Андреевский кавалер

Андрей Иванович, глянув на него, хмыкнул, а Ефимья Андреевна, прижав кончик платка к губам, засмеялась. Одна половина головы мальчишки была голая, синеватая, а вторая лохматая, черноволосая.

– Куда ты, Вадик? – сказала она. – Срам на люди-то такому показываться!

– Не надо мне вашей тушенки! – сказал Вадим и с силой захлопнул дверь.

– Всегда так, – вздохнула Ефимья Андреевна. – Услышит самолет – и в лес!

– Зря ты его наголо, – сказал Андрей Иванович. – Обиделся.

– До зимы отрастут, – ответил Григорий Елисеевич и отряхнул с гимнастерки и брюк волосы. – Придет, вы его достригите. – Он пощелкал машинкой. – Хорошо стрижет!

– Ни от Тони, ни от Федора ничего не слыхать, – пригорюнилась Ефимья Андреевна. – Живы ли, родимые?

– Не каркай, мать, – сурово оборвал Андрей Иванович. – Федор двужильный, его не сломаешь. И о женке с детьми позаботится.

– Господи, спаси и помилуй, – повернувшись к иконам, перекрестилась Ефимья Андреевна.

5

Через Андреевку отходили побывавшие в боях воинские части Красной Армии. Первыми пропылили санитарные обозы; держась за телеги с лежачими, шагали забинтованные бойцы; на автомобильной и лошадиной тяге прогрохотала артиллерия. Красноармейцы с винтовками и карабинами растянулись на всю улицу. Колонну обгоняли черные «эмки», крытые зеленые грузовики. Одиночные «юнкерсы» пикировали на отступавших, тогда колонна распадалась – бойцы укрывались в огородах, под защитой домов, стоя и с колена палили из винтовок по самолету. Командиры протяжными криками «Рота-а, становись!» снова собирали людей в походную колонну. Хмурые лица, расстегнутые воротники гимнастерок, некоторые шли босиком, сапоги болтались на плече или были привязаны к вещмешку.

Подкреплялись прямо на ходу: восседавший на облучке походной кухни белобрысый старшина доставал из большого деревянного ящика банки с консервами и раздавал бойцам. Когда ящик опоражнивался, он швырял его на обочину и огромным кухонным ножом вскрывал другой. Обгонявшая колонну черная «эмка» притормозила возле кухни, из приоткрытой дверцы высунулась голова в фуражке. Старшина выслушал командира, отдал честь, а когда «эмка» укатила, снова стал раздавать белые жестяные банки бойцам.

– Была стрелковая рота – и нету стрелковой роты, – с горечью говорил он. – А покойникам консервы ни к чему.

– Хлебца бы, – попросил кто-то.

– Была рота… – бормотал старшина.

Оставшийся за председателя поселкового Совета бухгалтер Иван Иванович Добрынин собрал мужчин. Заседали прямо на крыльце, мимо тянулся обоз с ранеными, ощутимо пахло йодом и лекарствами. Серое небо притихло, как перед грозой.

– Дело такое, дорогие товарищи, – говорил Иван Иванович, дымя самокруткой. – Уходят наши…

– Бегуть, – ввернул Тимаш. – Драпают, только пятки сверкают! То ли дело мы в германскую кампанию…

– Помолчи, Тимаш! – повел на него сердитыми глазами Абросимов. – Знаем, какой ты был вояка…

– У меня медаль получена! – заерепенился Тимаш. – Самолично главнокомандующий прицепил к груди.

– Где же медаль-то? – поинтересовался Блинов, – Пропил небось?

– Награды я не пропиваю, – с достоинством ответил Тимаш. – Медальку мою в шестнадцатом разбойнички уволокли.

– Дело такое, односельчане, – продолжал Добрынин, – уходить и нам отсюдова или оставаться? Я толковал давеча с полковником, так он сказал, что Андреевку сдадут без боя, а вот в Климове будет сражение. Туда все части и подтягиваются. Электростанцию будем сами взрывать, чтобы, значит, немцам не досталась.. Саперы заминируют, когда уйдет последний эшелон.

