Анархия и Порядок

Политическая свобода представлена в Государстве законодательным собранием, избранным свободным голосованием страны и регулярно созываемым. То собрание имеет своей задачей не только регулировать расходы и участвовать, как единственный законный представитель национального суверенитета, в законодательстве, но оно постоянно контролирует еще во имя этого самого суверенитета все действия правительства и оказывает общее положительное влияние на все дела и решения власти как во внутренней, так и внешней политике страны. Различные способы организации этого права зависят меньше от принципа, чем от характера местных и преходящих обстоятельств, нравов, степени образования, политических условий и обычаев страны. Логически говоря, в унитарной и централизованной стране, какова, напр., Франция, должна бы существовать лишь одна палата. Первая палата, или Верхняя палата, имеет основание существовать лишь в стране, где, как в Англии, дворянская аристократия составляет еще юридически и социально отдельный класс, или же в странах, как Соединенные Штаты и Швейцария, где провинции (кантоны, штаты) сохранили в самых недрах политических единиц автономное существование; но не в такой стране, как Франция, где все граждане объявлены равными перед законом и где все провинциальные автономии растворились в централизации, не допускающей ни малейшей тени независимости и различий, ни коллективных, ни индивидуальных. Создание Палаты пэров, назначаемых пожизненно королем, объясняется, следовательно, в конституции 1830 г. лишь как мера предосторожности, которую нация сочла нужным принять против себя самое, как благоразумно поставленную ею преграду ее собственному, слишком революционному темпераменту. (Из этого, во всяком случае, следует то, что эта Верхняя палата – Палата пэров, Сенат, – не имея никакого органического основания для своего существования, никаких корней в стране, которую она никаким образом не представляет; не имея, следовательно, никакой силы, ни материальной, ни моральной, которая была бы свойственна ей, существует всегда лишь ради удовольствия исполнительной власти и лишь как отделение ее. Это очень полезное орудие для того, чтобы парализовать, часто чтобы уничтожить силу собственно народной Палаты, уничтожить так называемое представительство национальной свободы; чтобы осуществить деспотизм в конституционных формах, как мы это видели в Пруссии и как мы еще долго будем видеть в Германии. Но она может оказать правительству эту услугу лишь постольку, поскольку это последнее сильно само по себе: она ничего не прибавляет к его силе, будучи сама сильна лишь властью, как бюрократия. Поэтому всякий раз, как вспыхивает революция, она исчезает, как тень.)

Точно так же обстоит дело и с другим столь важным вопросом об ограниченном или всеобщем избирательном праве. Логически – можно было бы требовать права выборов для всех взрослых граждан, и нет сомнения, что чем больше образование и довольство распространяется в массах (что, к счастью, для эксплуататоров никогда не сможет произойти, пока будет длиться правление привилегированных классов или вообще пока будут существовать государства), тем больше это право должно также распространяться. Но в практических вопросах, и особенно в тех, которые имеют целью хорошее правительство и процветание страны, соображение формального права должны уступить место общественному интересу.

