственного бессилия…

– Вы уверены, что это про меня? – спросила я.

– Это про всех одиноких людей. Потому что, если ты думаешь, что ты не такой, как все, это всего-навсего означает, что ты нуждаешься в общении с другими. Хочешь показать себя, покрасоваться перед ними… – Пока он говорил, передо мной на мгновение промелькнул образ Маю – … даже если такой образ жизни тебе неприятен до глубины души. Но то, что держит тебя на плаву, – это вовсе не сила твоего желания. Нет – нет. Это что-то другое. Что-то прекрасное. Оно таится глубоко – глубоко на дне твоей души. Это как первый смех ребенка. Как человек, берущий на себя тяжелую ношу другого. Как вкус и аромат хлеба, когда казалось, что ты вот-вот умрешь от голода… У твоего прадедушки этого было с избытком, и оно передалось по наследству и тебе, и твоему брату. Только сестра осталась обделенной этой…

– Этой «формулой жизни», – я улыбнулась, хотя мне было совсем невесело.

– У тебя замечательная улыбка. Она лучится надеждой, – серьезно сказал Месмер.

Невыносимое, невыносимое одиночество. Та «я», которую разглядел во мне этот человек, с которым я делю свой вечер.

Тусклые звезды на небе. Вездесущий ветер. Дома, столпившиеся вокруг нас. Железные столики и железные стулья, холодящие кожу. Официанты, чуть не падающие с ног, которые все носят и носят огромные пивные кружки от стойки к столам. Если взглянуть на это глазами моего собеседника, все покажется совсем другим.

Иногда понять что-то – значит, обречь себя на страдания.

Все то, что я изо всех сил старалась не впускать к себе в сердце (хотя он был прав далеко не во всем), разворачивалось перед прозрачными глазами Месмера как пейзаж, пролетающий за окном электрички.

Мне не нравится жалеть людей, но в этот раз меня обвели вокруг пальца. Я стала жертвой собственной жалости. Обманутая этим вечером. Обманутая этой полужизнью. Совсем как мой брат. Совсем как Лапша.

Это невыносимо, но спасения нет. Все слишком ясно. Никому не избежать предназначенной ему участи.