Анафем
Шрифт:
(Птичками называл спутники Лио — этого армейского жаргона он набрался из книжек, — и теперь мы все пользовались его словцом.)
— Увлекательнейшее занятие — всё равно что за часовой стрелкой наблюдать!
— Не забывай, что птичка не одна, — напомнил Джезри.
— Забудешь тут! Я полдня на них пялился!
Но Джезри начал развивать мысль и ему было не до моих жалоб:
— Вряд ли все они летают на одной высоте. У тех, чья орбита выше, период обращения больше. Не девяносто минут, а девяносто одна или девяносто три. Засекая время,
— Перепись, — сказал я. — Каталог всех птичек.
— И тогда, в случае какой-то аномалии, он мог сразу её отметить. Но до того, как составлена такая, как ты говоришь, перепись…
— Он работал в полном мраке, в прямом и переносном смысле, — сказал я. — Он видел птичку над полюсом, но не знал, что это за птичка и есть ли в ней что-нибудь необычное.
— Значит, мы должны повторить его путь, — сказал Джезри. — Твоя первая задача — составить перепись.
— Мне это куда проще, чем Ороло, — сказал я. — На табуле видно, что некоторые сектора шире. Это следы спутников на более высоких орбитах.
— Когда ты как следует присмотришься к картинкам, ты научишься вычленять аномалии по внешнему виду, — заметил Джезри.
Легко ему было говорить — делать-то предстояло мне!
В последние минуты разговора Джезри явно заскучал. Он скользил взглядом по трапезной, словно надеялся отыскать там что-нибудь поинтереснее фраа Эразмаса. Теперь он вновь перенёс внимание на меня и объявил:
— Новая тема.
— Разрешаю. Назови тему, — отвечал я.
Если Джезри и понял, что я над ним прикалываюсь, то не подал виду.
— Фраа Пафлагон.
— Столетник, которого призвали.
— Да.
— Наставник Ороло.
— Да. Весы говорят, что его призвание и неприятности, в которые угодил Ороло, связаны.
— Звучит разумно, — признал я. — Я вроде как принимал это за допущение.
— Обычно мы не можем узнать, чем занимается центенарий, — по крайней мере до следующего столетнего аперта. Однако перед тем, как уйти в верхний лабиринт, двадцать два года назад, Пафлагон написал труд, который попал в мир во время десятилетнего аперта 3670 года. Десять лет спустя и потом еще раз, несколько месяцев назад, наша библиотека получила обычные деценальные поступления. Я прочесал их в поисках ссылок на работу Пафлагона.
— Какой-то уж очень окольный путь, — заметил я. — При том, что все труды Пафлагона у нас тут, под рукой.
— Да. Но я искал другое, — сказал Джезри. — Меня больше интересует, кто обратил внимание на Пафлагона. Кто прочёл его труды, написанные до 3670-го, и заинтересовался им как мыслителем. Потому что…
— Потому что кто-то в секулярном мире, — подхватил я, — очевидно, сказал: «Пафлагон-то нам и нужен! Давайте-ка его сюда!»
— Вот именно.
— И что ты нарыл?
— Сейчас объясню, — сказал Джезри. — Получается, что у Пафлагона было в каком-то смысле два основных дела.
— Как работа и самоделье?
—
Можно сказать, что его самодельем была философия. Метатеорика. Проциане, вероятно, сочли бы это своего рода религией. С одной стороны, он — серьёзный космограф, занимается примерно тем же, чем Ороло. А в свободное время обдумывает и записывает глубокие идеи. И снаружи это заметили.— Что за идеи?
— Я не хотел бы пока в это углубляться, — сказал Джезри.
— Ну, знаешь!..
Джезри успокаивающе поднял руку.
— Сам прочти! Я сейчас о другом. Я пытаюсь вычислить, кто его выбрал и почему. Космографов много, верно?
— Да.
— И если его призвали из-за космографии, возникает вопрос…
— Почему именно его?
— Да. А вот метатеорическими вопросами, которые он разбирает, почти никто не занимался.
— Я вижу, к чему ты клонишь. Весы говорят, что его призвали из-за них — не из-за космографии.
— Да, — сказал Джезри. — В любом случае, судя по тому, что мы получали в 3680-м и 3690-м, мало кто обращал внимание на метатеорические труды Пафлагона. Однако есть одна суура в Барито, большая поклонница Пафлагона. Её зовут Акулоа. Она написала две книги о его работах.
— Десятилетница или…
— Нет. Унарианка. Тридцать четыре года кряду.
Значит, она преподаёт. Других причин оставаться столько в унарском матике нет.
— Новоэвенедриканка. — Джезри угадал мой следующий вопрос раньше, чем я успел его задать.
— Я почти ничего не знаю про этот орден.
— Ну, помнишь, Ороло нам рассказывал, что светитель Эвенедрик на склоне лет работал в двух направлениях?
— Вообще-то про него упомянул Арсибальт, но…
Джезри пожал плечами, отметая мою поправку как несущественную.
— Новоэвенедриканцы интересуются как раз этими темами.
— Думаешь, суура Акулоа и ткнула пальцем в Пафлагона?
— Ни в коем разе. Она преподаватель философии, однолетка…
— Да, но в одном из концентов Большой тройки!
— Вот и я о том, — проговорил Джезри с лёгким раздражением. — Многие влиятельные миряне перед началом карьеры провели несколько лет в матиках Большой тройки.
— Ты думаешь, что лет десять — пятнадцать назад у этой сууры был фид, который потом заделался бонзой. Акулоа рассказывала ему, как велик и мудр фраа Пафлагон. А затем произошло некое событие…
Джезри кивнул и закончил:
— Заставившее экс-фида воскликнуть: «Сию минуту подать сюда фраа Пафлагона!»
— Но что за событие?
Джезри пожал плечами.
— В том-то и вопрос.
— Может быть, мы найдём ответ, если покопаемся в трудах фраа Пафлагона?
— Мысль верная, — отвечал Джезри, — но её трудно осуществить, пока Арсибальт использует их в качестве семафора.
Я целую минуту соображал, прежде чем до меня дошло.
— Стопка книг у него на окне…
Джезри кивнул.
— Арсибальт перетащил во владение Шуфа всё когда-либо написанное фраа Пафлагоном.