Очевидно, что невежественные массы слишком легко подчиняются зловредному влиянию шарлатанов (как, например, влиянию священников и крупных собственников в деревнях и адвокатов и государственных чиновников в городах). Они не имеют никакой материальной возможности распознать характер, истинные мысли и действительные намерения индивидов (политиканов всех окрасок), которые предлагают себя для выборов; мысль и воля масс почти всегда суть мысль и воля тех, кто находит какой-либо интерес внушить им то или другое [143] . С другой стороны, пролетариат, составляющий, однако, большую часть населения, не обладает ничем, ему нечего терять, он не имеет никакого интереса для соблюдения общественного порядка и, следовательно, не может избрать хороших депутатов. Он всегда предпочитает демагогов людям, стоящим за сохранение существующего. Чтобы быть действительным и серьезным, представительство страны должно быть верным выражением ее мысли и ее воли. Но эта мысль и эта воля осознаются лишь интеллигентными и владеющими классами страны, которые одни способны обдумать, охватить своей мыслью все интересы государства и одни живо интересуются поддержанием законов и общественного порядка. (Это совершенно справедливо, и никто не может сомневаться в политической способности буржуазного класса. Несомненно, что буржуазия знает гораздо лучше, чем пролетариат, чего она хочет и чего она должна желать, и это – по двум причинам: во-первых, потому, что она гораздо образованнее последнего, потому что она обладает большим досугом и гораздо большими средствами распознавания людей, которых она избирает; и во-вторых, это даже главнейшая причина – потому, что ее цели и стремления отнюдь не новы и не так бесконечно обширны, как цели пролетариата; напротив, они совершенно известны и вполне определены как историей, так и всеми условиями ее настоящего положения; эти цели сводятся к одному – удержанию ее политического и экономического господства. Это поставлено столь ясно, что очень легко знать и догадаться, который из кандидатов, ищущих избрания буржуазией, будет и который не будет способен хорошо служить ей. Следовательно, несомненно или почти несомненно, что буржуазия будет всегда представлена сообразно с самыми интимными желаниями ее сердца. Но что не менее несомненно, так это то, что это представительство, прекрасное с точки зрения буржуазии, будет отвратительно с точки зрения народных интересов. Так как буржуазные интересы абсолютно противоположны интересам рабочих масс, то несомненно, что буржуазный парламент никогда не сможет сделать ничего другого, кроме как узаконить рабство народа и вотировать все меры, которые будут иметь целью увековечить его нищету и его невежество. Нужно быть поистине очень наивным, чтобы верить, что буржуазный парламент сможет добровольно проводить какие-либо мероприятия для интеллектуального, материального и политического освобождения народа. Видели ли когда-либо в истории, чтобы политический орган, привилегированный класс покончил бы с собой самоубийством, пожертвовал бы малейшими своими интересами и своими так называемыми правами из любви к справедливости и человечеству? Я, кажется, уже отметил, что даже знаменитая ночь 4 августа, когда дворянство Франции великодушно принесло свои привилегии в жертву на алтарь отечества, была не чем иным, как вынужденным и запоздалым следствием стихийного восстания крестьян, которые повсюду жгли пергаменты и замки своих сеньоров и господ. Нет, классы никогда не приносили себя в жертву и никогда этого не сделают, ибо это противно их природе, их смыслу существования, а ничто не делается против природы и против смысла.

143

Признаюсь, что я разделяю это мнение либеральных доктринеров, которое также является и мнением многих умеренных республиканцев. Я лишь делаю из него выводы, диаметрально противоположные тем, которые делают те и другие. Я заключаю о необходимости уничтожения Государства как учреждения, неизбежно угнетающего народ, даже когда оно основывается на всеобщем избирательном праве. Для меня ясно, что всеобщее избирательное право, столь проповедуемое г. Гамбеттой – и недаром, ибо г. Гамбетта – последний вдохновенный и верующий представитель адвокатской и буржуазной политики, – что всеобщее избирательное право, говорю я, есть одновременно самое широкое и самое утонченное проявление политического шарлатанизма Государства; опасное орудие, без сомнения, требующее большого искусства со стороны тех, кто им пользуется, но которое, если умеют хорошо им пользоваться, есть наивернейшее средство заставить массы принимать участие в созидании их собственной тюрьмы. Наполеон III основал все свое могущество на всеобщем избирательном праве, которое ни на минуту не обмануло его доверия. Бисмарк сделал его основой своей Кнуто-Германской империи. Я вернусь более основательно к этому вопросу, который составляет, по – моему, главный и решительный пункт, отделяющий социалистов-революционеров не только от радикальных республиканцев, но и от всех школ доктринерных и авторитарных социалистов. – Прим. Бакунина.

Следовательно, совершенным безумцем был бы тот, кто ждал бы от какого-либо привилегированного законодательного собрания мер и законов в пользу народа.)

