Андрей Беспамятный - Кастинг Ивана Грозного
Шрифт:
— Благодарю, Петр Семенович. — Боярин Умильный повел плечами, звякнув кольцами байданы, и начал подниматься по ступеням. Он все еще считался в походе, [51] а потому мог спокойно носить броню, не натирая загривка дорогими шубами и кожухами.
Изнутри боярские хоромы выглядели столь же свежими и небогатыми, как и сама крепость: белые, пахнущие смолой бревенчатые стены безо всяких украшений, потрескивающие половицы, не успевшие закоптиться углы над образами. Бояре вошли в трапезную. Воевода занял место во главе укрытого подскатерником стола, гость сел на лавку по левую руку от него.
51
В XVI в. на Руси, равно как сейчас во всем мире, ходить в доспехах и при оружии в мирное время,
— Мальвазию [52] свежую купцы намедни привезли, — сообщил хозяин дома. — Я несколько бочонков прикупил.
— Хороша? — скромно спросил Илья Федотович.
— А мы отпробуем, — явно обрадовался воевода, поднялся со своего места, распахнул дверь во внутренние покои: — Остап, мальвазии кувшин принеси, кулебяку [53] сегодняшнюю, расстегаи [54] вчерашние, зайца и белорыбицы, что вотяки привезли.
52
В допетровской Руси зажиточные люди предпочитали употреблять французские и испанские вина. Реже — немецкое, «рейнское вино», более известное под наименованием «Петерсемена», по имени ввозившего его голландского купца. Мальвазия, если верить летописям — первое заграничное виноградное вино, с которым познакомились на Руси в XI в. Его изготавливали в Греции из подвяленного винограда. Но самым популярным вином была некая «романея», происхождение которой ныне неизвестно.
53
Кулебяка — большой продолговатый пирог с многослойной начинкой: капустой, рыбой, кашей, мясом, грибами и т. д. Как это ухитрялись запихивать в рот — науке неизвестно.
54
Расстегай — пирог с открытой начинкой.
— Вотяки не бунтуют? — к месту поинтересовался гость.
— Кто ясак по прежнему уложению платит, все довольны, — с готовностью пояснил воевода. — А кому разбойничать не даем, обижаются. Но я уже станишников полсотни на месте повесил, еще двунадесять [55] в Разбойный приказ отправил.
— Не балуют?
— Балует кто-то, но из чужих. С юга басурмане изредка приходят, чукчи [56] иногда наскакивают, черемисы появляются. Государь о том мною извещаем был многократно и дважды походы против бунтарей посылал. В этом году боярин Петр Морозов ходил, город на Меше спалил, нехристей за Каму оттеснил, мордву и чувашей замирил.
55
Двунадесять — то есть «два над десятью», двенадцать на современном языке.
56
Сейчас в это трудно поверить, но многие века чукчи были грозой Сибири, и сам Суворов по приказу Екатерины II вел с ними тяжелую войну, защищая присягнувшие России народы.
Распахнулась дверь, румяная девка в белом ситцевом сарафане внесла на подносе долгожданный кувшин, два серебряных кубка, блюдо с пирогами, хлебом. Воевода, взмахом отпустив прислугу, своею рукой наполнил кубок гостя, затем собственный, пригубил, по древнему обычаю показывая, что отравы в напитке нет.
— Она самая, Илья Федотович. Отведаешь?
— Отчего не отведать. — Гость поднял кубок и в несколько глотков его осушил. — Хороша твоя мальвазия, Петр Семенович, спорить не стану.
— Кисловата, Илья Федотович. Видать, о прошлом годе лето холодное выдалось.
— Хороша, — покачал головою гость, то ли искренне, то ли из вежливости нахваливая угощение. — Ты, Петр Семенович, душою не криви. Хороша.
Опять распахнулась дверь, девка внесла блюда с целиком запеченным зайцем и свернутой в кольцо, так что хвост оказался в пасти, полупудовой белугой.
— Жмотятся вотяки, — не удержался от возгласа Умильный. — Могли бы и добрую белорыбицу привезть.
— Рыба вкусна, — не согласился хозяин. — И таковых довезли они две дюжины. Здешняя белорыбица, знамо, не астраханская. Как поход выдался, Илья Федотович?
— Не было похода, — взялся за кубок гость. — Разбежались басурмане,
не дали сабелькой вострой во поле поиграть. Неужто не знаешь?— Да прошли уже домой обозы бояр Грязного и Сатоярова, да они ничего сказывать не захотели.
