Амурский Путь

Полночи Ивашка думал, куда покуда еще услать гостенька дорогого. Ни свет, ни заря пошел до старого есаула Никишки — и нежданно угадал.

— Здрав будь, Сашко, — вдвоем вломились в светелку и застыли, застав непотребное: Дурной в одних портах валялся прямо на полу, а никанец сладострастно мял того и тискал: шею, плечи, хребет.

И ведь Дурной даже не спужался, так и лежал дальше, лишь рукой вяло маханул.

— Э… Я тут удумал, Сашко: надоть тебе проведать, како у нас хозяйство… Вдруг что присоветуешь? Вот гляди: человек сей тебе все наши закрома покажет, всё обскажет. Никифор Черниговский, из литвинов.

— Ишь ты! — Дурной аж подпрыгнул! Скиданул знахарька и подошел к Никишке знакомиться.

— Э… — чутка стушевался Ивашка. — А это Сашко, Дурным прозванный. Наш первый атаман Темноводский.

— Ишь ты! — невольно теми же словесами ответствовал старый Никишка.

Защитник Темноводский только бровями поиграл: глядя, как оба едва не вцепились друг в друга.

«Ну, и ладнова! — мысленно потер руки атаман. — Пущай знакомятся, лишь бы с глаз долой… покуда».

Глава 15

Никифор на Темноводье уже осьмой год живет. Причем, пришел сюды не Первым путем, аки многие, а сам. Да и народишку привел под сотню — все беглые. Был он литвином и служил воем. Когда его полонили, присягнул царю-батюшке, да сбёг. Так в Сибири и оказался. Тут и не такие ухитрялись неплохо устраиваться, да норов у Никифора Черниговского оказался крут — не привычен холопствовать. Цельного воеводу порешил литвин — и подался в бега. Ивашка к нему долгонько присматривался, воли не давал. Но Никишка оказался дельным человеком: и воин хоробрый, и с людишками мог договариваться. Стал атаман доверять ему дела разные и покуда ни разу не пожалел.

«А ведь схожи они с Дурным! — вдруг подумалось Ивашке. — Оба дельные. Оба горячие. Никишка, кстати, на душегубство из-за семьи своей пошел… Думаю, сойдутся».

Черниговский наушником не был, такого отчитываться не принудишь. Пришлось вечор брать Никишку под руку и вести в кабак (из коего, по случаю, всю шантрапу повыкинули).

— Побитый он какой-то, атаман, — после первой кружки браги признался Никифор. — И поверить трудно, будто вин тот самый, про коего в Темноводном и поныне бают. Да, ладно в Темноводном. Я ему сам реку: по Амуру о тебе, Сашко, местные небылицы складывают. Будто, сын ты самой Черной Реки, что людишкам тебя послала в трудную годину…

— А он что? — Ивашке не понравилось, что Никифор о таком с Дурным болтает.

— Отмахивается только. Ровно ничто ему душу не бередит.

— Ну, а по делу как?

— Сметливый, — кивнул Черниговский. — Того не отнять. Но то вот загорится, инда о своем чем-то помыслит — и сызнова тестом расплывается.

«Ничо, — зло накручивал себя Ивашка, бредя по темным улочкам Темноводного. — Соберем мы тесто. Авось, не квашня какая… Помнит же, что атаманом был!..».

А на третий день-то он Дурнова упустил из виду.

Утро учалось неспокойное.

— Атаман, старосты пришли до суда твоего! — поднял Ивашку ни свет, ни заря Бутаков.

Значит, сегодня будет непростая свара. Давно они уже с есаулами рядились, чтоб, значит, с деревенек мзду не от случая к случаю, а урочно ввести. Подвести народишко под тягло, ежели уж начистоту. Без того уже Темноводью никак не жить, острог разросся, работ у всех много, казаков тож немало — как всех прокормить? Порядок нужен. Даже Никишка с тем согласился.

Старост тех было поболе двух десятков — пришли почти все. Мужики крепкие, все рьяно верующие — иные нынче из Сибири почти не бегут. Трудно с ими, но скрутить их потребно!

— Прокопка, что с Кудрина Яра, тут ли?

Мужики завозились, но голоса никто не подал.

— Не явился, значит, Прокопка, — Ивашка иного не ожидал. — А ведомо ль досточтимым старостам, что Кудрин Яр вспомоществование в Темноводный отослал на треть, а бревен по осени вовсе не спустил? Меж собой раскидаетесь, али как?

— Почто нам за Прокопку разоряться? С ево и тряси недоимки, — загудели бородатые мужики.

— Али не вы мне допрежь говорили, что я вам не боярин, что жить будем сообща? — прищурился атаман. — Так как это? Покуда я вас бороню — вы сообща, а как отвечать — так врозь?

Старосты чуяли нехорошее, но сказать ничего не могли.

— Коль прижму я Прокопку, не вы ль учнёте меня укорять, в произволе винить?

— Не учнем! — зашумели враз повеселевшие старосты. — А чо он?

— А ежели кто другой свои недоимки учнет на вас валить? С тем как быть? — начал накидывать тихо сеть защитник Темноводский.

— Тако же! — ретиво выкрикнул кто-то, но дружного хора уж не стало. Чуют мужики.

— Это вы сейчас тако речёте, — отмахнулся Ивашка. — Инда прижмет — сами отречетеся.

— Почто винишь облыжно? — насупились мужики. — Какие тебе слова потребны?

— Клятвенные, — улыбнулся Ивашка. — Вы — чтецы Слова Божия, вы — хранители заповедей. Вот давайте ж и поклянемся взаимно. Составим ряд. По тому ряду я об вас заботиться буду (како и ныне забочусь), споры решать, вы же — помощь острогу оказывать. Без произволу, как срядимся.

— Ты что ж, атаман, подати вводишь? — вскочил какой-то старик. — Иль твоя теперя стала землица Темноводская?

— Не моя, — у Ивашки играли желваки, но он таил гнев свой, как мог. — Да и не ваша.

— Господь сподобил — Господу и поклоны бьем! — выкрикнули из толпы.

— Чрез меня вы путем тихим сюда пришли! — возвысил голос атаман. — Чрез моих людей покой имаете! Ни тати, ни дауры лихие вас не трогают. Иль то ничего не стоит? Я-тко не дань с вас требую, лишь честный ряд на обе стороны…

…Лаялись они полдня, а то и более. Деревенские мужики едва не лезли в драку, так что Борискины вои пришлись кстати и остудили самых ретивых. Но Мотус тогда ночью на тайном совете верно сказал: коли уж мужик в землю корни пустил, то до самой крайности будет терпеть, но не уйдет. Очень злы были старосты, да куда теперича денутся!

И лишь в вечеру дошло до Ивашки, что Дурнова он никуда не пристроил! Да и опамятовал, когда дворовый донес, что гостенёк сам до атамана просится.

— Зови!

И вошел к нему вовсе не квашня. Не собака побитая. Кабы не шрамы на лбу, не косматая борода — словно бы тот самый Сашко вошел. Почти забытый.

— Поздорову, Ивашка!

Ишь, и без «Иван-Иваныча»! Прошел, сам уселся. Смотрит прямо.

— Отпусти ты меня, Христа ради.

«Так и знал!».

— Нешто я тебя держу? — мрачно буркнул защитник Темноводский.