Аналогичный мир - 4

И, хоть ворчал, что мужики уже, а как мальцы, дети малые, но и поплескался и повозился со всеми. Особо не выкупаешься: воды по колено, и как лёг — так запрудил, но даже просто смыть пот и охладить лицо — уже хорошо. Мокрые, на ходу обсыхая под палящим солнцем, они поднялись к кустам и сели полудновать.

— А ты чего это тюрей назвал? — Андрей облизал ложку. — Это же окрошка.

— Хрен как ни назови малиной не станет, — заржал Колька. — Лопай, что дают, и не спрашивай.

Миняй хмыкнул.

— Оно-то так и не так. Тюря по-взаправдашнему, это хлеб с водой и луком, да посолить ещё, а окрошка, она на квасе, да с овощами, но на покосе тюря положена.

— Тюря так тюря, — покладисто согласился Андрей, подливая себе квасу. — Ох и хорош квасок, никогда такого не пил.

— С устали да голоду, всё сладко, — усмехнулся Миняй.

Солнце прямо над головой, ветер стих, душно пахнет вянущей травой, а это что?

— Перепёлка детей скликает, — Миняй заметил, что Эркин прислушивается к птичьему посвистыванию из травы. — Неужто не слыхал?

— Слыхал, — улыбнулся Эркин, — но не знал.

— Чудно, — Миняй удивлённо покачал головой, — Ты ж… — и оборвал, не закончив фразу.

Эркин не ответил. Неважно, что подумал Миняй, что он индеец, или что был скотником, пастухом и должен был бы это знать, а вот… но что есть, то есть, да он слышал, ещё там в Алабаме, и видел, и птиц, и следы звериные, и жуков всяких, и бабочек, и травы разной насмотрелся и даже напробовался, но не надзирателей же спрашивать, а рабы и сами не знают, и не до того им. Чего сожрать нельзя, о том и речи нет.

Тени было не так уж много. Голову ещё спрячешь, а остальное… уж как получится. Совсем издали протяжное, слов не разобрать, пение. Миняй кряхтит, зевает и крестит рот, мерно дышит мгновенно заснувший Колька, ну да, он-то крутится побольше их, и работа, и хозяйство — всё на нём. И Андрей засопел. Эркин вытянулся, привычно закинув руки за голову, закрыл глаза. Рубашку он, как и остальные, просто подстелил себе под спину, чтоб не наколоться случаем…

…Солнце нал самой головой, два взмаха и опять поправляй косу. Прогон прошли и бегом к граблям, перевернуть подсохшее, и опять к косам.

— Чище коси! Опять оставил!

Плеть без щелчка ложится на тело, Зибо глухо вскрикивает от боли. Сволочь Грегори, ну, чего цепляется, трава уже совсем под косу не ложится, да и он следом идёт, прихватил бы этот пучок. По спине Зибо медленно ползёт вниз красная струйка. Сволочь надзирательская, сейчас мухи налетят, они на кровь падкие, а ни отмахнуться, ни прикрыться…

…Эркин вздохнул, не открывая глаз. Хоть и спрятал голову в тень, а солнце всё равно просвечивает…

…И в самую жару Грегори не дал им отдохнуть, погнал на дойку, на пастбище. Так ломило всё тело, что даже есть не хотелось. Они с Зибо ходят от коровы к корове с подойниками, надоенное относят к тележке, выливают в бидоны и снова к следующей корове. У тележки сидит на корточках Губач, голодными глазами провожает каждое ведро. Но Грегори рядом, стоит и плетью пощёлкивает, и встал, сволочь белая, так, что всех сразу видит, не отхлебнёшь.

— Управились, навозники! — Грегори оглушительно свистит в два пальца. — Давай, Пит!

К ним подъезжает верховой надзиратель.

— Готово, Грегори?

— Гони.

Надзиратели ещё о чём-то болтают и ржут, но он уже не слушает. Попить бы. Есть уже не хочется, хоть бы рот сполоснуть.

— Пошли! — щелчок плети.

Губач ведёт лошадь с молочной повозкой, рядом едет пит, а им… новый щелчок указывает дорогу…

Эркин рывком сел, потёр ладонями лицо. И чего эта дрянь в голову лезет?! Размяться бы сейчас, ну, хоть потянуться как следует. Он встал и спустился к ручью, плеснул в лицо и на плечи воды, прополоскал рот. Ну вот, теперь потянуться — и порядок. Эркин, проверяя себя, оглянулся… нет, спят. Он быстро снял джинсы, оставшись в трусах, и стал разминаться, растягивая суставы. Что его увидят, он особо не беспокоился. Миняй и Колька его… гимнастику уже видели, он ведь после каждой смены в бытовке немного тянется, а от Андрея у него тайн нет. Да, теперь нет.

Эркин счастливо рассмеялся, выгибаясь на арку.

— Ну, ты даёшь, Мороз, силы, что ли, девать некуда, — засмеялся за его спиной Колька.

— Ну, коли так, — Миняй шумно зевнул. — Айда косить.

— Айда, — согласился, выпрямляясь, Эркин. — Андрей, вставай.

— Ага-а, — протяжно зевнул Андрей.

Жаркий запах вянущей на солнце травы, щекотные струйки пота по спине. Все уже втянулись, приспособились. Косы Миняй и Андрей поправили, подточили. Пока солнце высоко, ещё раз переворошили скошенное, чтоб как следует провяло, а уж тогда сгребать, а как тени поползли, взяли косы.

— Что за сегодня смахнули, то сгребём, а это уж завтра, — водит косой Миняй.

— Как скажешь, командир! — хохочет Колька.

— То-то, — Миняй горделиво подкручивает воображаемый ус.

Признали его главенство. И Кольке подмога: такую махину сработали, всё зимой сено не покупать.

Трава будто мягчает, покрываясь испариной — предвестницей росы, и косы снова идут ходко, с радостным повизгиванием срезая стебли. Скошенное уже не ворошили, всё равно роса, это уж завтра досушить, сгрести и увезти…

— Кольк, а возить как думаешь?

— С Куприянычем договорился. По-соседски. На неделе, как со своим управится, так даст воз, ну, и поможет.

Миняй кивает.

— А сеновал есть? — Андрей водит бруском по косе. — А то давай, сработаем.

— Есть, — смеётся Колька. — А что, руки чешутся?

— Руки когда чешутся, то если правая — это на здороваться, — объясняет Миняй. А левая деньги считать. А на работу…

— На работу чешется шея, — очень серьёзно заканчивает за него Эркин.

— Это почему шея? — теряется Миняй.

— А под хомут, — Эркин по-прежнему серьёзен.

Хохотали долго, взахлёб, даже косить бросили, чтобы ненароком косу не попртить.

— Ну, братик у меня, — Андрей восхищённо замысловато ругается. — Ну, скажет так скажет.

— Редко, зато метко, — хохочет Колька. — Да и ты, гляжу, промаха не даёшь, крупнокалиберным лупишь. Где таким загибам выучился?

— Да поносило меня по белу свету, — ухмыляется Андрей. — Всякого повидал да наслушался.

— И по-ихнему, ну, по-английски могёшь? — спрашивает Миняй.

— А чего жнет, — молодецки встряхивает шевелюрой Андрей, выдавая длинную тираду уже на английском.

Молча усмехается Эркин, узнавая кое-какие явно у него самого услышанные обороты. Ну, здесь не страшно: что от лагеря, а что от спальников никто не поймёт.

— Да уж, — кивает миняй. — В угоне всего набрались.

Так под пересмешки они уже заканчивали луг, когда к ним подъехал верховой. Не старый бородатый мужчина.