Амур. Лицом к лицу. Братья навек

– За каки-таки вилы? – внезапно взъерошился Иван. Затуманенный самогоном, он почти не слушал Трофимова – сидел, опустив голову и лениво ковыряя вилкой в размягшем холодце, но знакомое с детства имя, будто зацепившееся за острый зубец этой самой вилки, заставило очнуться. – Ну-ка, говори, Трофим!

Они застольничали в новой избе Прохора, которую тот поставил в числе других в основанном беженцами казачьем хуторе на берегу Амура по течению чуть ниже деревушки Дауцзяцзы. Место это отвели новым эмигрантам китайские власти, обязав казаков быть защитой от набегов с советской стороны границы. Множество таких небольших поселений образовалось от Забайкалья до Кореи по правым берегам Аргуни и Амура и левому берегу Уссури. Казаки и на новых землях начинали заниматься привычным делом – землепашеством, скотоводством, где-то и охотой на таёжного зверя, попутно давая отпор грабительским налётам хунхузов, которых развелось по смутному времени видимо-невидимо. Защищали при этом не только себя и свои семьи, но и соседей-китайцев – так уж велось у русских, как говорится, спокон веку.

Однако не прошло и года, как за них взялись власти – само собой китайские, что было нормально, они же хозяева, но и, что было гораздо хуже, белоэмигрантские. Первым делом провели централизацию, для чего создали войсковые зарубежные станицы – Забайкальского войска, Уссурийского, Амурского… Китайцам так было проще собирать налоги, а эмигрантским организациям – усиливать антисоветскую борьбу. От казаков начали требовать участия в вылазках, естественно, с убийствами коммунистов и советских работников, поджогами, взрывами и прочими диверсионными приложениями. По хуторам, заимкам и зимовьям ездили эмиссары и комплектовали отряды и группы. Кто-то, в ком ещё не угасла ненависть к большевикам, записывался охотно, кого-то приходилось уговаривать, а то и припугивать «неприятностями» для семьи и хозяйства.

В качестве эмиссара в Новогильчинский хутор прибыл и Иван Саяпин. Не хотел, отказывался, но ему снова без обиняков пояснили, что ожидает его самого и его родных в случае несогласия – крепко выругался и подчинился. Зато обрадовался, когда встретил в Новогильчинском Прохора Трофимова и узнал, что тот избран старостой хутора.

– Вот ты и подберёшь казаков для группы вылазки на тот берег, – заявил при встрече.

Прохор пыхнул крепким самосадным дымом из толстой цигарки:

– А ничё! Пятнадцать-двадцать наберём! Сынки мои пойдут, да и сам схожу, не то уж засиделся.

Прохор позвал к себе вечерять, Иван не отказался. Под стопочку да с хорошей закусью было чего повспоминать, кого помянуть. Вплоть до Ильки Паршина, о котором Иван, почитай, с двадцатого года ничего не знал.

– Каки-таки вилы, Прохор? – повторил он, преодолевая головную мутность.

– На меня он вилы поднял, заколоть хотел.

– Илька?! Заколоть тебя?! С чего это вдруг?!

– А с того! Мужики в Гильчине расправу с мытарями [27] советскими учинили, – Прохор угрюмо ухмыльнулся. – На куски сволочей порвали! Илька видел и с чего-то взбрело в тёмную голову [28] , что с моего приказу, – за вилы и схватился. Баламошка! [29]

27

Мытарь – в Новом Завете так называли сборщика податей и налогов.

28

В тёмную голову – безрассудно (амур.).

29

Баламошка – сумасброд (амур.).

Иван медленно трезвел:

– Вот так стоял в стороне и видел?

– Мои сынки держали. Я хотел его к своим отправить – живой бы остался, дык он за вилы и на меня! Заколол бы, ей-бо, заколол, токо у меня ружьё было…

– Убил?! – выдохнул последнюю муть Иван. Ярость вознесла его над Прохором.

– А чё было делать? – Прохор спокойно глянул снизу вверх, в багровое лицо Ивана. – Федьку своего спроси – он всё видел.

– Федю?! – Ивана будто под дых ударили – сердце замерло. – Федя был в Гильчине?!

– Был, – кивнул Прохор. – Но заметь, я его не выдал.

– А за что его выдавать? Он же мальчишка!

– Он – комсомолист! – жёстко сказал Прохор. – Как энти, красножопые, говорят: юный большевик! Его бы тоже на вилы подняли, да я пожалел. За-ради тебя, промежду прочим, и за-ради отца твоего Фёдора, командира моего, товарища боевого, царствие ему небесное… – Прохор истово перекрестился, Иван за ним повторил, бормоча:

– Федя – комсомолист, надо же! Не углядел, значит, Пашка…

– Брось, Ваня! Пашка твой как раз и углядел. Он же гэпэушник, сам большевик и сынки его, Ванька с Никитой, по той дорожке шкандыбают.

– Видал я Ивана в Гильчине, – кивнул есаул. – Далеко пойдёт красный командир!

– Ты тож был в Гильчине? – удивился Прохор. – За каким хреном?

– Взяли меня в Куропатине.

– Э-э, не ты ли тот есаул Маньков, что с-под замка убёг?

