Ана, несовременный роман
Шрифт:
– Их вообще не должно быть.
– Это идеальная картина, такого ни в одной стране нет.
– Но у нас масштабы другие. Кстати, страховка вам помогла?
– Наверное, да. Но не понадобилась. Когда я понял, что меня не будут бить бутылкой по голове, дал отбой.
– Какой бутылкой?
– На сто процентов не уверен, это опять же домыслы и сплетни. Но сплетни настораживающие. Говорят, что у наших копов есть своя техника – порой бьют так, что практически ничего невозможно доказать. Да и некому. Если человеку в течение нескольких часов стучать по голове двухлитровой
– Ужасно. – Ану передернуло. – Я только что про это говорила. А что стало с этими, которые его били? – Ана чуть повернула голову в сторону комнаты.
– Вы действительно хотите это знать?
– Честно говоря, мне хотелось бы их засудить.
– Это не понадобится.
– Они что, уже мертвы?
– Нет. Уже наказаны. И, пожалуй, теперь у них появился шанс, как бы сказать без красивых слов, стать людьми. Стать людьми. Без красивых не получилось.
– В каком смысле?
– В прямом. Одного будут преследовать сильные головные боли, алкоголь будет их провоцировать. У другого – прогрессировать слепота с еще худшими головными болями.
Ана вытащила еще одну сигарету из пачки Буддиста. Саму себя не узнавала – обычно трепетно вежливая с малознакомыми людьми, она вела себя так, будто знала Бута с детства.
Ана не успела закурить, как из комнаты раздался счастливый крик.
Музыкант сидел в кровати. И разглядывал иголки в своей ладони.
– Господи, что вы со мной сделали? У меня такое чувство, что я спал лет двести.
– Ну хоть выспались?
– Вполне. А который сейчас час?
– Одиннадцать. Вы спали полчаса.
Музыкант улыбался, как ребенок. И пока Буддист вытаскивал иголки и протирал ладонь спиртом, ребенок не отпускал детское удивление, будто первый раз в жизни увидел фокусника.
– Хорошо, – Буддист подвел какой-то свой итог. – Если не возражаете, часов в восемь вечера я к вам снова зайду. А пока сестрой милосердия поработает Ана, она знает, что делать. Если будет скучно, послушайте музыку – вот, я принес несколько дисков. Это, собственно, не музыка, а так – набор звуков. Но они лечат. Телевизор смотреть не надо. И не позволяйте Ане много курить.
– Если не возражаете! – Музыкант попробовал передразнить слова Буддиста. Вообще, казалось, он впал в здоровое детство. – Да как я могу возражать? Столько хлопот и неприятностей из-за меня. Может мы…?
– Нет, спасибо, не надо.
– Да. Как скажете. – Музыкант виновато улыбнулся. – А играть можно? – Музыкант повел глазами в сторону Аниного пианино.
– Сегодня не стоит. А завтра – пожалуйста. Только до одиннадцати вечера. – Тень улыбки проскользнула по губам Бута. – И только до второго головокружения.
– Как до второго?
– Это просто. Первое может появиться случайно и, наверное, вас напугает. Не бойтесь. Ничего страшного у вас нет. А если придет второе, надо прилечь, хотя бы на полчаса. Значит, организм попросил небольшого отдыха.
Дверь легонько захлопнулась. Ана и Музыкант немного помолчали.
– Что ты хотел сказать?
«Столько неприятностей… может мы…?»– А, это? Да хотел предложить денег немного, но он перехватил мысль. Телепат. Странный, да? Порой мне кажется, он настолько нормален, что выглядит, как сумасшедший. Или наоборот. Что-то я запутался.
– Пожалуй, да, – кивнула Ана. – Ты действительно чувствуешь себя хорошо?
– Да, похоже на то. Давай позавтракаем на кухне.
– А постельный режим?
– Ты на что намекаешь?
– Дурачок.
– Не совсем…
Ровно в восемь раздался звонок. Как сигнал точного времени. Можно было подумать, что Буддист стоял под дверью, смотрел на часы и, когда стрелка отщелкала последнюю секунду восьмого, нажал кнопку звонка.
– Теперь поработаем с правой рукой. Глубокого сна, как утром, не будет, но иголки сделают свое дело не хуже, поверьте.
– Верю, конечно, верю. Ана сказала, вас зовут Бут. Не слишком фамильярно вас называть так? А то каждый раз запинаешься перед очередным «вы».
– Да, конечно. Ана сказала, вас зовут Кай.
Музыкант только прикрыл глаза в знак согласия, он еще чувствовал большую слабость и, хотя проспал полдня, к вечеру сил не набрался. Буддист, загнав последнюю иголку, пообещал:
– Сейчас потянет в сон, но буквально на минуту, потом пойдет прилив сил.
Через минуту Музыкант открыл глаза.
– Бут, Ана сказала, что эти, не знаю, как их назвать, станут инвалидами.
– Назвать их просто – гражданин Хомов, гражданин Саспинсюк. А инвалидами они не станут. Мы оба знаем, что они уже были такими, не совсем полноценными, не способными на общественно полезный труд.
– Это жестоко. И очень высокомерно. Прости… те.
– Прости! Если это не слишком фамильярно. Мы не глубокие старцы и не аристократы, вполне можем говорить друг другу «ты». И еще, это моя просьба, никаких запретов на темы и на мнения. Хорошо?
– Хорошо, Бут. Кажется, у меня действительно появились силы. Надеюсь, мнение о жестокости не от их прилива.
– Безусловно, нет. Если не сложно, расскажи, что ты нашел жестокого и высокомерного?
– Может, я что-то неправильно понял, но одному светит слепота. Светит слепота, почти смешно. А другому – вечная головная боль! В прямом смысле. Да? Жестоко. Да? Это их искалечит…
– Искалечит что? Не заминай слова, Кай. Правила очень просты – никаких запретов на мнения. Говори, что думаешь. Иначе вряд ли что скажешь.
– Искалечит что? – Музыкант повторил вопрос и откинулся на подушки. – Знаешь, что такое идиотский вопрос? Вопрос, на который сам можешь ответить, немного подумав. Все дело в том, сколько будет длиться это немного. Если ты немного подумаешь, вполне можешь согласиться, что это слишком жестоко. Если я немного подумаю, выйдет, что они получили по заслугам. Да. И где правда?
– А ты не думай. Говори, проговаривай. Попробуй следовать только самой мысли, а не тому, как к ней отнесутся, и где правда. Иначе встретишь тупик, из которого не выберешься. Тебе это знакомо?