Анатомия скандала
Шрифт:
– Ну если хочешь тратить время на перевод «Беовульфа», так и делай. – Софи отхлебнула чая, сдерживая скорее смех, чем раздражение. – А по мне, эти старания не повлияют на мои оценки и на пребывание в университете в целом… Ну разве что отнимут время, которое можно потратить на что-то другое.
– Например? – поинтересовалась Холли.
– Ну как же, на спорт, на парней, – победно засмеялась Софи. – Для чего же существуют университеты! Веселиться, знакомиться, заниматься спортом. В определенном смысле это как продолжение старших классов.
Холли пожала плечами. У нее в школе ничего подобного не было.
– Отец всегда говорит: сперва оценивай надежность инвестиции, а уж потом решай, сколько инвестировать.
– Ого. А кто твой отец?
– Специалист по инвестициям. А твой?
У
– Преподаватель.
– Какой предмет?
– Автомобили. Он… э… инструктор по вождению.
Надо было сразу признаться, а не вилять.
– Как мило! И полезно.
– Наверное. Я-то не вожу.
– Он что, тебя не научил? Или все время руль выхватывал?
– Да нет, просто мы редко видимся. У меня родители в разводе.
Обычно замкнутой, Холли странно было облегчать душу, вывалив сразу столько информации, но в университете это было в порядке вещей. Дружеские союзы заключались и крепли с лихорадочной скоростью, будто короткие, восемь-девять недель, семестры подразумевали отказ от привычного постепенного развития отношений в пользу ускоренного темпа.
– Господи, хоть бы мои уже наконец… – Софи прикрыла рот рукой, будто это вырвалось у нее нечаянно. – Ой! Забудь, это я так.
– Правда? – заинтересовалась Холли. Неужели жизнь Софи не так идеальна, как кажется?
– О, ну понимаешь, все эти связи на стороне… Мужчины, что с них взять… – Софи сгребла книги в сумку, взяла со стола папку и прижала ее к груди.
Возможность поделиться секретами была упущена – дверь захлопнулась. Улыбка Софи стала застывшей, в ней не осталось и следа веселья. Холли, собирая свои тетради, догадалась перехватить инициативу.
– Ох уж эти мужчины! – подхватила она, будто отлично знала мужской пол, а не была девственницей восемнадцати лет. Взъерошив волосы, натянула подол мешковатого свитера на джинсы – давно усвоенный способ не выделяться из общей массы или хотя бы сделать себя сексуально невидимой – и вслед за Софи вышла из кафе на мягкое осеннее солнце.
Первый семестр в Оксфорде стал настоящим откровением – благодаря знакомству не только с произведениями неизвестного автора «Жемчужины», Мэлори, стихами Кристины Россетти и Элизабет Барретт Браунинг, но и с жизнью, вдруг раскрывшейся совсем с другой стороны. Все восемнадцать лет Холли знала лишь один неизменный вариант еды, которой питалась, манеры разговаривать, менталитета окружающих, и вдруг все это словно разобрали и перемонтировали, и жизнь стала ярче и интереснее, более насыщенной и как никогда сложной.
Позже Холли будет вспоминать тот осенний семестр как бесконечное пиршество чувств, ежедневные бомбардировки новыми зрелищами, запахами и звуками, которые порой отнимали все силы, становясь почти испытаниями, и разительно отличались от всего, что она знала.
Новизна была во всем: можно было гулять по кампусу Крайст-Черч-Медоуз и в густом ноябрьском тумане увидеть огромную корову, глядевшую задумчиво и печально (студенты Медоуз имели право держать лонгхорнов и пользовались своим правом с пятнадцатого века). Пробегая по мощенной булыжником Мертон-стрит, Холли забывала, за чем шла, при виде привратника в шляпе-котелке или двоих студентов, отчего-то во фраках, на заплетающихся ногах бредущих к колледжу, обнявшись, как самые страстные любовники, но с пустыми бутылками в руках. Можно было нырнуть в лабиринт крытого рынка и разом остановиться от невыносимо густого запаха сырого мяса или при виде оленя, подвешенного за ноги, совсем целого оленя, только с отверстием от меткого выстрела в голове, а спустя пару часов увидеть таких же оленей в парке в центре Оксфорда, пугливо уносившихся прочь, косясь на людей большими влажными глазами.
