Ана, несовременный роман
Шрифт:
Ана рассмеялась. Возвращение Музыканта вернуло ей силы.
– Да нет у меня никакой дочери. И мужа нет. И вообще, наша встреча это почти недоразумение. – Ана подумала секунду и добавила, – Нет, недоразумения не было. Все очень необычно. Но я не могу сразу рассказать, как все вышло. Не поверите.
– Поверю.
Ана рассмеялась.
– Все равно, лучше не сегодня. Вы только поверьте, что я тоже не умею знакомиться.
– А я это почему-то знаю. Немного странно. Да?
– Очень странно.
Ана вернулась в комнату. Опять пошла бродить по квартире, пытаясь найти непонятно что. И когда нашла отражение в зеркале, оно не показалось
Все привычные ночные звуки ушли на восьмой план. Или девятый, несуществующий. Не хотелось покупать подушку пенсионеру. Нет, все-таки надо купить, пусть у него будет маленький праздник. Совершенно не волновало, что будет завтра. Придется маскировать круги под глазами или нет? Хотя, если будут, придется. Никуда не денешься. Надо пережить целый день, а вечером быть в том же кафе.
Он странный, по-хорошему странный. Ничего не скрывает. Умеет рассказывать, да? Ты хоть что-нибудь помнишь, что он говорил? Кажется, да, но это тоже почему-то не волнует. Святая беспечность. Ты же его совсем не знаешь. Может, он будет занудой. Или хуже того. Может, для него, кроме музыки и детей, чужих детей, ничего на свете не существует. Да?
Напугала себя, да? Ну, вот. Переняла его манеру прибавлять утверждающий вопрос в конце фразы. Но не напугала. По-фи-гизм. Полный. Уверенность, что все будет хорошо. Как-то все само собой получилось, как по нотам расписалось. Интересно, рассказать ему, что меня родители учили играть на пианине? На фоне. Это ж надо дать инструменту такое прозвище – ох, не любила я заниматься. Сколько лет к нему не подходила? Столько не живут. Ладно, милочка, ты дом не буди, этого звука никто не переживет.
Ана подняла крышку «Петроффа» – чешское, дорогое по советским меркам – беззвучно прикоснулась к клавишам. Почему-то сейчас они были приятны, хотя в детстве терпеть их ненавидела. Пальцы прикоснулись к белым клавишам и издали легкий стук. С такими ногтями не сильно поиграешь. А у Музыканта на правой руке длиннющие ногти. Ухоженные, чистые. Только на правой. Интересно, это так, просто, или на гитаре ногтями играют? Кажется, не ногтями. Есть такие пластинки, зажимаются пальцами. Черт! Ничего не знаю. Надо узнать, а то… Что то!? Обидится? Не думаю. Он же не дурак, слава богу.
Закрыть дверь никак не получалось. Черт! Почему замок заедает, только когда торопишься? В десять встреча, сейчас уже половина, успевание на грани.
Наконец, замок смилостивился и правильно щелкнул. Ана обернулась к лифту и еле подавила гримасу – пенсионер из соседней квартиры, как кукушка, высовывался из полураскрытой двери, ждал Ану, явно хотел поговорить, рассказать про дочку, про подушку.
– Аночка…
– Простите, Вадим Тихоныч, ей-богу, простите. Ужасно спешу.
– Аночка, дочка письмо написала! Скоро приедет. Увидишь…
– Простите.
Мимо них прошел странный человек, он жил где-то выше и всегда ходил по лестнице, будто в доме не было лифта. Ана прозвала его Буддистом, хотя наверное не знала, буддист ли он, мусульманин или просто человек, держащий четки напоказ. Передвигался он всегда так, будто плыл, а не шел – пластика тренированного тела, наверное. С беззаботно-светлым лицом, без тени привычных человеческих эмоций – озабоченности, раздражения, радости. Редкие волосы коротко острижены, глаза, хоть и поставлены не слишком широко, но так открыты, что создавали иллюзию неправдоподобной ширины, как у морского волка. Не злого, не доброго. А четки блестели в руках, пальцами сплетенных на солнечном сплетении. Черные, очень длинные, наверное, в сто бусин, свернутые
в два кольца. Одежда обычная, никакого шафранного покрывала на плечах, просто спортивный стиль. Нет, не просто, не совсем простой – не дешевый, не рыночный.Буддист чуть наклонил голову, здороваясь с Аной и Пенсионером. Они наклонили головы в ответ и глазами проводили его по ступенькам вниз.
