Амур-батюшка (др. изд.)
Шрифт:
«Нет, не так уж все плохо было. Не так страшно. Как будто совсем солдаты мне не нравились. Я все думал: вот пришли на наше озеро, стучат, леса много рубят, рыбу пугают. А теперь почему так тоскливо без них? Может быть, и от попа если уйду, тоже буду скучать?»
Айдамбо жарко топил печи. Поп изредка заходил, щупал стены: просыхают ли? Он служил в походной церкви. Ждали приезда архиерея, чтобы освятить храм.
А осенняя тайга все сильнее звала Айдамбо к себе. Как птица в перелет, не мог он оставаться на месте.
Однажды Айдамбо отпросился у попа в Мылки. В стойбище все были пьяны.
– Пойдем на охоту с нами, Алеша, – звали молодые мылкинцы.
«А что, если я не вернусь к попу? – подумал Айдамбо. – А Дельдика? – Вот он идет в тайгу, по ключу, вверх, в распадок через хребет, к югу, к морю… – А она все дальше от меня. А тут уж рыщут Денгура, Васька и гиляки-сваты…»
Айдамбо в бешенстве выскочил из фанзы, покинув круг гостей, и вернулся на миссионерский стан. Церковь показалась ему теперь желанным, родным местом. Он сам вложил свой труд в нее. Это уже было его дело, созданное им самим. Сменять эту новую жизнь на кабалу у купцов, на пьянство и драки в стойбище, где нельзя сесть на кан, чтобы блохи и вши не вцепились в тебя со всех сторон?
«Нет, уж я отвык от этого. Много раз, догола раздеваясь, в озере с попом купался. Я теперь другой человек. Конечно, хорошо бы на охоту сходить, но сначала надо жениться. А если я в церкви работаю, то обязательно узнаю, кто захочет на ней жениться. Поп говорит, что все русские свадьбы бывают в церкви».
Ревели осенние ветры, шумело озеро, и волны подкатывались к подножию церкви. А в бурю с гребней их брызги доносило по ветру до узких окон храма.
Айдамбо любил стоять у окна и смотреть в бушующую даль. Нравилось ему, что за стенами ревет буря, идет дождь со снегом, а тут чисто, тепло, сухо, и все видно сквозь стекла, что делается вокруг. В окнах с одной стороны гнется, мечется на ветру тайга, с другой – озеро, а вдали – острова, протоки, редкие фанзы на релках и на далеких желтых лугах.
Затопив печь, Айдамбо подолгу смотрел сквозь стекло. Думы о Дельдике владели им. Но что бы ни случилось, он тут, в церкви, он на ее пути. Айдамбо слыхал, что Денгура ее сватал и будто бы уплатил за нее Кальдуке выкуп.
«Сердце болит. А что, если обманет Бердышов? Соболей ему дать? Идти в тайгу? Лучше не думать! Поп ее с Денгурой венчать не станет. Тут я на ее пути».
Поп в эти дни сидел в своем домике у окна и что-то писал и ругал городских священников, что не едут на торжество. Он заготовлял продукты, приводил в порядок дом, двор и церковь, говорил Айдамбо, когда и кому надо отвезти в Уральское муку и что там должны испечь.
На досуге долгими вечерами при свете керосиновой лампы поп учил Айдамбо грамоте и обещал назначить его прислужником в церкви. Айдамбо втайне мечтал о том дне, когда покажется людям в парчовой одежде, почти такой же, как у священника. И пусть Дельдика его увидит… Он с большим любопытством ждал всегда урока, новых рассказов попа о боге и святых.
– Неважно мне, какая у тебя одежда, – говорил поп. – Рубаху русскую ты всегда успеешь надеть. Пусть будет и такая, из рыбьей кожи, только чистая. Но еще важней, чтобы душа твоя чиста
была перед богом. Гольды приедут и увидят, что их племени человек у нас в церкви служит, – вот это хорошо. Славный пример подаешь своим, сын мой! Я из тебя сделаю примерного гольда-христианина. Для всех будешь образцом!..ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
– На богомолье приехали, – вылезая из лодки и обращаясь к встречавшим его уральцам, сказал рыжебородый Спирька Шишкин.
На широкой плахе днища виднелись шкуры, одеяла, поваленная мачта с парусом и какие-то узлы.
– Дунюшка!
– Татьяна! – встретились подруги.
– Как узнала, что церкву открывают, рвет и мечет: хочу богу помолиться! – рассказывал Спирька о дочери. – Всю дорогу ветра не было, она шестом толкалась. Че-то набожность на нее напала, – говорил Шишкин. – Какие девки богомольные пошли!
– Вот у меня тоже! Я натерпелся, – отвечал Пахом. – Все говорит: «Поедем на богомолье». Солдаты церкву-то строят. А я – не сметь!.. Не пустил… Да как же! Вот к нам солдат ходит, хороший такой человек. Он сам говорит, что у них балуют…
– А у меня противиться силы не хватило, – отвечал Спирька. – Я слабей ее. Она вертит отцом как хочет. Она молиться любит. Ничего другого нет у нее в уме. А я попов боюсь. Как встречу, потом не могу отплеваться. А она набожная… В мать. Бабы меня победили…
Спирька врал. У него были свои намерения, которых и дочь, как ему казалось, не знает. Илюшка понравился Спиридону Шишкину. Он хотел поскорей выдать дочь за хорошего парня, пока ее не сбили с толку здешние кулацкие детки или, еще хуже, Ванька Тигр.
– Да, надо иметь терпение, чтобы семьдесят верст поднимать шестом лодку, – сказал Егор, с удивлением поглядывая на высокую, стройную и тонкую девушку.
Лицо ее окутано белыми тряпками, и только насмешливые голубые глаза бегают в прорезях.
– Что это в узлах привезли? – весело спросил Федя.
– Спрашиваешь! Наряды, поди, – бойко ответила Таня. – Молодая девка-то!
– За нами еще три лодки идут, люди мучаются против воды. Всю деревню всполошили!.. Как заговорила про богомолье, про церкву, и другим отстать не захотелось. Куда там!.. Мы их далеко перегнали.
Платье на Дуне изорвалось, просолилось от пота, лопнуло под мышками. Собрав узлы, Дуня и Таня поспешили в избу.
Сходили на Додьгу и выкупались в ледяной воде. Дуняша переоделась в новое платье.
– Лицо все закрывала, чтобы не сгореть. Илюшка тут, нет ли?
– Здесь, – отвечала Таня.
– Ну, как я? Верно, почернела, как гилячка.
Илья узнал, что Дуня приехала, и уселся у кузнецовских ворот. Он долго сидел, делая вид, что смотрит на реку, не едет ли отец.
Из-за угла мелькнули яркие платья, раздался звонкий смех. Девичий стан, темные тяжелые косы пронеслись мимо, и, казалось, обдало Илью чем-то таким приятным, чего он отродясь не чувствовал. Дуня показалась так хороша, так красива, что он подумал: «Может, она теперь и смотреть на меня не станет».