Иван неохотно кивнул. Прохор осклабился, седая борода встала торчком:

– Дак ты – герой! Люди бают: мол, дюжой [30] есаул, по морозу пешаком от погони ушёл, красные от злости чуток не полопались.

– Да ладно тебе! Скажи лучше, куда Федя подевался? Можа, в Благовещенск возвернулся? И чё он ваще в Гильчине оказался?

30

Дюжой – крепкий, выносливый (амур.).

– Чё не ведаю, то не ведаю. – Прохор разлил самогон по стаканам. – Помянем Ильку. Хошь и прислонился он к красным, а всё ж таки казак был добрый. Я тада зол на него, ох, как зол был! И не собирался убивать, а пришлось. Помнилось: сама смерть на меня с вилами бросилась.

Прохор перекрестился, в два глотка опорожнил стакан, хрустко закусил солёным огурцом и мрачно сжался, словно ушёл в себя. А Иван до дна пить не стал, так, пригубил чуть-чуть и отставил стакан. Мысли набегали одна на одну, переплетались, путались – то об Ильке, то о Феде, то о себе самом. Какого дьявола занесла их нелёгкая в этот Гильчин?! И ведь смерть пронеслась над всеми, а скосила одного лишь Ильку! Илька, Илька, верный друг и дорогой товарищ, как он старался помочь ему, Ивану, и в Харбине, и в мировой войне! И теперь он будто бы принял на себя всю тяжесть бывших и будущих грехов близких ему людей – внезапно осознав это, Иван ощутил горячий комок в груди, ему стало до боли совестно, что он сидит с его убийцей за одним столом и даже какое-то мгновение был ему благодарен за то, что тот не предал жуткой погибели его сына. Кровь ударила Ивану в лицо, он встал из-за стола так резко, что Прохор очнулся:

– Ты чего, паря?!

Не ответив, есаул надел чекмень, шапку и вышел в осеннюю ночь. Было тепло, от Амура тянуло сыростью. На той стороне горел костёр, возле него просматривались человеческие фигуры – то ли рыбаки, то ли советские пограничники. Иван знал, что после Зазейского восстания большевики занялись укреплением пограничных районов, однако людей и средств не хватало, и между заставами по-прежнему были большие «дыры», через которые на ту сторону переходили диверсионные группы и целые отряды. Большевики их называли белогвардейскими бандами и по-своему были правы – диверсанты вели себя по-бандитски: поджигали дома и хозяйственные строения, убивали или угоняли скот и расправлялись со сторонниками советской власти. Иван понимал, что называть это настоящей борьбой с большевиками несерьёзно – просто мелкие злобные от бессилия укусы, но также сознавал, что отказываться от участия в этой, как он говорил Насте, «возне» не в его силах. Устроители «возни» нащупали его болевую точку и всякий раз, когда им было нужно, давили на неё. После рождения Оли жена часто болела (всё-таки бегство от красногвардейской резни в Благовещенске не прошло даром: Настя часто замыкалась и могла часами сидеть с отсутствующим взглядом), а лечение стоило денег, плата за квартиру росла каждые полгода, ну и цены на продукты, что на рынке, что в магазинах, с закрытием «Счастливой Хорватии» стали ощутимо «кусаться». Жалованье частного детектива напрямую зависело от заказов, и его частенько не хватало, несмотря на то, что Толкачёв себе выписывал всегда меньше, чем компаньону. А в случаях командировок, таких, как вот эта, в Новогильчинский, выдавал авансы, отмахиваясь от обещаний Ивана «всё честно отработать». Хороший товарищ, кроме добрых слов и сказать нечего. А Иван вначале смотрел на него, как на богатенького шалопая, проматывающего отцовские деньги. Зато вот Прохор, с которым когда-то был в походе на Харбин, а в гражданскую гонял красных, вроде бы знаемый от сапог до фуражки, взял и убил Ильку, а ведь наверняка мог просто скрутить и посадить в подклет. Как теперича с ним в рейд идти?!

А не пойду, решил Иван. Пущай генералы все свои страшилки сполняют – не пойду! Конечно, могут и убить – только на кой ляд я им сдался? А ежели с Толкачёвым договориться: мол, вздумают с лишкoм надавить, – предупредить, что детективное агентство, в случае чего, предаст огласке неприятные моменты их деятельности? Он, конечно, не любит с политикой связываться, а где белые генералы – там сплошная политика, но Михаил – не из трусливого десятка и человек чести: возьмётся – не отступит.

Иван ещё раз посмотрел через Амур. Костёр, словно откликаясь на его мысли, неожиданно ярко вспыхнул, осветив фигуры людей. Это были пограничники. Нечего туда соваться, подумал есаул. И вообще, пора забыть о прошлой жизни, её не вернуть, нужно тут приноравливаться.

12

Утренний пригородный поезд привёз Федю и Сяопина к центральному вокзалу. На площади перед вокзалом Федя критически осмотрел здание.

– Прошлым вечером было уже темно, – пояснил он. – А сейчас смотрю – хороший дом. Только у нас в Благовещенске он занятней – как из русских сказок.

– Хотелось бы увидеть, – сказал Сяопин. – А наш вокзал, говорят, типовой, каких много.

– Ежели Советский Союз и Китай задружатся, – приедешь и увидишь. Может, когда-нибудь и дорогу проложат с мостом через Амур.