– Аночка, я тебе вот что скажу! Сумасшедший он, – пенсионер оживился и забрызгал Ану слюной.
– Почему вы так?
– Я тут с ним поздоровался нормально, здравствуйте. А он только головой своей наклонил ко мне. Ни здрасьте, ни досвиданья.
– Ну и что? Что ж его, в сумасшедший дом за это? Он же плохого ничего не делает.
– А кто его знает, чего делает? Ходит целыми днями, когда работать надо. Чечен. С бусами. А знаешь, он себе руки ломает, когда никто не видит.
– Как так? – Ана опешила. И сразу вспомнила, что времени еще пять минут назад было в обрез. – Ой, давайте вечером, сейчас ей-богу спешу. Очень!
Пенсионер пожевал губами, не хотел отпускать, но Ана быстро проскользнула в лифт и нажала на первую кнопку.
Вчера они снова встречались с Музыкантом. В том же кафе. И пили кофе. Он – черный, она – со сливками. Много чашек.
Он принес цветы, пять чудных чуть зеленых роз. Лимбо. Необычных. Господи, они волшебно пахнут, Ана только посмотрела на цветы, сразу вспомнила запах. Она все думала, рассказывать про сон или нет? Но разговор пошел так, что рассказывать не пришлось. Музыкант сам говорил, легко было слушать.
О чем? Обо всем. Болтали, как дети. Ужасно легко. Ана сама усаживала Музыканта на его конька и расспрашивала про гитару. Узнала много нового. Во-первых, на гитаре играют ногтями. До восемнадцатого века играли просто пальцами, а потом победили те, кто отрастил ногти на правой руке. Левши – на левой. А пластинкой – как ее, черт, медиатором – на классической гитаре не играют, только в роке, джазе, кантри. И вообще, гитара это первый по количеству тембров инструмент. И оттого такой сложный. Тренькать на аккордах – очень просто, а играть – намного сложнее, чем, допустим, на фоне.
Но Музыкант с конька слезал, даже не очень охотно рассказывал про музыку. Ему и так было о чем поговорить. Они с Аной все оправдывались друг перед другом – он ничего не понимал в деловой жизни и коррекции психологического климата, она – в его ремесле. Но все решалось просто. Он впитывал то, чем живет Ана, задавал вопросы по делу, далеко не наивные. Если поработать, из него можно вылепить нормального человека, только надо ли?
Потом поехали на Воробьевы, на смотровую. Рядом, под силуэтом большого трамплина, около церкви, раскинулся табор мирных байкеров. Стало холодно, и он прижал Ану к себе. При этом смешно оправдывался, говорил, что не лезет, просто хочет отдать немного тепла. Как смешно, как славно. Немного наивно, но черт с этим разделом – это наивно, это по-взрослому. Ничего нет, когда просто хорошо.
Да, просто. На встречу Ана успела – пробки рассасывались сами собой. А вечером положила руки Музыканту на плечи и взглядом попросила о поцелуе. Он понял и не стал ломаться, хотя средневековая галантность все держала и держала его в цепких лапках. Но победа досталась Ане. Как славно. И пряников сладких отнять у врага не забудь.
III
Музыкант ехал в метро. Было тесно и душно. Скверно. Справа несло перегаром и матюшком, слева из ушей переростка лет двадцати пяти надрывался Бон Джови – так, что у Музыканта голова потрескивала. Он не был классической недотрогой и неплохо знал старый рок, но так бить по ушам – немилосердно.