Анатолийская мечеть XI–XV вв. Очерки истории архитектуры
Шрифт:
Добавлю, что именно традиция Артукидов, описываемая как комбинация «поперечно вытянутого зала с куполом и частично перекрытого двора», была определена Г. Стерлином как отправная точка для более поздних мечетей Юго-Западной Анатолии (Маниса, Сельчук), повлиявших на развитие раннеосманских культовых зданий; [160] однако такое видение эволюции анатолийской мечети не кажется бесспорным, особенно учитывая, что наиболее показательным артукидским памятником для исследователя оказалась не Улу-джами Мардина, где такой двор сохранился (и был воспроизведен в Дунайсыре), а переделанная и лишенная двора мечеть Сильвана.
160
Sterlin Н. Turkey from the Selcuks to the Ottomans. L.-N.Y.-Tokyo, 1998. P. 82.
Другой вариант анатолийской мечети был предложен в культовой архитектуре Данишмендидов, насколько о ней можно судить по перестроенным памятникам Кайсери. Сирийская традиция сюда не «дотянулась», а климатические условия Каппадокии оказались жестче, нежели в юго-восточных областях Анатолии. Мечети Кайсери отказываются от предваряющего двора и превращаются в полностью изолированное здание, единый архитектурный объем, лишенный декорации фасадов. В отличие от памятников Артукидов, данишмендидские мечети представляют собой продольно ориентированные базилики, разделенные на нефы аркадами, поддерживающими плоские перекрытия. Над геометрическим центром зала, предопределенным нечетным числом нефов и травей, появляется световой колодец, оказывающийся не только источником верхнего света в интерьере мечети, но и центральным элементом композиции рассмотренных
161
Подробнее см.: Шукуров. Образ Храма. С. 61–62.
Световая ячейка акцентирует не только центральный неф, но и центральную травею, – тем самым делается шаг к выделению поперечной оси здания, предполагающей усложнение планировочной схемы по сравнению с организацией движения лишь по продольной оси, статичность композиции сооружения и – в идеале – «соответствующую регулярную организацию окружения, средоточием которого мыслится здание». [162] В мечетях Данишмендидов средняя травея еще не фиксирована боковыми входами, но в Улу-джами Кайсери боковые входы сделаны в торцах соседней, примыкающей с севера травеи, обеспечивая крестообразное расположение осей здания, характерное для синхронных иранских памятников и намеченное в сельджукских мечетях (чаще в варианте Т-образного пересечения осей) и особенно медресе XIII в.
162
Хмельницкий. МСМ. С. 64–65.
Вариант мечети, предложенный архитектурой Данишмендидов, через три десятилетия воспроизводится и во владениях Салтукидов: Улу-джами Эрзерума, многократно перестроенная, является таким же базиликальным изолированным зданием, лишенным предваряющего двора, но имеющим световую ячейку в центральном нефе. Можно заключить, что данный вариант был оценен как оптимальный для условий не только Каппадокии, но и горных районов северо-восточной Анатолии, где совершение молитвы в открытом дворе далеко не всегда комфортно.
Фактором, безусловно влиявшим если не на типологию, то на оформление салтукидских (и не только) памятников, следует признать местную христианскую традицию, в наиболее полном виде отраженную в сооружениях Ани, [163] на протяжении почти всего XII в. принадлежавшего курдам-Шеддаддидам. Обращение к этой традиции могло носить характер как копирования существовавших памятников, так и – что более вероятно, – привлечения местных мастеров для выполнения мусульманского заказа; с другой стороны, уже признавалось, что исламизация северо-востока Анатолии быстро привела к изменению здесь привычных архитектурных форм, пропорций, декорации и даже строительных приемов [164] (например кладка мечети Мануче в Ани, явное сходство оформления световых колодцев в перекрытиях эрзерумской мечети и анийской церкви св. Апостолов). Использование пучков вертикальных тяг, появившихся на столбах Улу-джами Эрзерума, и имитирующей окружающую здание галерею тонкой аркатуры, аналогичной декорации барабана Кале-месджид, следует считать общим приемом архитектуры византийского круга (самой Византии, южнославянских стран, Руси, Закавказья) и, по мнению А. Л. Якобсона, «закономерным этапом в развитии зодчества». [165] Еще большее сходство и в конструкции, и в оформлении сооружений можно отметить при сравнении небольших центрических церквей Ани с мавзолеями Эрзерума, Ахлата, а чуть позже – и сельджукского Кайсери.
163
Подробнее об архитектуре Ани см.: Орбели И. А. Краткий путеводитель по городищу Ани. СПб., 1910; Якобсон А. Л. Очерки истории зодчества Армении V–XVII вв. Л., 1950; Sinclair Т. А. Eastern Turkey, an Architectural and Archeological Survey, volume 1. L., 1987; Cowe S. P. Ani: World Architectural Heritage of a Medieval Armenian Capital. Sterling, 2001.
