Анархия и Порядок

Позже эти истины были, без сомнения, неудачно приукрашены и извращены как по невежеству и по глупости, так и по усердию, не по разуму, а то так и по своекорыстным убеждениям теологов до такой степени, что, когда читаешь некоторые теологические трактаты, едва-едва узнаешь эти истины. Но специальная миссия истинной философии как раз и заключается в том, чтобы выделить их из этой человеческой нечистой амальгамы и восстановить их во всей их примитивной простоте, одновременно рациональной и божественной1.

Христианское откровение служит базой новой цивилизации. Вновь начиная сначала, она взяла за основу и за исходный пункт организацию новой теократии, абсолютное царство Церкви. Это было фатально. Церковь, будучи видимым воплощением божественной истины и божественной воли, необходимо должна была управлять миром. Мы вновь находим также в этом новом христианском мире четыре класса, соответствующих кастам древности, но являющихся нам, во всяком случае, измененными благодаря веянью времени: класс священников, на этот раз не наследственных, но рекрутируемых изо всех классов безразлично; наследственный класс феодальных сеньеров, воинов; класс городской буржуазии, соответствующий свободному народу древности, и, наконец, класс рабов, крестьян, облагаемых податями и заваленных работой без пощады, замещающих рабов с тем огромным различием, что их уже не рассматривают как вещи, но как человеческие существа, одаренные бессмертной душой, что не мешает сеньорам обращаться с ними так, как если бы они совсем не имели души.

Кроме того, мы находим в христианском обществе новый факт: неизбежное отныне отделение Церкви от Государства. Это отделение было естественным следствием международного всемирно человеческого принципа христианства (не человеческого, но божественного). Пока культы и Боги были исключительно национальные, они могли, они даже должны были сливаться с национальным Государством. Но как только Церковь приняла этот характер всеобщности, то стало необходимым ввиду того, что осуществление всемирного Государства было материально невозможным (и, однако, ничто не должно бы было быть невозможным для Бога), чтобы Церковь терпела вне себя существование и организацию национальных государств, подчиненных лишь ее высшему руководству и не имеющих право существовать иначе как с ее санкцией, но имеющих все же отдельное от нее существование. Отсюда вытекала исторически необходимая борьба между двумя одинаково божественными учреждениями, Церковью и Государством; Церковь не желала признавать никакого права за Государством иначе как при условии, чтобы это последнее преклонилось перед превосходством Церкви, а Государство заявляло, напротив того, что раз оно установлено самим Богом точно так же как и Церковь, то оно не должно зависеть ни от кого, кроме Бога.

В этой борьбе Государства против Церкви концентрация могущества Государства, представленного королевством, опиралось главным образом на народные массы, более или менее порабощенные феодальными сеньорами, частью на деревенских рабов, но больше всего на городское население, на нарождающуюся буржуазию и на рабочие корпорации; между тем как Церковь находила себе весьма заинтересованных союзников в лице феодальных сеньоров, естественных врагов централистского могущества королевства и сторонников разложения национального единства и разложения Государства. Из этой тройной борьбы, одновременно религиозной, политической и социальной, родилось протестантство.

Торжество протестантства имело следствием не только отделение от Церкви и от Государства, но еще во многих странах, даже католических, и действительное поглощение Церкви Государством и, следовательно, образование абсолютных монархических государств, зарождение современного деспотизма. Таков был характер, принятый со второй половины семнадцатого века всеми монархиями на Европейском континенте.

По мере того, как отдельная власть Церкви и феодальная независимость сеньоров поглотилась высшим правом современного Государства, крепостничество, как коллективное, так и индивидуальное, народных классов, включая сюда буржуазию, рабочие корпорации и крестьян, необходимо должно было также исчезнуть, уступая постепенно место установлению гражданской свободы всех граждан или скорее всех подданных Государства (другими словами, более могущественный, но не менее грубый и, следовательно, более систематически давящий деспотизм Государства приходит на смену деспотизму сеньоров и Церкви).

Церковь и феодальное дворянство, поглощенные Государством, сделались его двумя привилегированными сословиями. Церковь все более и более стремилась превратиться в ценное орудие правительства, направленное уже больше не против Государства, но действовавшее внутри и к исключительной выгоде государства. Она получила отныне от Государства важную миссию управлять совестью, возвышать умы и быть полицией душ не столько для вящей славы Божией, сколько для блага Государства. Дворянство, после того как оно потеряло свою политическую независимость, сделалось прихлебателем монархии и, покровительствуемое ею, овладело монополией государственной службы, не зная отныне другого закона, кроме удовольствия монарха; Церковь и аристократия стали отныне угнетать народы не от своего собственного имени, но во имя и благодаря всемогуществу Государства1.

