Амур. Лицом к лицу. Братья навек

Они разговаривали по-китайски и не знали, что Федя уже несколько минут стоит на верху лестницы и пытается понять, что брат с женой обсуждают возле его рисунка. Он уже пожалел, что повесил его на стену, думал порадовать новых родственников, а вышло что-то не так. Похоже, портрет им не понравился, иначе бы они так не спорили. Он не стал дожидаться, что его заметят, и спустился вниз. Сяопин и Мэйлань замолчали и как-то странно посмотрели на него.

– Не понравилось? – спросил Федя и, не ожидая ответа, сорвал рисунок со стены.

– Что ты делаешь?! – вскрикнула Мэйлань, увидев, как Федя зажал край листа, намереваясь его порвать. – Не смей!

– Стоп! – Сяопин схватил брата за руки. – Это же шедевр!

Федя не знал, что такое «шедевр», однако по испугу их возгласов понял, что уничтожать своё беглое творение не стоит – надо выяснить, в чём дело.

– Фёдор, нам очень понравился рисунок, – быстро успокоившись, сказал Сяопин. – Его надо показать настоящим художникам.

– Да это я так… – смутился Федя и положил рисунок на стол. – У Госян глаза такие удивительные! И вообще, она особенная… Я хотел её… ну, это… – Он не знал, как словами выразить чувства, которые заставили его среди ночи схватиться за перья, и теперь разводил руками.

– Она понравилась тебе как художнику, и ты решил её запечатлеть, – подсказала Мэйлань.

– Вот-вот… запечатлеть, – ухватился Федя за подсказку. – Я у наших, у русских, таких глаз не видал.

– В общем, найдём настоящего художника и покажем ему твою работу.

– А я, выходит, не настоящий? – расстроился Федя. – Чего ж тада показывать?

– Ты не понял. Сейчас ты – самоучка, самородок, рисуешь по случаю, когда не работаешь…

– Я и так не работаю, и совсем не работал. Я учился в художественно-промышленном училище, в Благовещенске.

– Ах, вот как! – засмеялась Мэйлань. – Ты, выходит, учился, а мы-то думали…

– Всё равно, его надо показать профессиональному художнику, – стоял на своём Сяопин. – Может, работа найдётся.

– А я видела объявление, – вдруг сказала Мэйлань. – Драматическая студия в Желсобе ищет художника.

– Было бы здорово! – обрадовался Сяопин. – Может, там и деньги платят. Не будем откладывать. Сейчас позавтракаем и поедем в Желсоб.

– А что это такое – Желсоб? – Федя был немного ошарашен напором брата.

– Это такой дом культуры – Железнодорожное собрание, сокращённо Желсоб, – объяснила Мэйлань. – Там спектакли ставят, оркестр работает. Сам увидишь и поймёшь.

– Погодите, – спохватился Федя. – А мой батя? Мне же надо его найти!

– Батю будем искать, – Сяопин обнял Фёдора за плечи. – Он же и мой отец. А пока давайте поедим, не то я в обморок упаду.

– Искать – но как?! Ходить по городу и высматривать? Или в газетах пропечатать: так, мол, и так, батю ищем, помогите?

– Объявление в газете – это мысль, – сказала Мэйлань. – Отец-то у вас, надеюсь, грамотный?

– Батя – есаул Амурского казачьего войска, – хмуро сказал Фёдор. – Почти полковник!

– Не обижайся, – улыбнулась Мэйлань. – Я пошутила.

– Постойте, постойте, – Сяопин нахмурил лоб, что-то припоминая. – Я слышал или читал… Что-то было связано с Амурским войском в Харбине. Здесь то ли казачья станица, то ли военная организация. Про полковников должны знать.

– Вот видишь, – сказала Мэйлань, – сколько открывается возможностей. Обязательно его найдём! А пока займёмся тобой. Поедем в Желсоб!