— И я не стану, — отпил вина гость. — Хвалиться ноне нечем. Ты мне о другом молви, Петр Семенович. Отряд стрелецкий у боярина Морозова в приволжских степях не пропадал?
— Не случалось подобного, — твердо ответил хозяин. — Боярин Борис Солтыков о прошлом годе от луговых людишек [57] разор потерпел, две сотни стрельцов убитыми потерял, и столько же в полон попало. Но нынешним летом средь служилых людей урона почти не случилось. Да и не ходили они ниже Казани, по Каме и Моше станишников вычищали.
57
Так они в летописях и называются — луговые люди. А кто такие на самом деле — неведомо.
— И отсель никто на Поволжье не ходил?
— Вот те крест, Илья Федотович, — размашисто осенил себя воевода и скинул на скамью шубу, оставшись в подбитой куньем мехом ферязи. [58] Вздохнув наконец полной грудью, хозяин осушил кубок, отер усы бордовым рукавом полотняной рубахи и притянул к себе блюдо с зайцем.
— А с других мест стрельцы ниже Казани отправиться не могли?
— Откель, Илья Федотович? — удивился воевода, обнажая длинный кинжал. — Московские рати на Астрахань ушли, а прочие мою крепость минуют, иной дороги нет. Да и некому. Чердынские бояре свои усадьбы от станишников обороняли, что воевода Морозов гнал. Рязанцам и владимирцам за Суру и Волгу ноне не перейти, воды много. Разве молодые корсюньковские помещики побаловать решили?
58
Ферязь — дорогая одежда из узорных тканей с кружевами, с узкими рукавами или без оных. Обычно надевалась под шубы и кафтаны.
Тяжело вздохнув, гость допил вино из кубка. Воевода с готовностью наполнил объемистый сосуд снова, затем отрезал крупный шмат хлеба, отрубил заднюю часть зайца, переложил весь кусок целиком на хлеб и придвинул боярину Умильному.
— Странное дело случилось со мной ныне, Петр Семенович. — Отхлебнув мальвазии, гость извлек широкий охотничий нож, отрезал заячью лапу, откусил постного коричневатого мяса. — Возвращаясь из Астраханского похода, услышали мы стрельбу в степи. К самой сече не успели, но раненого одного подобрали.
— Чьих будет?
— То как раз неведомо, Петр Семенович. Обеспамятовал бедолага совсем, имени отчего не помнит, как в степь попал, не знает. Мыслил я, хоть ты знаешь, кто в поволжских степях дело ратное супротив татар ногайских ведет.
— Прости, Илья Федотович, — покачал головой воевода, — но и краем уха ничего не слыхивал.
— А может, упомнишь человека служивого? Заметен он изрядно: росту — косая сажень. Глаза — коричневые, как кора сосновая. Сам брит, волосы короткие, не иначе как с зимы траур носит.
— Холоп? Стрелец? Боярин?
— То неведомо, Петр Семенович. — Отложив кость, боярин Умильный прихлебнул вина. — Назвался Андреем. Я поначалу за стрельца счел, но как разговоры служивый вести начал, так и засомневался. Больно держит себя уверенно, достоинство внутри несет. Как воевода обращается, не холоп. Страха нутряного нет, что в смердах и кабальных завсегда чуется. Явно кнута никогда в жизни не опасался служивый, голода и холода не терпел.
— На Руси от голода не умирают, — ответил старинной поговоркой воевода.
— Не то, Петр Семенович, — мотнул головой боярин. — Равного он во мне чует. На холопов с усмешкою глядит. Травы мокрой терпеть не желает, по три раза на дню менять просит. Руки его белые, нежные, без мозолей. Однако раны на теле ратные, от стрел татарских. Чем воевал, ума не приложу. Выстрелы слышал. Но на стрельца болезный не похож.
— Так давай посмотрим на твоего увечного, — пожал плечами воевода. — Бог даст, узнаю.
— Добре, — кивнул гость. — Пошли.
На залитом солнцем дворе Илья Федотович с облегчением увидел, что получившие свободу полоняне разбрелись от обоза по сторонам. Теперь, вестимо, пойдут в церковь, Бога за избавление от гнета благодарить, а затем и далее, на родную землю. Кто-то, видимо, в монастырь подастся, дабы крышу над головой и кусок хлеба получить, кто-то сам отправится родичей искать, а кто-то и воеводе Лукашину головную боль устроит — корми их теперь, пока попутчиков в родной город не подберут.