Из всего вышесказанного вытекает, что совершенно законно, разумно, необходимо ограничить на практике право избрания. Но лучшее средство ограничить его – это установить избирательный ценз, род политической «подвижной скалы» [144] , двойная выгода которой такова: во-первых, она спасает курию избирателей от грубого давления невежественных масс; и в то же время она не позволяет ей превратиться в аристократическое и замкнутое учреждение, держа ее постоянно открытым для всех, кто благодаря своему уму, энергичному труду и способности делать сбережения сумел приобрести движимую или недвижимую собственность, платя определенную цифру прямых налогов. Эта система представляет, правда, собою то неудобство, что исключает из числа избирателей довольно значительное количество способных людей. Чтобы смягчить это неудобство, предложили принять в число избирателей также и способных людей. Но помимо трудности определить действительно способных, если только не признавать способными всех обладающих гимназическими дипломами, есть еще более важное соображение, заставляющее противиться этому допущению – так называемых «способных». Чтобы быть хорошим избирателем, недостаточно быть интеллигентным, образованным, даже иметь крупный талант, нужно еще быть существом нравственным. Но как и чем доказывается нравственность человека? Его способностью приобретать собственность, когда он рожден бедным, или сохранять ее и увеличивать, когда он имел счастье получить наследство1.

144

«Подвижной скалой» в Англии называли систему, прилагаемую к таксе на зерно, уровень которой поднимался или опускался сообразно с обилием или недостатком урожая. – Дж. Г.

Нравственность основывается на семье; но семья своей основой и действительным условием имеет собственность; следовательно, очевидно, что собственность должна быть рассматриваема как условие и доказательство моральной ценности человека. Интеллигентный, энергичный, честный человек никогда не преминет приобрести эту собственность, являющуюся необходимым социальным условием респектабельности гражданина и человека, проявлением его мужественной силы, видимым признаком его способностей, так же как и его честных склонностей и намерений. Исключение способных людей-несобственников есть, следовательно, не только факт, но в принципе даже совершенно законная мера. Это возбудитель для людей, действительно честных и способных, и справедливое наказание для тех, кто, будучи способен приобрести собственность, по небрежности или презрению не делает этого.

Эта небрежность, это презрение могут иметь источником лишь леность, низость или непоследовательность характера, неустойчивость ума. Такие индивиды весьма опасны. Чем способнее они, тем больше их следует осуждать и строже наказывать, ибо они вносят дезорганизацию и деморализацию в общество. (Пилат сделал ошибку, повесив Иисуса Христа за его религиозные и политические мнения. Он должен был бы посадить его в тюрьму как бездельника, лентяя и бродягу.)

Люди, одаренные способностями, которые не составляют себе состояние [145] , могут сделаться, без сомнения, очень опасными демагогами, но никогда не будут полезными гражданами.

145

Этот листок (285) последний, посланный мне Бакуниным (18 марта 1871 г.). Он сохранил у себя листок 286 и несколько следующих, написанных уже до его отъезда во Флоренцию. По своем возвращении он продолжал редактировать примечание, начатое на листке 286, и продолжил его до 340-го листка, на котором рукопись обрывается. – Дж. Г.

Так устроенное Государство есть первое условие или основа и – во все времена – высшая цель всей человеческой цивилизации. Оно есть наивысшее его выражение на сей земле. Вне Государства невозможна никакая цивилизация или очеловечение людей, рассматриваемых как с точки зрения индивидуальной, как отдельных свободных людей, так и с точки зрения коллективной, как человеческое общество. Каждый обязан отдать себя Государству, ибо Государство есть высшее условие человечности всех и каждого. Государство навязывает себя, следовательно, каждому как единственный представитель добра, спасения, справедливости всех. Оно ограничивает свободу каждого во имя свободы всех, индивидуальные интересы каждого во имя коллективного интереса целого общества. [146]

146

Во имя этой фикции, называемой то коллективным интересом, то коллективным правом или коллективной волей и свободой, якобинские абсолютисты, революционеры школы Жан-Жака Руссо и Робеспьера, провозглашают угрожающую и бесчеловечную теорию абсолютного права Государства, между тем как монархические абсолютисты основывают ее с гораздо большей логической последовательностью на милости Божией. Либеральные доктринеры, по крайней мере те из них, которые принимают всерьез либеральные теории, исходя из принципа индивидуальной свободы, выставляют себя сперва, как известно, признаками свободы Государства. Они первые сказали, что правительство, то есть чиновный мир… – Прим. Бакунина.

