Анатомия рассеянной души. Древо познания
Шрифт:
И Хулио Арасиль рассмеялся ехидным и злобным смешком.
Андрес стал пробираться сквозь толпу. Несколько керосиновых ламп освещали залу и гостиную. В маленькой столовой были расставлены для гостей подносы со сластями и печеньем и бутылки белого вина.
Наибольшим успехом во время танцев пользовалась одна очень хорошенькая блондинка. Эта блондинка имела свою истории. Один богатый сеньор, вертевшийся постоянно около нее, увез ее в Дом Милосердия, и через несколько дней она бежала оттуда, спасаясь от похитителя, который, по-видимому, оказался сатиром. Вся семья этой девушки носила печать ненормальности: отец, почтенного вида старец, был судим
К этой блондинке, которую звали Эстрелья, почти все соседки питали злобную ненависть. Говорили, будто она нарочно, чтобы позлить соседних девушек, вывешивала на балконе черные ажурные чулки, шелковые рубашки с кружевами и другие роскошные предметы туалета, которые могла приобрести только нечестным путем. Донья Леонарда не позволяла своим дочерям бывать у этой девушки. По ее словам, она не могла «санкционировать» такого рода знакомства.
Сестра Эстрельи, очень хорошенькая и бойкая двенадцати или тринадцатилетняя Эльвира, несомненно следовала по ее стопам.
— Эта соседская птичка еще большая бесстыдница, — сказала одна старуха позади Андреса, указывая на Эльвиру.
Эстрелья танцевала, как, наверное делала это богиня Венера, и при движениях бедра ее и высокая грудь выпирали прямо-таки оскорбительным образом. Проходя мимо нее, Касарес сказал:
— Да благословит вас Бог, воительница!
Андрес пробрался через залу и сел рядом с Лулу.
— Как вы поздно! — сказала она.
— Да, я должен был отбыть половину дежурства в госпитале.
— Что же вы не идете танцевать?
— Я не умею.
— Не может быть!
— Правда. А вы?
— А я не люблю. У меня кружится голова.
Касарес подошел к Лулу, приглашая ее танцевать.
— Позвольте, черная, — сказал он.
— Что вам угодно, белый? — дерзко отозвалась она.
— Не хотите ли сделать со мной несколько кружков?
— Нет, сеньор.
— Почему же.
— Потому что не привыкла ходить по кругу! — дерзко ответила она.
— Вы что-то не в духе, черная, — сказал Касарес.
— Зато, вы, должно быть, в духе, белый, — ответила она.
— Почему вы не захотели танцевать с ним? — спросил Андрес.
— Потому что он нахал и противный; воображает, будто все женщины влюблены в него. Пусть убирается!
Танцы продолжались с возрастающим оживлением, а Андрес сидел молча возле Лулу.
— Вы оказываете мне большую любезность, — сказала она немного погодя с улыбкой, придавшей ей хищное выражение.
— Почему? — спросил Андрес, внезапно покраснев.
— Разве Хулио не говорил вам, чтобы вы подружились со мной? Правда ведь?
— Нет. Он мне ничего не говорил.
— Нет, говорил, признайтесь, что говорил. Но вы слишком деликатны, чтобы признаться. Ему это кажется совершенно естественным. Сначала берут бедную девушку, барышню с претензиями, вроде нас, и развлекаются с ней, а потом ищут женщину с деньгами, на которой можно бы жениться.
— Не думаю, чтобы таково было его намерение.
— Не думаете! Зато я думаю! Неужели вы верите, что он не бросит Нини? Да тотчас же, как только кончит учебу. Я хорошо знаю Хулио. Это эгоист и мелкий мерзавец. Он обманывает мою мать, мою сестру… и вообще.
— Я не знаю, что сделает Хулио… но знаю, что я этого не сделал бы.
— Вы — нет, потому что вы другой… Впрочем о вас не стоит и говорить, потому что вы не влюбитесь в меня даже и для забавы.
— Почему же?
— Да
потому же!Она понимала, что не нравится мужчинам. Ей самой больше нравились девушки, и не потому чтобы у нее были извращенные инстинкты, а потому, что мужчины действительно не производили на нее впечатления. Несомненно, завеса, которой природа и стыдливость прикрывают все импульсы половой жизни, разорвалась для нее слишком рано; она узнала об отношениях между мужчиной и женщиной в таком возрасте, когда инстинкты ее молчали, и это вызвало в ней смех равнодушия и отвращения ко всем любовным чувствам.
Андрес подумал, что это отвращение объясняется органической слабостью, недостатком питания и воздуха.
Лулу призналась ему, что ей хочется умереть, просто так, без всяких романтических причин; она уверена, что ей никогда не удастся пожить хорошо.
Этот разговор сблизил их.
В половине первого танцы пришлось прекратить; таково было непременное условие, поставленное доньей Леонардой. Девушкам на другой день надо было работать, и, несмотря на все просьбы, донья Леонарда осталась непреклонной, и к часу дом уже опустел.
Андрес вышел на улицу с группой мужчин. Было очень холодно.
— Куда пойдем? — спросил Хулио.
— Идемте к донье Виргинии, — предложил Касарес. — Вы ее знаете?
— Я знаю, — ответил Арасиль.
Они дошли до угла улицы Вероники и на балконе второго этажа при свете фонаря прочли вывеску:
Виргиния Гарсия
Акушерка при коллегии Сан-Карлоса.
(Sage femme [309] ).
309
Sage femme (фр.) целомудренная (мудрая) женщина.
— Должно быть, еще не спят: в окнах свет, — сказал Касарес.
Хулио позвал консьержа, который отпер им дверь, и все поднялись во второй этаж. Старая служанка впустила их и провела в столовую, где акушерка сидела за столом с двумя мужчинами. Перед ними стояла бутылка вина и три стакана.
Донья Виргиния была высокая, толстая, рыжая женщина, с лицом рубенсовского ангела, лет сорок пять порхавшего по миру. Кожа у нее была красная и блестящая, как у жареной кошенили [310] , а подбородок украшали волосатые родинки, от чего казалось, будто у нее растет борода.
310
красная u блестящая, как у жареной кошенили кошениль — насекомые подотряда кокцид, из самок которых добывают красную краску — кармин.
Андрес знал ее в лицо, потому что не раз встречал ее в родильном отделении Сан-Карлоса, наряженную в светлые платья и в детские, довольно забавные шляпки.
Один из двух этих мужчин один был любовником акушерки; донья Виргиния представила его, как итальянца, преподавателя иностранных языков в одной гимназии. Но по разговору этот господин напоминал тех субъектов, которые, пожив за границей в двухфранковых пансионах, потом уже никак не могут примириться с отсутствием «комфорта» в Испании.