Анархия non stop

Пальмартский свод законов 1482 года — давняя мечта коллекционера — достался на аукционе местному богачу Патсону. Зачем законы богатому? Книголюб проник в дом толстосума с ловкостью полночной тени через чердак и задушил спящего его же чулками. Расставаясь с хозяином дома, убийца прихватил не только пальмартский указник, но и выдранные с корнем гениталии покойного. Продавец книг больше не тратился на дискуссии, теперь ему стало очевидно — спорить можно только с книгами, сделанными из слова, люди, сделанные из праха, споров не стоят. Чердак Патсона он опрыскал зажигательным составом собственного изобретения. Через два часа от особняка и хозяина остались головешки и скелет. Член наказанного книжник тоже спрятал в склянку, а указник определил на полку «не продается», там давно было освобождено место.

Продавец не успел написать собственную книгу на пергаменте человечьей кожи. Прежде чем власть вышла на него, он заготовил по рецептам старых мастеров несколько больших листов кожи и только собирался сшивать их. Двенадцать покупателей нескоро отыскались — бескожие и безлицые, терзаемые червями и мухами, муляжи в мусорных оврагах на окраине Барселоны.

От исповеди он отказался. Его исповедью остались пустые несшитые страницы дорогого пергамента. Продавец потребовал положить к нему в гроб «Пособие для воинов инквизиции» — уникальный экземпляр из осиротевшего магазина.

Книжник — самый частый собеседник испанских спиритов. Мало кому известно, что именно он произнес первым фразу: «Рукописи не горят». В дословном переводе — «Шрифт не плавится».

Ее первым алхимическим учителем был известный, скрывающийся сразу от четырех королей мастер Годен де Сент-Круа, посвященный итальянским врачом Экзили в культ говорящих статуй. Посвящение состоялось в тюрьме, где оба искусника отбывали наказание за ересь и запрещенные эксперименты с животными.

Маркиза упрашивает своего наставника возглавить ее богадельню, Отель-дье, как безукоризненную «крышу» для опытов. Слава о приюте распространяется по соседним провинциям. Ночью над печными трубами здесь нередко видят человекообразных тварей верхом на метлах или вилах. Настоятель отеля припудривает ожоги от жидкого пламени, которое он варит в лаборатории, и ходит по окрестностям с телескопом и гербарием, ищет какие-то «грозовые» камни по берегам озер. Но главное — шевелящиеся под полной луной могилы несчастных, умерших от хрустального яда, рецепт которого доводит до ума целая капелла алхимиков и суфлеров по приказу маркизы. Мысль о личной физической смерти вызывает у нее сильную физическую тошноту и головокружение. Она хочет покончить с этим. Годен де Сент-Круа показывает ей собаку, воскресшую после удушения. Твердый яд, выращенный как кристалл, должен убить человека на несколько недель, потом труп обязан начать жить снова, потеряв память и полностью подчиняясь хозяйке, став «говорящей статуей». Имея достаточную армию статуй, Маркиза намеревалась прийти к власти в Европе, казнить папу и всех королей, заменить христианство новым культом и удалиться на луну, откуда, вне досягаемости врагов, вечно править подлунным миром. Мастер обещал перенести Маркизу на луну во время ее сна. Там, как она видела во сне, есть лунные ледники, содержащие воду бессмертия, так необходимую для лаборатории.

Первым от хрустального яда пострадал отец Маркизы. В его могилу местные крестьяне вколотили осиновую палку, попортив труп; опыт не удался.

Новым ее учителем стал Лашоссе, поэт и путешест­венник, прошедший «семь ступеней к нимбу» в арабском ордене. Вместе с ним, имея исключительно коммерческий интерес (наследство и полный набор титулов), Маркиза кормит хрустальным ядом двух своих братьев. Сент-Круа, утопист, мечтавший объединить человечество под знаменем нового века и поделить народы на две расы — мертвую, точнее, «уже мертвую», и живую, точнее, «еще живую», ибо их число будет сокращаться до нуля в процессе «хрустальной революции», предупреждает Маркизу: денежные и сословные цели погубят любое дело, он не скажет ей окончательного рецепта. Убедившись, что сердце Маркизы теперь во власти Лашоссе, он сам принимает свой яд, назвав своим посмертным господином неизвестного. Через месяц после смерти его видят в отдаленной провинции вручающим донос послам святой инквизиции. Лашоссе арестован, он умирает странной смертью прямо в камере, но через три года его видят вновь в свите Маркизы. Тогда арестовывают и ее, обвиняют в чародейских убийствах и воскрешениях мерт­вых тел. На вопросы она не отвечает, сказав только, что никто, кроме нее, не умеет различать, мертвый он уже или еще живой.

