Андерманир штук
Шрифт:
– Лев, – сказал он, не меняя выражения лица, – я не договорил. Я не клоун, Лев, и Вы не клоун. Но и дед Антонио тоже не клоун… вот это, собственно, и есть то, чего я не договорил. – Он вздохнул, словно собирался карабкаться по канату, и повторил – очень четко и очень ясно: – Но и дед Антонио тоже не клоун. Отпустите его, Лев.
И кирпичная стена сомкнулась за ним. Петя ушел. Ушел купить табак.
Лев посмотрел на часы. Без двадцати четыре. Через двадцать минут – андерманир штук… город Вена, где живет прекрасная Елена, мастерица французские хлебы печь. Затопила она печь, посадила хлебов пять, а вынула тридцать пять. Все хлебы хорошие, поджарые, сверху пригорели, снизу подопрели, по краям тесто, а в середине пресно.
Обед у Льва уже стоял на плите: бульон на первое и курица с пюре на второе. Хороший такой желтый бульон, горячий… – дед обязательно скажет: «Вскипел-бульон-потек-во-храм», он так всегда говорит.
Лев поднял глаза на окно гостиной и словно
но как трудно деду Антонио различить слова!
Лев остановился. Без десяти четыре: теперь только подняться в лифте и – андерманир штук, пятый на сегодня.
вынеклоунголубчикантонпетровичвынеклоун
И Лев опустил глаза. Лев повернулся к дому спиной. И помчался от дома по Усиевича, к Аэропорту, выбросив из головы – все. Когда он, запыхавшись, остановился у входа в метро, на часах было пять минут пятого.
Ручеек андерманир штук уже убежал дальше.
Без него.
И без деда Антонио.
Первогодекабрятысячадевятьсотвосемьдесятвосьмогогода.
КАК ИЗБАВЛЯТЬСЯ ОТ НЕНУЖНЫХ ЗОНТИКОВ
Попросите вывезти на манеж большое двухстороннее зеркало, помещенное на площадку с колесиками. Развертывая его то в одну, то в другую сторону, ассистент покажет зрителям, что это самое обычное зеркало.
Примите из рук ассистента ведерко с разноцветными зонтиками и поиграйте с ними, словно бы примеряя и выбирая наиболее вам подходящий. Остановившись на самом, с вашей точки зрения, лучшем, положите его на ковер и поставьте ведерко с оставшимися зонтиками приблизительно в пяти метрах от зеркала, строго посередине отражающей плоскости.
Теперь, по одному доставая оставшиеся зонтики из ведерка, поочередно бросайте их в сторону зеркала. При соприкосновении с отражающей поверхностью зонтик как бы взрывается, причем взрыв сопровождается яркой вспышкой соответствующего цвета – в этом сиянии зонтик исчезает из виду, словно проваливаясь в зеркало.
Когда ненужных вам зонтиков больше не останется, поднимите с ковра тот, что понравился, и, раскрыв его над собой, раскланяйтесь.
Пусть ассистент, увозя зеркало с манежа, подхватит по пути пустое ведерко.
Для этого несложного трюка требуется двустороннее прямоугольное зеркало величиной приблизительно 2 м на 1 м. Установите зеркало вертикально на деревянной или пластиковой площадке, размеры которой 2 м на 2 м. К площадке снизу прикрепите колесики: они дадут ей возможность катиться по поверхности арены (ковер имеет смысл заменить на пластиковое покрытие).
Приобретите также шесть-семь обычных зонтиков (не автоматов) разного цвета, с прямой ручкой. Не забудьте надеть на острия зонтиков резиновые шарики: они нужны для того, чтобы не разбить зеркало при ударе об него зонтика. Необходимо позаботиться о том, чтобы все зонтики были прочно застегнуты на кнопку или «липучку»: это не даст им возможности раскрыться в воздухе.
Зонтики следует бросать таким образом, чтобы каждый из них летел параллельно поверхности арены и острием, на которое надет шарик, точно попадал в самый центр зеркала.
Ни в зеркале, ни в зонтиках нет никакого секрета: разумеется, зонтики не проваливаются в зеркало – чтобы они исчезли, просто переведите их в иную систему пространственных координат, и они перестанут быть видны.
Достигается это за счет игры светом – разноцветных вспышек, трансформирующих систему пространственных координат и отвлекающих внимание зрителей от того, что зонтики попросту собираются в воздушный карман на другой стороне зеркала.
Увозя реквизит после окончания номера, необходимо осторожно подталкивать зеркалом находящийся позади него воздушный карман с зонтиками до тех пор, пока зеркало не исчезнет в кулисах.
29. ОН МАШИНАЛЬНО ВЫБРАЛ ПЕРВОЕ
– Приветствую, Сусанна Викторовна, – с трудом снисходя к малым мира сего, едва кланялся вахтерше Демонстратнер. Та, не отрываясь от чтения, шестым чувством – более чем естественным в этих стенах – определяла его присутствие и махала ему всегда одной и той же закладкой из книжки. Сусанна Викторовна постоянно читала, причем Демонстратнер подозревал, что и книжка была одна и та же.
Он уже приходил в НИИЧР словно к себе домой.
Демонстратнер хорошо помнил, как Коля Петров по телефону пригласил его на первую официальную встречу в отдел воздействия. Телефонный разговор был совсем короткий. А когда он закончился, Демонстратнер долго стоял с трубкой, прижатой к уху, и слушал гудки. Наслушавшись гудков вдоволь, он, помнится, аккуратно положил трубку и стоя задумался о том, что же все-таки могло потребоваться от него в институте мозга.