– А еще что говорил полковник? – спросил Григорий Борисович.

– Велел уходить в тыл или подаваться в лес, – неторопливо говорил Иван Иванович. – Леса у нас, сами знаете, богатые, там враг не сыщет. Ну и партизанский отряд нужно будет организовать, коли людей подходяще наберется.

– Это чего же? – влез Тимаш. – Будем в лесу, как серые волки, выть на луну?

– С немцами воевать, дед, – сказал Добрынин. – Такая вот штука!

– Я тут первый дом срубил, тут меня и похоронят, грёб твою шлёп! – сказал Андрей Иванович. – И бабка моя никуда ехать не желает.

– Когда должны электростанцию взорвать? – поинтересовался Шмелев.

– Полковник толковал, как немец подойдет к Кленову, тогда и взрывать надо, – сказал Добрынин. – Саперы взрывчатку заложат, а потом дело нехитрое: вертануть ручку машинки – и взлетит на воздух наша электростанция.

– Кто же «вертанет»?

– Семен, может, ты? – посмотрел Иван Иванович на осунувшегося кудрявого Семена, который утром приехал с товарняком из климовской больницы.

– Взрывать я, Иван Иванович, непривычен, – хмуро заметил тот. – Мое дело – строить.

– Что велят, то и надо делать, – сказал Добрынин.

– Не застрять бы мне здесь, – обеспокоенно взглянул в сторону вокзала Блинов. Он до последнего дожидался в Андреевке сестру, которая написала, что выезжает к нему.

Шмелев внимательно посмотрел на заведующего клубом: под пятьдесят мужику, в партию так и не вступил, и не скажешь, что всего себя отдает клубному делу. Говорили, что Блинов увлекается марками, переписывается с другими филателистами, якобы собрал ценную коллекцию. Была мысль у Григория Борисовича как следует прощупать этого нелюдимого человека, но особой пользы от него вряд ли можно было ожидать. Неужели любовь к сестре держит его здесь? А может, хочет немцев дождаться?..

– Я побегу за своими на хутор. – Охнув, Семен поднялся со ступенек. У него только что швы сняли после операции. – Может, еще воткнемся в эшелон? – Он кивнул всем и пошел прочь. Лицо его пожелтело; оттого что сутулился, он казался даже ростом меньше.

– Говорят, наш Семен чуть от брюха не помер, – покачал головой Тимаш. – Пустяк, говорят, операция, а человека вон как скрутило, едрена вошь!

– У меня же три полных бака молока! – вспомнил Шмелев. – Надо отдать красноармейцам!

– Чего же ты не уехал? – спросил его Андрей Иванович. – С немцами шутки плохи!

– Ты, Борисыч, их сметанкой угости – может, и смилуются, – ввернул Тимаш.

– Завод на мне, – даже не взглянув в его сторону, сказал Григорий Борисович. – Не было команды от начальства эвакуироваться… – Он повернулся к Добрынину: – Электростанцию я могу взорвать.

– Без саперов все равно не обойтись, – сказал Иван Иванович. – А ты все-таки будь на месте, Борисыч, мало ли что.

– Люди толкуют, евонная женка вчерась вечером ящик с маслом перла на горбу, – когда ушел Шмелев, сказал Тимаш. – И у Якова Супроновича в подвале добра навалом! Кому берегет?

– А ты сам видел? – строго посмотрел на него Добрынин.

– Эти куркули мимо рта ложку не пронесут, – ухмыльнулся Тимаш. – Супронович при немцах не пропадет.

– Видно, не дождусь я Нину, – с грустью сказал Блинов. – Надо, пожалуй, отсюда подаваться в тыл, пока не поздно.

– Беги, Архип Лексеич, – хмыкнул Тимаш. – Все бегут, и ты беги.

– Куда бежать-то? – печально посмотрел на него завклубом.

– На кудыкину гору, – ухмыльнулся дед.

Задребезжал телефонный аппарат. Добрынин проворно вскочил со ступенек и бросился в дом. Вышел он скоро, на лице широкая улыбка.