Продолжение того примечания, которое растягивается с 287 до 340 и последнего листка рукописи, было напечатано в 1895 году доктором Максом Неттлау в 1-м томе Собрания сочинений Бакунина, стр. 264, строка 7 – я, до стр. 326, под заглавием, заимствованным у Реклю и Кафиеро: «Бог и Государство», но его следует переместить сюда. – Дж. Гильом.

Дальше это примечание приводится полностью. – Прим. издателей.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

(Здесь прерывается текст рукописи Бакунина.)

Во имя этой фикции, называемой то коллективным интересом, то коллективным правом или коллективной волей и свободой, якобинские абсолютисты, революционеры школы Жан-Жака Руссо и Робеспьера, провозглашают угрожающую и бесчеловечную теорию абсолютного права Государства, между тем как монархические абсолютисты основывают ее с гораздо большей логической последовательностью на милости Божией. Либеральные доктринеры, по крайней мере те из них, которые принимают всерьез либеральные теории, исходя из принципа индивидуальной свободы, выставляют себя сперва, как известно, противниками свободы Государства. Они первые сказали, что правительство, то есть чиновный мир, так или иначе организованный и облеченный специальной миссией отправлять деятельность Государства, является необходимым злом и что вся цивилизация в том и заключается, чтобы все больше и больше уменьшать его атрибуты и права. Однако мы видим, что на практике всякий раз, как серьезно заходит речь о Государстве, доктринерные либералы выказывают себя не меньшими фанатиками абсолютного права Государства, чем монархические абсолютисты и якобинцы.

Их поклонение Государству во что бы то ни стало, столь противоречащее (по крайней мере внешне) их либеральным заявлениям, объясняется двояко: во-первых, практически – интересами их класса, ибо громадное большинство доктринерных либералов принадлежит к буржуазии. Этот столь многочисленный класс не желал бы ничего лучшего, как присвоить самому себе право или, точнее, привилегию самого полного безвластья. Вся его социальная экономия, истинная основа его политического существования, не имеет, как известно, другого закона, как это безвластие, выраженное ставшими столь знаменитыми словами: «Laissez faire et laissez aller» («Предоставьте всему идти, как оно идет»). Но буржуазия любит безвластие лишь в применении к себе самой и лишь при условии, чтобы массы «слишком невежественные, чтобы пользоваться им без злоупотребления», оставались подчиненными самой строгой дисциплине Государства. Ибо, если бы массы, устав работать на других, восстали, все политическое и социальное существование буржуазии рухнуло бы. Поэтому мы видим повсюду и всегда, что, когда массы работников начинают волноваться, самые ярые буржуазные либералы немедленно делаются самыми отъявленными сторонниками всемогущества Государства. А так как возбуждение народных масс делается ныне все возрастающей и хронической болезнью, мы видим, что буржуазные либералы даже в наиболее свободных странах все больше и больше обращаются в поклонников абсолютной власти.

Наряду с этой практической причиной есть другая, чисто теоретическая, которая также заставляет самых искренних либералов постоянно возвращаться к культу Государства. Они являются и называет себя либералами потому, что берут индивидуальную свободу за основу и исходную точку своей теории, и как раз потому, что их исходная точка или эта основа таковы, они по роковой по – следовательности должны прийти к признанию абсолютного права Государства.

Индивидуальная свобода, по их словам, отнюдь не есть создание и исторический продукт общества. Они утверждают, что она предшествует всякому обществу и что человек, рождаясь, приносит ее вместе со своей бессмертной душой как божественный дар. Отсюда вытекает, что человек представляет из себя нечто, вполне самобытное, целостное и в некотором роде абсолютное существо, лишь вне общества. Будучи сам свободен до и вне общества, он неизбежно составляет это общество актом своей воли и при помощи своего рода договора – инстинктивного и молчаливого или обдуманного и формального. Словом, по этой теории не индивиды создаются обществом, а, напротив, индивиды создают общество, толкаемые некоторой внешней необходимостью, как труд и война.