164
Токарский H. M. Архитектура древней Армении. Ереван, 1946. С. 219–220.
165
Якобсон. Указ. соч. С. 158.
Восточная Анатолия на протяжении многих столетий являлась зоной активных культурных контактов, не только воспринимая самые разные влияния (для рубежа I–II тыс. наиболее значимым, очевидно, являлись византийское и иранское), но и создавая самостоятельные варианты прочтения классических образцов (например, столпообразные церкви как вариант центрической композиции), в свою очередь оказывавшие заметное влияние на свои же первоисточники (в частности на архитектуру северного Ирана, выразившееся в появлении шатровых мавзолеев, [166] «возвращенных» сельджуками в Анатолию). Бурные события XII в., [167] вызванные прежде всего сельджукским завоеванием Анатолии и крестовыми походами, не только изменили политическую карту Ближнего Востока, но и способствовали – даже одним появлением здесь новых этносов и государств, – активизации и расширению культурных контактов во всех проявлениях. Только возникнув, мусульманские княжества Анатолии вовлекаются и в течение XII в. остаются полноправными участниками интенсивного культурного обмена, результаты которого не могли не отразиться на зданиях мечетей, и подготавливают почву для того полустолетия расцвета, которое связано с господством Сельджуков Рума.
166
См. подробнее: Шукуров. Гунбад-е Кабус. Иконография высоты и шатровые купола Ирана // Иран-наме. 2010. № 1. С. 181.
167
Замечу, что И. В. Можейко, желая показать, «что деление истории народов на изолированные потоки – условность, и что картина мира в целом не только интересна, но поучительна», в поисках отправной точки останавливается именно на «мире конца XII века»: Можейко И. В. 1185 год (Восток-Запад). М., 1989. С. 8–13.
XIII век: под патронатом сельджуков Рума
И, слава Аллаху, в этой стране правит падишах из потомков рода Сельджуков <…> Те благодеяния и благодетельства, что были в счастливые времена этих падишахов, следующих религии и заботящихся о ней, происходят из <…> строительства различных медресе и ханак, мечетей и минбаров, соборных мечетей, мостов, рибатов, больниц и других благих мест.
Если поражение при Мириокефалоне 1176 г. лишило Константинополь надежд на укрепление Византии в Малой Азии, то события IV крестового похода 1204 г. привели к временной потере Византией и самого Константинополя. Обломками византийской государственности в Азии стали Никейская (1204–1261) и Трапезундская (1204 – формально до 1461) «империи», чья история нас интересовать не будет, [168] – достаточно сказать, что греческие государства провели полстолетия, борясь за восстановление Византии и утверждение своего приоритета друг
с другом, Латинской империей, итальянскими державами, периодически обращаясь за поддержкой к Конийскому султанату; в итоге же, по замечанию К. Неймана, «Восток остался господином на Востоке». [169]168
Подробнее см., в частности: Филипс Д. Четвертый крестовый поход. М., 2010; Queller D. E., Madden Th.F. The Fourth Crusade: The Conquest of Constantinople, 1201–1204. Philadelphia, 1999; Жаворонков П. И. Никейская империя и Восток // Византийский временник. Вып. 39, 1978; Карпов С. П. Трапезундская империя и западноевропейские государства в XIII–XV вв. М., 1981; Карпов С. П. История Трапезундской империи. СПб., 2007; Шукуров P. M. Великие Комнины и Восток (1204–1461). СПб., 2001; Chrysostomides J. The Byzantine Empire from the eleventh to the fifteenth century // The Cambridge History of Turkey. Vol. 1. P. 22–28; Angold M. A Byzantine Government in Exile. Government and Society under the Lascarides of Nicaea (1204–1261). Oxford, 1975.
169
Neumann С. Die byzantinische Marine. Ihre Verfassung und ihr Verfall // Historische Zeitschrift. Bd. LXXXI, 1898. S. 1–2.
После присоединения владений Данишмендидов и Салтукидов султаны Рума остались единственной реальной силой в Анатолии, а после угасания иракской и керманской ветвей Дома Сельджука – его единственными легитимными правопреемниками. Борьба наследников Кылыч-Арслана II, совпавшая с III крестовым походом и необходимостью усмирения тюркской периферии, привела к «кризису сельджукской экспансии», [170] довольно быстрое преодоление которого способствовало политическому и экономическому укреплению Сельджуков Рума. В 1207 г. султанат отвоевал Анталью, в 1214 г. – Синоп, протянулся от Средиземного до Черного моря и, став морской державой, быстро ощутил выгоду от открывшихся возможностей. [171] При Иззеддине Кейкавусе I (1210–1219) Конийский султанат благодаря унифицированному управлению и налаженному сообщению, международной торговле, расцвету земледелия, росту городов превратился в могущественную и богатую мусульманскую державу, обеспечившую себе несколько десятилетий мира и стабильности, справедливо оцениваемых как «золотой век Сельджуков Анатолии», [172] продлившийся до поражения от монголов при Кёсе-даге (1243).