Как минимум, мог потребоваться мозг… «Ну, этого-то у нас навалом!» – утешился
он тогда и стал думать дальше, решив так: пора бы ему наконец признаться себе в том, что же он все-таки умеет. Он подозревал, что признание такое может причинить боль, поскольку умел он, вроде бы, только то, чему научил его Коля Петров. А научил его Коля Петров дурачить людей. Но признаваться себе в этом Демонстратнер не спешил – ему хотелось признаться себе в чем-нибудь другом.И, бросив взгляд в зеркало, он, стыдно вспомнить, признался себе в любви. В зеркале отразился импозантный темноволосый дядя с монументальными чертами лица, явно имевший что сказать миру. «Если бы твоя внешность так беспардонно не обманывала, – давным-давно, перед разводом, заметила жена Аля, застегивая пуговицы на пальтишке их общей дочери, индифферентной ко всему на свете (теперь обе они жили не то в Белоруссии, не то в Молдавии), – цены бы тебе не было». А так – цена ему, получалось, есть. Пятнадцать рублей за один приход: именно во столько Демонстратнера оценивал НИИЧР.
Ну, пятнадцать значит пятнадцать – теперь уже это не имело значения, ибо на данный момент самооценка Демонстратнера была такой высокой, что ему и стольник за приход казался бы копейками. Навещая институт раз или два в месяц, он просто делал науке одолжение, всем своим видом как бы говоря: ничего, наука, придет время – сочтемся. В отделе воздействия его не полюбили. Впрочем, показывать это никто не решался: Демонстратнер настолько выпадал из привычных институтских представлений о том, какими бывают кондукторы, что сотрудники – просто на всякий случай – держались от него подальше. Ну его, дескать… кто знает, какая такая сила в этом субчике заключена! Притом что никто – убей Бог! – не понимал, зачем надо изучать человека, не наделенного никакими паранормальными способностями. Правда, Алеша Попович, говорят, был на его представлении, психологических опытах, – и вот та-а-ам… Но чего только не говорят!
Алеша Попович руководил исследованиями не очевидных больше никому демонстратнеровских талантов, а Алеша Попович и сам тоже тот еще фрукт! Его, в отличие от Демонстратнера, в отделе воздействия боготворили, да толку-то что! Алешу Поповича, одинокого волка (волка он напоминал даже внешне), настолько не интересовало, кто и как к нему относится, что любить его, по словам безнадежно влюбленной-таки именно в него Катюши, было как «Материализм и эмпириокритицизм» изучать: бес-по-лез-но. К тому же, за Алешей Поповичем водилась репутация самого непредсказуемого руководителя в мире: стремясь к одному ему ведомому берегу, он настолько часто и резко крутил штурвал, что команду швыряло от борта к борту и постоянно рвало.
К несчастью, Алеша Попович был гений. Это никому в отделе не нравилось, и все не только любили, но и жалели Алешу Поповича, зато это ужасно нравилось Демонстратнеру, самолюбие которого сильно щекотало – просто до смерти защекатывало, – что его, Демонстратнера, именно гению на растерзание отдали. Сначала Демонстратнер стеснялся Алеши Поповича и кротко сетовал на свою несостоятельность как гипнотизера, но от этого маленького комплекса Алеша Попович избавил его быстро.
– Вам, дорогой человек, – говорил Алеша Попович, – гипнотизером зачем надо быть? Тут у нас при отделе воздействия и без Вас гипнотизер на гипнотизере и гипнотизером погоняет… Скучно ими заниматься, однообразный они народ, да и закоснелый, тяжелый. Чернорабочие экстрасенсорики… с грубыми энергиями работают, примордиальными. Тысячи и тысячи лет этой традиции, а взять с нее – нечего. Взять вообще мало с кого что можно… а вот Вы мне интересны.
– Да чем же? – млея от удовольствия, что в его присутствии поносят гипнотизеров, ластился к Алеше Поповичу Демонстратнер – перед гипнотизерами с детства, как и любой простой смертный, благоговевший.
– Как это – «чем же», дорогой Вы человек, – недоумевал Алеша Попович. – Вы к информанту в самую душу проникаете, в святая святых ходите – и хоть бы Вам что! Вы ведь шельма, Борис Никодимыч, такая, каких свет не видывал: Вы ножничками своими тут чик-чик, там чик-чик – и информант Ваш навеки. А следов – никаких! Вы все можете… Вы информанта мать родную продать заставите, и он Вас за это еще благодарить будет. Таких, как Вы, мерзавцев сегодня как раз и надо изучать в первую очередь: у Коли Петрова нюх! Он недаром говорит, что будущее не за гипнотизерами, не за телекинетиками или пирокинетиками какими-нибудь, а за такими, как Вы, негодяями.
Вот эти вот слова – типа «шельма», «мерзавец», «негодяй» – немножко кололи слух Демонстратнера, как-то так подкорчивало его от них, под ложечкой от них немножко сосало – как бывает, когда съешь что-нибудь неточное, а что – черт его знает, но… мутит, вроде, и ведет не туда, да что ж поделаешь, что ж поделаешь: вкусно было, обильно было – не раскаиваюсь! Он, Демонстратнер, предпочел бы, конечно, без таких слов, но, если нельзя, – ладно, стерплю, не барышня кисейная. Да и не говорит больше никому – проверено! – слов этих про него Алеша Попович, даже и Коле Петрову не говорит. Похоже, что и не любит он Колю Петрова, а его, Бориса Ратнера, – любит. Сам ведь признавался: «Станешь ведь, – признавался, – и змею очковую любить, если она – объект твоего исследования!» Сам-то Демонстратнер, может, и предпочел бы, чтобы его как ни то по-другому любили, но, если взять Колю Петрова, – того вообще никак не любят.