Наряду с этим политическим угнетением низших классов имелось еще другое иго, тяжело давившее на развитие их материального благополучия. Государство действительно освободило индивидов и коммуны от сеньоральной зависимости, но оно отнюдь не освободило народный труд, дважды порабощенный: в деревнях привилегиями, все еще связанными с собственностью, а также рабством, навязанным земледельцами; и в городах – корпоративной организацией ремесел; эти привилегии препятствовали окончательному освобождению буржуазного класса.

Буржуазия переносила это двойное – политическое и экономическое – иго с возрастающим нетерпением. Она сделалась богатой и интеллигентной, много богаче и много интеллигентнее, чем дворянство, управляющее ею и презиравшее ее. Сильная этими двумя преимуществами и поддерживаемая народом, буржуазия чувствовала себя призванной сделаться всем, а она была еще ничем. Отсюда вытекла революция.

Эта революция была подготовлена великой литературой восемнадцатого столетия, посредством которой философский, политический и экономический протест, объединившись в одном общем, мощном властном требовании, смело выставленном во имя человеческого ума, создали революционное общественное мнение, орудие разрушения несравненно более чудовищное, чем все новые патронные ружья и современные усовершенствованные пушки. Этой новой силе ничто не могло противостоять. Революция совершилась, поглотив одновременно дворянские привилегии, алтари и троны.

12. Это столь тесное соединение практических требований с теоретическим движением умов восемнадцатого века установило громадное различие между революционными стремлениями этой эпохи и стремлениями Англии семнадцатого века. Оно, без сомнения, много способствовало расширению могущества революции, накладывая на нее международный, всемирный характер. Но в то же время оно влекло политическое движение революции в ошибки, которых теория не сумела избежать. Точно так же как философское отрицание вступило на ложный путь, нападая на Бога и объявляя себя материалистическим и атеистическим, точно так же политическое и социальное отрицание, введенное в заблуждение той же разрушительной страстью, напало на главные и первичные основы всякого общества, на Государство, на семью и на собственность, осмелившись громогласно объявить себя анархическим и социалистическим; стоит вспомнить эбертистов и Бабефа, и позже Прудона, и эссоциалистические и революционные партии. Революция убила себя своими собственными руками, и снова разнузданное и беспорядочное торжество демократии неизбежно привело ее к торжеству военной диктатуры.

Эта диктатура не могла быть продолжительной, ибо общество не было ни дезорганизовано, ни мертво, как это было с ним в эпоху установления империи Цезарей. Жестокие переживания 1789 и 1793 гг. лишь утомили и временно истощили его, но не уничтожили. Лишенная всякой инициативы при уравнительном и полном славы деспотизме Наполеона I, буржуазия воспользовалась этим вынужденным досугом, чтобы сосредоточиться и лучше развить в своем уме плодотворные семена свободы, которые оставило в нем движение предыдущего века. Наученная жестоким опытом неудавшейся революции, она отказалась от преувеличенных принципов 1793 г. и, возвратившись к принципам 1789 г., которые были верным и точным выражением народной воли, а не одной какой-либо секты или партии и которые действительно заключали в себе все условия умной, рассудительной, практической свободы (то есть исключительно буржуазной свободы, которая была вся на пользу буржуазии и в ущерб народу, ибо в устах буржуа слово «практичный» никогда не означает чего-либо иного), – она сделала их еще более практичными, отметая все, слишком расплывчатое, что ввела в них философия восемнадцатого века (то есть слишком демократическое, слишком народное и слишком гуманно-широкое), и изменяя их (то есть суживая их) сообразно с нуждами и новыми условиями эпохи. Таким образом, она окончательно создала теорию конституционного права, первыми апостолами которого были Монтескье, Неккер, Мирабо, Мунье, Дюпор, Барнав и много других, а г-жа де Сталь и Бенжамен Констан сделались его новыми пропагандистами при Империи.

Когда законная монархия, возвращенная во Франции падением Наполеона, хотела реставрировать старый режим, она встретила обдуманную и могущественную оппозицию буржуазного класса, который, зная отныне, чего он хочет, защищал от нее шаг за шагом бессмертные и законные победы революции – независимость гражданского общества от смешных претензий Церкви, подпавшей вновь под власть иезуитов; уничтожение всех дворянских привилегий; равенство всех перед законом; наконец, право народа не быть облагаемым налогами без его собственного согласия, право участвовать в управлении и законодательстве страны и контролировать действия власти посредством правильного представительства, исходящего из свободного голосования всех активных граждан страны, то есть владеющих собственностью и образованных. Легитимная монархия открыто не желала принять эти основные условия нового права и – пала.