Амур-батюшка (др. изд.)

* * *

Наступила зима, и лед на Амуре окреп.

Мылкинские гольды, приезжая в Бельго, рассказывали, что в школе поп, когда учит, бьет детей.

Горбатый Бата плакал и собирался ехать к попу просить за внука.

– Чем-то надо задобрить батьку, – говорил он.

Гольды привыкли, что при случае все тянули с них меха. Они полагали, что и школа открыта с целью вымогательства, чтобы держать детей заложниками, и что поп будет бить и терзать их до тех пор, пока не привезешь хороших подарков.

Бата знал, что подарок никому и никогда не вредит. Сколько жил Бата на свете, сколько перевидал он разных людей, а от подарков, если подарок хороший, никто не отказывался. Если плохой – бывало, не брали, но меха соболей и выдр всегда все принимали охотно. Бали, Падога, Бата решили, что только подарками можно будет спасти ребятишек.

Удога спорил с ними, досадовал на своих сородичей. Он сам уговорил гольдов отдать детей в школу и теперь желал доказать им, что от учения ничего плохого детям быть не может. Собственный его сын Охэ тоже учился у попа.

– Завтра же коня своего запрягу и поеду на Мылки, – сказал он. – Докажу, что там поп ничего плохого не делает.

Осенью Удога, или, как называли его на русский лад, Григорий Иванович, купил лошадь, и это долго было предметом разговоров в стойбище.

– Гольд лошадь завел. Зачем Григорию лошадь? Ездить надо на собаках, а не на звере.

С открытием почтового тракта Удога отдал лошадь тамбовским мужикам. На ней гоняли почту, а Удога получал за это деньги. Раза два в свободное от охоты время старик сам ездил с почтой.

Удога полагал, что пора всем гольдам заводить коней и огороды, учиться жить по-новому. Он видел в крестьянах сильную подмогу для своего народа. Простые правила жизни русских казались ему тверже и лучше казенных законов. От крестьян гольды получали хлеб, овощи, учились стрелять, лечиться. Удога хотел, чтобы сородичи его стали крестьянами.

Старик сходил на станок, приехал оттуда верхом, запряг коня в сани, взял тулуп, ружье и отправился в Мылки. Бата, Бали, Падога и другие бельговцы в тот же день поехали следом за ним.

Школа – светлое бревенчатое здание рядом с церковью – полузанесена снегом. В прихожей, куда вошел Удога, с пола поднялись какие-то люди. Григорий Иванович узнал мылкинцев.

– Тоже попу подарки таскаешь? – живо спросил его Писотька.

– А зачем здесь ты? Ведь у тебя сын еще маленький! – удивился Удога.

– Племянник учится.

Удога присел на пол в прихожей. Потихоньку, чтобы не мешать уроку, гольды разговорились. За стеной слышался голос священника. Временами что-то отвечали ученики.

Урок окончился. Поп вышел из класса. Гольды поднялись и поклонились ему.

– А-а! Удога! Кстати пожаловал.

Гольды сидели здесь с раннего утра, видели своих ребят, толковали с ними и терпеливо ожидали, когда можно будет подойти к батьке. Поп позвал Удогу в класс, подвел к нему Охэ, похвалил мальчика. Священник оставил Удогу на уроке. Дети занимались, сидя за столами. Поп показывал им картонные буквы. Удога вспомнил, как в Николаевске его вместе с двумя гиляками учила грамоте Катерина Ивановна Невельская, и прослезился.

После уроков поп пригласил Удогу пить чай. У дверей Покпа разгребал снег деревянной лопатой.

– Устал, фу-у-у!.. – протянул он жалостно и, когда поп прошел, подмигнул Удоге и приложил ко лбу два растопыренных пальца, показывая, что поп «рогатый» – сердитый.

Поп привел гольда в свою комнату. Удога заметил, что хотя он вежлив и угощает гостя чаем и булками, но ему скучно. Похоже было, что поп чего-то ожидал и думал про свое, а похвалы Удоге за устройство жизни на русский лад сказаны им лишь из вежливости.

Под окном проковыляли гольды. Плелся горбатый Бата, за ним брел Бали, и, дотрагиваясь рукой до земли, с трудом переставлял ноги сведенный болезнью Падога.

Поп кашлянул в волосатый кулачище, метнул в окно оживленный, полный любопытства взор и быстро погасил его, приняв строгий и важный вид.

Удога понял, что поп ждет этих гольдов и потому так рассеян и невнимателен.

Едва дверь приоткрылась и в нее заглянул Писотька, как поп приосанился, велел гольдам побыть в сенцах, а сам продолжал беседовать с Удогой.

Гольды, о чем-то поговорив между собой за дверью, вскоре опять вошли в комнату.

Поп оглядел их мешки.

– Ну, что вам? – спросил он.

– Подарки тебе таскали, – робко молвил Писотька.

Бата захихикал умиленно и полез к попу целоваться. Удога, знавший, как дед в душе ненавидит священника, немало удивился его притворству.

Гольды стали вынимать меха: лису, соболя и выдру. При виде их поп, заядлый пушнинник, не мог удержаться от возгласа восхищения. Раскинув пышную лису, он встряхивал ее так, что мех бежал волной.

Удога поднялся. Поп охотно отпустил его, хотя и предлагал выпить еще чашечку чаю. Удога нагонял на него тоску своими разговорами о справедливости и соблюдении законов. На такие речи поп сам был мастер, они ему осточертели, и он знал, что если кто-нибудь говорит так, то с него не разживешься.

Удога вышел из домика. Маленькие гольды-ученики катались с крутого берега на поленьях. День был яркий, свежие снега так и блестели.

Охэ в задумчивости сидел на крылечке, поджидая отца. Завидя его, он поднялся и подошел к нему с грустной улыбкой. Охэ был стройный, не по годам рослый мальчик. У него большая голова и длинная смуглая шея.

Удога обнял и поцеловал сына. После безрадостной беседы с попом он почувствовал к сыну особенную теплоту и нежность.

Охэ и Удога присели за церковью на бревнах. Мальчик пожаловался: поп часто бьет его по рукам линейкой – и стал проситься домой.

Удога понимал, что сыну тяжело, но не хотел отступаться от своего.

– Учись обязательно, – сказал он строго.

Охэ расплакался.

– Учись! – в гневе воскликнул Удога.

Возвратившись к попу, Удога невольно поклонился ему так же льстиво, как Бата. И чуть было не сорвалось у него с языка обещание привезти подарок. Но старик сдержался и, попрощавшись с попом, запряг коня и поехал домой. Охэ провожал его. Он рассказывал, что ребятишки курят трубки, табак достают у Покпы, что маленький сынишка Кады убежал из школы, но поп вернул его и выпорол.