Анатомия рассеянной души. Древо познания

— Две девушки, мои приятельницы.

— Это их фамилия?

— Нет. Но я их прозвал так, потому что они, в особенности мать, ужасно похожи на одну героиню Табоады [308] .

— А кто они?

— Дочери одной вдовы, живущей на пенсию, Нини и Лулу. Я устроился с Нини, старшей. А ты можешь столковаться с младшей.

— В каком же смысле ты с ней устроился?

— Да во всех. Мы с ней ходим в один уголок на улице Сервантеса, который я отыскал и который могу порекомендовать тебе в случае надобности.

308

они, в особенности мать, ужасно похожи на одну героиню Табоады

Луис Табоада (1848–1906), испанский писатель.

— Что же, ты на ней женишься?

— Господь с тобой! Этого еще недоставало!

— Но ведь ты же обесчестил девушку.

— Я? Какая чепуха!

— Да ведь она твоя возлюбленная!

— А кто про это знает? И потом, кому до этого какое дело?

— Однако…

— Ну, эти глупости пора бросить. Надо пользоваться, чем можно. И если у тебя появится возможность поступить так же, и ты этого не сделаешь, то будешь дураком.

Уртадо не нравился такой эгоизм. Но ему было любопытно познакомиться с этой семьей, и в следующий же раз он отправился вместе с Хулио.

Вдова и обе дочери жили на улице Фукар, в мрачном доме, в котором не было внутреннего двора, а множество дверей выходили в крытые галереи. Всё в квартире носило явные следы бедности; все три женщины были одеты в старенькие, много раз перешитые платья; мебель — самая жалкая, хотя кое-какие вещи и намекали на былое великолепие; стулья и кресла совсем протерлись, а об дыры в циновке можно было зацепиться ногой.

Мать, донья Леонарда, не внушала особой симпатии; у нее было желтое, цвета спелой айвы, лицо с жестким выражением, замаскированным притворной любезностью, горбатый нос, несколько бородавок на подбородке, и натянутая улыбка. Почтенная сеньора встретила их смешными аристократическими ужимками и стала вспоминать о временах, когда муж ее служил помощником секретаря в каком-то ведомстве, и семья проводила лето в Сан-Хуан де Лус.

Девушек звали Нини и Лулу, потому что первая няня их была француженка.

Мысленно переживая вновь эти блаженные времена, донья Леонарда помахивала сложенным веером, словно дирижерской палочкой, закатывала глаза и томно вздыхала.

Хулио сейчас же удалился в сторонку с Нини, и Андресу пришлось поддерживать беседу с Лулу и ее матерью.

Лулу была грациозная девушка, но не красавица, темно-зеленые ее глаза, казались еще темнее от черных ресниц. Андресу эти глаза показались очень мягкими и добрыми. Расстояние между носом и подбородком было у нее слишком велико, и это делало ее несколько похожей на обезьяну; низкий лоб, тонкие губы с улыбкой не то горькой, не то иронической, острые белые зубы, чуть-чуть вздернутый нос и бледный, болезненный цвет лица.

Уртадо нашел, что Лулу изящна, лукава и остроумна, но лишена главной привлекательности в девушке, — непосредственности, свежести и наивности. Это был цветок, помятый трудом, бедностью и культурой. В восемнадцать лет она уже не выглядела юной.

Сестра ее Нини, с неправильными и гораздо менее одухотворенными чертами лица, была более женственной; в ней было желание нравиться, больше лицемерия, притворства. Постоянное усилие казаться простодушной и наивной придавало ей большую женственность, гибкость и вместе с тем большую вульгарность.

Андрес вынес убеждение, что мать знала об истинных отношениях между Хулио и своей дочерью. Несомненно, она сама допустила такую близость, надеясь, что Арасиль потом не бросит Нини.

Новые знакомые не понравились Андресу; воспользоваться, как Хулио, тяжелым положением семьи для того, чтобы сделать Лулу своей любовницей, с мыслью бросить ее, когда для этого настанет удобное время, казалось ему низким поступком.

Если бы Андрес не был посвящен в тайные намерения Хулио, он ходил бы в дом доньи Леонарды не испытывая неприятного чувства, — но уверенность в том, что в один прекрасный день роман его друга окончится трагедией со слезами и жалобами, и что донья Леонарда будет кричать, а Нини падать в обморок, была не из приятных.

2. Вечеринка

Перед масленицей, Хулио Арасиль сказал Уртадо:

— Знаешь, у Мингланильясов будет вечеринка.

— Неужели! Когда же?

— В воскресенье на карнавал. Расходы на керосин для освещения, на угощение, наем рояля и тапера в складчину. Так что, если ты желаешь принять участие в торжестве, готовься к расплате.

— Ну, что ж, ничего не имею против. Сколько надо заплатить?

— На днях скажу.

— Кто же придет?

— Несколько знакомых девиц со своими кавалерами, мой приятель журналист Касарес, один куплетист и еще два-три человека. Выйдет недурно. Будут хорошенькие девочки.

В воскресенье, в день карнавала, по окончании дежурства в больнице Андрес отправился на вечеринку. Было уже одиннадцать часов. Серено отпер ему дверь. Квартира доньи Леонарды была битком набита народом, гости стояли даже на лестнице. При входе в «гостиную», Андрес увидел Хулио среди группы незнакомых молодых людей. Хулио представил его куплетисту, глупому и унылому человеку, который с первых же слов, должно быть, для того, чтобы сразу обнаружить свою профессию, сказал несколько каламбуров, один другого избитее и пошлее.

Он познакомил его также с Антонито Касаресом, чиновником и журналистом, пользовавшимся большим успехом у женщин. Антонито Касарес был андалузец с замашками франта, считавший, что пропустить женщину, не попользовавшись ею, величайшая глупость. По мнении Касареса, все женщины, в силу одного только факта, что они женщины, обязаны были платить ему контрибуцию, выкуп. Антонито разделял всех женщин на две категории: одни — бедные, существовали для развлечения мужчин, другие — богатые, для того, чтобы на них женились, по возможности, ради их денег.

Антонито искал богатую жену с настойчивостью англосаксонца. Так как он был красив и хорошо одевался, девушки, за которыми он принимался ухаживать, вначале относились к нему хорошо, считая его подходящим претендентом. Осмелев, он шел дальше, вступал в переговоры с прислугой, посылал письма, прогуливался по улице, на которой жил предмет его ухаживаний. Он называл это «обрабатывать женщину». Девушка, пока считала своего поклонника хорошей партией, не отталкивала его, но как только узнавала, что он неизвестный и бедный газетный репортер, переставала даже смотреть на него.

Хулио Арасиль очень восхищался Касаресом, которого считал товарищем, достойным себя. Оба рассчитывали на взаимную поддержку, чтобы достигнуть жизненного успеха.

Когда тапер заиграл, все кавалеры бросились приглашать дам.

— Ты умеешь танцевать? — спросил Арасиль Андреса.

— Нет.

— Ну, так пойди посиди с Лулу; она тоже не любит танцевать. Да будь с ней полюбезнее.

— Зачем ты говоришь мне это?

— Затем, — с иронией ответил Хулио, — что несколько минут тому назад донья Леонарда сказала мне: «С моими дочерьми, Хулио, нужно обращаться так, как будто они невинные девушки». — Как будто они невинные девушки!