10

Сяосун сидел на скамейке в тени старого вяза, неподалёку от входа в резиденцию маршала Чжан Цзолиня, и думал, каким образом можно было бы до него добраться. С той поры, как он был здесь последний раз, прошло немало лет. За это время в резиденции произошли большие изменения. Маршалу, видимо, стало тесно в старом дворце, и всё было кардинально перестроено. Появились Большой и Малый дворцы. Большой имел три этажа, опоясывающую галерею на втором и балконы на третьем этаже, у Малого было множество больших окон. Хозяином Малого стал сын Цзолиня генерал Чжан Сюэлян. Территорию резиденции обнесли железобетонной стеной высотой не меньше трёх метров, вдоль стены разместились двухэтажные краснокирпичные казармы охраны.

Обо всём этом Сяосуну поведал один из его старых агентов, завербованных ещё после русско-японской войны. Сяосун тогда, вроде бы по заданию майора Кавасимы, создавал «спящие» ячейки по всей Маньчжурии. Японец хотел иметь секретную поддержку на случай оккупации Северо-Восточного Китая, а Сяосун, на свой страх и риск, организовывал на тот же случай силы сопротивления. Для него было неважно, кто именно, Япония или Россия, захочет оккупировать Маньчжурию, оккупант для него автоматически становился врагом Китая, то есть его личным врагом. Правда с тех времён прошло двадцать лет, многие ячейки за ненадобностью наверняка уже «заснули» навсегда, надо бы пройтись с ревизией, но не было ни сил, ни времени. Единственное, на что надеялся Сяосун, в ячейках были настоящие патриоты, проникнутые духом Великого Китая, и этот дух они могли передать своим детям. Но могли и не передать.

Сяосун думал о Чжан Цзолине, однако эти «рабочие» мысли то и дело перебивали иные, «домашние». Он приехал в Мукден из Пекина, где пробыл неделю буквально в объятиях семьи. Фэнсянь, Шаогун, Юнь и Юйинь облепили его и не выпускали из рук. Да он и не вырывался: казалось, никогда не чувствовал себя таким счастливым. Хотя нет, неправда – счастливым он чувствовал себя всегда, когда рядом была Фэнсянь. С самого первого дня, когда спас её от пожара, с самой первой ночи на стульях, радом с кроватью. Она, а потом дети – всегда были в его сердце. Они тосковали по нему, он тосковал по ним, но верил, что выбрал правильный путь (какая разница, сколько в нём тысяч ли?!), и менять свою жизнь не хотел.

До сих пор не хотел. Но каждую ночь этой недели, после, казалось, ненасытной страсти, когда они обессиленно лежали рядом, рука в руке, он чувствовал, что у Фэнсянь на кончике языка дрожат невысказанные вопросы: почему и зачем? Почему они ведут такую странную разделённую жизнь и зачем это ему нужно? И если в первую ночь у него был уверенный ответ, то в последующие он как бы размывался, становился неопределённей, вокруг этих главных вопросов возникали дополнительные, и ответы на них были столь же размытыми, похожими на утренний туман над спокойной водной гладью. Да, он хочет величия единого Китая, для этого пошёл служить русским, учиться у них, как удерживать в одних руках такую огромную разношёрстную страну, но что, он один – патриот Поднебесной? Сунь Ятсен, а теперь Чан Кайши – разве не патриоты? Или был Юань Шикай, а теперь Чжан Цзолинь – каждый по-своему за единый Китай! А его послали ликвидировать Чжана – это что, вклад в величие страны или всё, чему он научился у России? Так подобные ликвидации неугодных правителей были всегда и везде.

Сяосун покидал Фэнсянь в полном душевном раздрае, не решив, что делать дальше, а ведь она даже слова не сказала, не просила остаться. И вот теперь он никак не может придумать, что и как делать. В Москве был уверен, что всё получится достаточно легко с помощью фальшивого письма от имени Сталина с предложением сотрудничества против Чан Кайши. В ОГПУ просчитали, что маршал достаточно осведомлён о борьбе за власть Сталина и Троцкого и о том, что Чан Кайши поклонник Троцкого, поэтому он должен «клюнуть» на авторитет Сталина, который явно превосходит своего противника. Сяосуну, кстати, Троцкий был более симпатичен хотя бы своей активностью, но не в его положении выбирать – надо использовать то, что выгодней.