170
Cahen С. Pre-Ottoman Turkey. A general survey of the material and spiritual culture and history с 1071–1330. N. Y., 1968. P. 110 ff.
171
Сразу же после завоевания Сельджуки Рума разворачивают строительство портов в Анталье и Синопе; см.: Redford S. Seljuk Inscriptions and Fortifications of Sinop Citadel // Publications of the 32nd Meeting for Survey Results. Ankara, 2010; Redford S., Leiser G. Victory Inscribed: The Seljuk Fetihname on the Citadel Walls of Antalya, Turkey // Tasa Yazilan Zafer: Antalya Ickale Surlarindaki Selcuklu Fetihnamesi. Istanbul, 2008.
172
Turan O. Anatolia in the period of the Seljuks and the beyliks // The Cambridge History of Islam. Vol. Ia. Cambridge, 2008. P. 245.
Пик расцвета Румского султаната пришелся на правление Алаеддина Кейкубада I (1219–1236). Если бы в турецкой литературе появился свой Светоний, проводивший аналогии между правителями династий Сельджуков и Османов, то наверняка сравнивал бы Алаеддина Кейкубада с Сулейманом Великолепным. Проявив себя тонким политиком, хорошим стратегом (взятие Аланьи, походы в Крым и Армению, война с Хорезмом и Айюбидами, присоединение городов Северной Месопотамии), деятельным администратором-хозяйственником, Алаеддин вошел в историю Анатолии и как активный строитель, причем оказался единственным султаном Рума, чья строительная деятельность нашла отражение в письменных источниках: [173] с ним связаны, в частности, организация военно-морского порта Аланьи, расширение Сиваса, превращенного во второй (после Коньи) по размерам и значению город султаната, [174] восстановление и укрепление византийских стен анатолийских городов, возведение загородных дворцов Кейкубадия под Кайсери и Кубадабад около Бейшехира; [175] от его имени членами монаршей семьи и вассалами в различных городах Анатолии перестраиваются старые и строятся новые мечети, медресе и благотворительные учреждения.
173
См.: "Onge M. Conservation of cultural heritage on Alaeddin hill in Konya from the 19th century to present day. Ankara, 2011. P. 36.
174
Cahen. Op. cit. P. 201.
175
Подробнее см.: Arik R. Kubad-Abad excavations (1980–1991) // Anatolica. 1992. № 18; Redford S. Thirteenth-century Rum Seljuq Palaces and Palace Imagery // Ars Orientalis. 1993. № 23. P. 219–236.
Говоря о культурном расцвете государства Сельджуков Рума в I половине XIII в., нельзя не отметить роль иноземных, в т. ч. немусульманских, влияний, вплоть до использования труда специально приглашенных византийских, грузинских, армянских, еврейских мастеров. В некоторых случаях проводниками инокультурных влияний оказывались жены сельджукских султанов, происходившие из знатных семей соседних государств. [176]
На фоне заимствований следует особо оговорить важность «иранского фактора», имевшего целый ряд проявлений. С одной стороны, Конийский султанат, декларируя свою преемственность по отношению к Великим Сельджукам, заимствовал и созданную ими персо-сельджукскую административную модель, базировавшуюся на «Сиасет-наме» Низама аль-Мулька; реорганизация армии и превращение тюркских орд в дисциплинированные подразделения, обеспечившие внутренний порядок в Анатолии, сопровождались, в частности, введением преимущественного персидской воинской титулатуры. [177] Важным фактором «иранизации сверху» явилась организация медресе, готовивших не только (или даже не столько) исламское духовенство, но резерв образованных чиновничьих кадров, необходимых для функционирования государства, что в свою очередь приводило к «официализации ислама». [178] В делопроизводстве персидский язык превалирует над арабским и греческим, производится адаптация персидских текстов, уже сложившиеся формы персидской литературы применяются для произведений, создаваемых в честь правящей династии. [179]
176
См. например: Eastmond A. Gender and Patronage between Christianity and Islam in the XIII century // Change in the Byzantine world in the twelfth and thirteenth centuries. First International Sevgi G"on"ul Byzantine Studies Symposium / eds. A. Odekan, E. Aky"urek, N. Necipoglu. Istanbul, 2010. P. 84–87.
177
В XIII в. появляются исторические сочинения, в которых история Дома Сельджука доводится до правления султанов Коньи («История Сельджуков Ирана и Ирака» Раванди, «Сельджук-наме» аль-Кании); подробнее см.: Cahen. Op.cit. P. 222–223, 256–257.
178
Cahen. Op. cit. P. 249, там же см. о сельджукских медресе.
179
См.: Cahen. Op.cit. P. 251.