Еда в тот осенний семестр тоже была особенной: картошка в мундире в полистироловых контейнерах, из которых сочилось масло, или печеные бобы и купленный с лотка на Хай-стрит кебаб, если Холли не успевала в столовую, – все это она быстро привыкла называть обедом. Огромные порции лазаньи с чесночным хлебом, которые они с Эли уписывали наравне со здоровенными гребцами и регбистами, когда осень вступила в свои права
и ночи стали холодными. Дымящиеся кружки чая и сандвичи в студенческом кафе или чайной на Квинс-лейн с высокими табуретами и запотевшими окнами. Оленина и портвейн, которые Холли впервые в жизни попробовала на праздничном обеде, оказались настолько вкусными, что она попыталась украсть вино прямо в хрустальном декантере, но была остановлена служащим колледжа, который очень мягко отобрал у нее графин.Пришлось осваивать и новый язык: занятия с тьютором – тьюты, отчеты о суммах, израсходованных на содержание студента за семестр, – бэтлы, экзамены первого курса – модсы, черные с белым одеяния для торжественных случаев – робы, экзамены в начале каждого семестра – коллекшн, первокурсники, получившие высший балл по всем экзаменам, – ботаны, а те, кому это удавалось и в последующие годы, – мегаботаны. Требовалось разобраться в новой академической терминологии: теория марксизма, теория феминизма, а также составить целый список критиков, которых она будет читать, и лекторов, которых будет слушать.
В «Блэкуэлле» Холли накупила открыток с видами «дремлющих шпилей» и расставила их на каминной полке, а в спальне повесила репродукцию климтовского «Поцелуя», пленившись обилием золотой листвы и тихим упоением, разлитым на лице женщины, знающей, что она любима. Холли решилась потратиться на шарф с цветами колледжа: толстый, шерстяной, темно-синий с розовым, он оказался довольно тяжелым, и она претенциозно, как ей казалось, перебрасывала конец шарфа через плечо, вместо того чтобы обматывать его вокруг шеи и дышать его теплом. Однако Холли не стала вступать в оксфордский дискуссионный клуб, где когда-то упражнялись в прениях премьер-министры и политические лидеры, в эту питательную среду для будущих политиков в горчичных вельветовых брюках и твидовых пиджаках, где молодые люди по-обезьяньи копировали повадки состоявшихся мужчин.
Понемногу Холли начала избавляться от растянутых свитеров, перейдя на анораки с капюшоном, и отважилась носить легинсы со своими испытанными ботинками «Доктор Мартинс», хотя и оставалась полноватой в бедрах по сравнению с другими девушками. Она снимала очки в темной оправе, полученные по государственному бесплатному ваучеру, когда выходила из библиотеки, и экспериментировала с карандашом, густо затушевывая уголки глаз.
Холли вошла в редколлегию газеты колледжа и начала писать о событиях студенческой жизни, посещала собрания местной лейбористской ячейки и работала волонтером на ночном телефоне доверия. Участница движения «Вернем себе улицы», она крепко сжимала в кармане брелок с сигнальной кнопкой, будто все насильники в Оксфорде только за ней и охотились, но через пару недель немного освоилась и перестала брать его с собой. Здешняя мирная атмосфера – в общежитии, на главной улице, в пабах, на кафедре – расслабляла, настраивала удивительно благодушно и казалась почти искусственной по сравнению с тем, к чему Холли привыкла дома. Кроме того, хотя на курсе было всего восемнадцать девушек, Холли доставалось мало мужского внимания. Нед при встрече с ней иронически усмехался, двое парней, занимавшиеся английской литературой, держались очень дружелюбно, но не проявляли к Холли ни малейшего сексуального интереса. Да и зачем им это, если рядом ходят такие, как Элисон, с вечера до утра не вылезающая из клубов, или Софи – совершенный образец красавицы-спортсменки?
Холли это не волновало (по крайней мере, так она себе говорила), и ее нежные чувства изливались на подруг. С Элисон, такой непохожей на нее, Холли окончательно сдружил случай, когда она нашла подругу без сознания на полу туалета после особо бурной попойки.
Это она собрала и придерживала длинные светлые волосы Элисон, когда подругу тошнило над унитазом, вытерла ей рот бумажным полотенцем и принесла стакан воды. Это она умыла Элисон нежно, как мать дитя, и отвела (почти приволокла) подругу в ее комнату. Это она сидела с Элисон ночью, боясь, что та задохнется, если за ней не приглядеть.