В тот самый год, когда она собиралась стать «лунной королевой Европы и обеих Индий», ее лишают головы. В Льеже на ярмарке ходят два немых идиота, поразительно похожие на ее несчастных братьев. Народ, подстрекаемый каким-то проповедником, забивает дураков камнями.

Бакунин

Перед вами режиссер, собравший этот фильм, выступает сам, как главный свидетель. По его мнению, биография героя нужна исключительно в качестве лекарства миллионов зрителей от тоски по никуда не умещающейся воле, по бесплатному, но дорогому хлебу, по быстрому, как разряд, восстанию против обязательного кошмара власти и смерти. Может ли наша служба согласиться с режиссером? Не напоминает ли жизнь Михаила Александровича календарный цикл и с чего, в таком случае, этот «год» начинается, чем заканчивается?

Ребенок говорит во сне. Мы посмотрели этот сон изнутри. Ему представляется страна, названная Ночь, и, миновав ее, на рассвете, там, где различимы пограничные столбы с гербами дня и гербами ночи, мальчик останавливается, на горизонте видит город, выстроенный из хлеба. Повторяющийся детский сон. Не воплощен, но экранизирован.

В дрожащих руках Огарева вырванные из молитвенника страницы, между старославянских строк над свечкой проступают симпатические чернила: «Анархизм творит революционную ситуацию, а не революционную организацию». Огарев узнает почерк, но в Лондоне, получая эти «молитвы», он слишком налегает на вино, чтобы дочитывать их. Дочитывать их — работа нашей службы.

Бакунин (мальчик) в отцовском саду на балу-маскараде. Вечереет. Ребенок нагибается, забыв про маску, хочет пить из ручья, но видит отражение бумажного львенка и кричит, отпрыгивает, снимает маску. На заднем плане, меж темных лип, обратите внимание на мраморную скульптуру, изображающую Сивиллу с цымбалом.

Похожий на влажноглазую собаку гуманист Тургенев своим «Рудиным» пытался убить Бакунина, выдав его за недовольного собой болтуна, ищущего театральной гибели. Тексты Тургенева включены в школьную программу при любом политическом режиме. Пьесу Бакунина «Цепи», придуманную в Сибири, не включит в программу образования ни один политический режим, потому что служба на всякий случай позаботилась об изъятии рукописи из обращения. Речь идет о цепях Прометея, которым тошно держать титана, но вечный долг — это все, что они знают от рождения, выкованные богом цепи человеческих поколений.

Александр Блок на тенишевском поэтическом ­вечере рассказывает гимназисткам об апостоле подпольщиков, агенте по кличке «Лев», тень безжалостно казнящего грех будущего, отброшенную назад, в прошедший век. Вспоминали ли эти девочки выступление поэта несколько лет спустя, когда их пускала по кругу, дарила сифилисом, меняла на водку питерская матросня под черными флагами перед отправкой на революционный фронт? Блока и Бакунина, как мы видим на следующем слайде, сближал садомазохизм как стиль.

Бегущая по карте светящаяся точка — маршрут Бакунина: Алексеевский равелин, пожизненная ссылка, из Сибири и через Дальний Восток побег в Америку по океану и далее снова в Европу, почти что круго­светное бегство, участие в двенадцати восстаниях, собственноручное строительство дрезденских баррикад и агитация в казармах. В левом верхнем углу пустого экрана обращает на себя внимание темное пятно, нечто расфокусированное, это замерший в полете булыжник, брошенный Бакуниным с моста в полицей­скую карету. Чуть ниже пятна столбик дат — годы заключения в Кенигштайне, Радебойле, Ольмюце.

С этого момента внимательнее: крупная подпись латинскими буквами, принадлежащая М.А., подтверж­дает беспрецедентное надувательство состоятельных эмигрантов и их либеральных вдов с целью получить несколько тысяч рублей на закупку у болгар бомб-македонок и тиражирование пролетарских прокламаций. Та же подпись на другом документе подтверждает раскол в рядах первого интернационала.

Вот Кафиеро, в целях конспирации, сурьмит брови Бакунина. Кафиеро, в конспиративных целях, рисует другу оспины и закрашивает хной его седины. Кафиеро, без определенной цели, прокалывает сосок старика и цепляет туда блестящую цыганскую серьгу. Террорист Кафиеро подарил Михаилу Александровичу виллу Барроната, где, в подвалах, пылилось оружие всех сортов.

Воспитание таких волчат, как Нечаев, перепугавший своей лунной религией православного эпилептика Достоевского, делает из Бакунина универсального агента, вербовщика, информатора, добровольно записавшегося в «undesirables» (неугодные люди, в некоторых странах синоним «ticket-of-leafe», неожиданно и досрочно освобожденных). Остается выяснить источник мотивации, какая служба, орден вели его? Из сравнения следующих диаграмм видно: агент по кличке «Лев» по основным характеристикам ближе всего к другому непонятному агенту — Аввакуму Петрову.