Андрей Боголюбский

Волок Дамский не случайно был выбран Андреем для «съезда» (встречи) с Изяславом Давидовичем. Это главная перевалочная база и узловой центр новгородско-суздальской торговли. Волок считался новгородским владением, однако представлял собой своеобразный анклав внутри Суздальской земли, и суздальские князья нередко претендовали на него, а Андрей, как видим, добился того, что город перешёл в его руки. Но, как оказалось, Андрей имел виды не только на Волок, но и на сам Великий Новгород, в котором со времён его отца Юрия Долгорукого не раз правили князья из Суздальского дома. Впрочем, о том, что происходило в те годы в Новгороде, и о новгородских заботах князя Андрея Боголюбского стоит поговорить отдельно.

Младший брат Боголюбского князь Мстислав Юрьевич покинул Новгород в начале 1157 года в результате «которы», то есть беспорядков, вспыхнувших в городе. Дело едва не дошло до кровопролития. В тот самый день, когда Мстиславу удалось бежать, в город вступили сыновья князя Ростислава Мстиславича Смоленского Святослав и Давыд, а спустя три дня явился и сам Ростислав, который окончательно пресёк мятеж; «и не бысть зла ничтоже», как с облегчением констатирует новгородский летописец.

Ростислав прокняжил в городе немногим более года. События вокруг Киева требовали его присутствия в Смоленске. Летом или в начале осени следующего, 1158 года он вместе с супругой вернулся домой, оставив в Новгороде двух своих сыновей: на новгородском столе — Святослава, а в Новом Торгу (нынешний Торжок) — Давыда, который ранее однажды уже сидел в Новгороде. Нельзя сказать, что это пришлось по душе новгородцам, которые хотели бы видеть своим князем именно Ростислава, а не его сыновей, во всём зависимых от отца. К тому же присутствие в Новгородской земле сразу двух князей не могло не показаться им обременительным — и потому, что расходы на княжескую администрацию составляли важную статью городского бюджета, и потому, что с двумя князьями договариваться всегда труднее, чем с одним, и потому, что присутствие отдельного князя в Новом Торге таило в себе угрозу для целостности Новгородской земли.

Вероятно, всё это учитывал князь Андрей Юрьевич, когда зимой 1160 года из Волока — то есть с территории Новгородской земли — обратился к новгородцам с грозным заявлением о своих намерениях. «Ведомо буди: хочю искати Новагорода и добром, и лихом», — объявлял он, а далее вспоминал о том, что новгородцы якобы целовали ему крест (когда это было, мы не знаем), и предлагал им мир на следующих условиях: «А хрест есте были целовали ко мне на том, яко имети мене князем собе, а мне вам хотети (в другом списке: хотети добра. — А.К.)»^{93}. В этот момент, напомню, в Волоке находился и князь Изяслав Давьщович, а значит, в своих притязаниях на Новгород Андрей опирался и на его, пускай и не высказанную вслух, поддержку.

Как видим, в новгородских делах Андрей продолжал политику отца, который первым включил Новгород в сферу интересов суздальских князей. Но действовал Андрей, пожалуй, более решительно, открыто заявляя о своих намерениях и демонстрируя силу, с которой приходилось считаться всем — и не только новгородцам, но и ставшему киевским князем Ростиславу Мстиславичу. Слова Андрея фактически означали для него объявление войны.

Угрозы Андрея раскололи Новгород. «И оттоле начашася новгородци мясти (волноваться, приходить в смятение, мятежи. — А. К.), и вече часто начаша творити», — продолжает свой рассказ южнорусский летописец. Именно в Ипатьевской летописи, в этой своей части представляющей собой нечто вроде семейной хроники смоленских Ростиславичей, раскрывается подоплёка новгородских событий. Естественно, что изложено всё с позиций Ростислава и его сына, идеальный образ которого предстаёт на страницах летописи. Собравшись на вече, новгородцы выдвинули Святославу Ростиславичу ультиматум: «рекоша ему: “Не можем дву князю держати, а пошли, выведи брата Давыда с Нового Торгу”». Святослав подчинился, и Давыд отправился в Смоленск, к старшему брату Роману. Но эта уступчивость князя лишь подлила масла в огонь. «И не дотуда ста злоба их, — продолжает летописец, — но паче на горшее зло подвигошася». Уже на следующее утро, «мало время переждавше», новгородцы «створше вече на Святослава, переступивше хрестьное целование к Ростиславу и к сынови его…». Святослав пребывал на Городище — в резиденции новгородских князей близ города, когда подоспевший доброжелатель сообщил ему, что «велико зло деется в городе: хотять тя людие яти (схватить. — А. К.)». «А что есми им зло створил, оже мя хотять яти?! — патетически воскликнул князь в ответ. — А к отцю моему хрест целовавше на том, яко имети мя князем собе до живота моего! А вчера ко мне вси целовали Святую Богородицю!» Но тут «поиде множьство народа людий, и емше князя, запроша в ыстебке (в избе, отапливаемой темнице. — А. К.), а княгиню послаша в манастырь (Святой Варвары, как уточняет новгородский летописец. — А. К.), а дружину его исковаша, а товар его разъграбиша и дружины его». Позднее Святослава перевели в Ладогу, «приставивше стороже многы к нему», однако князю удалось бежать — сначала в Полоцк, а оттуда домой, в Смоленск. Правда, случилось это уже летом, если не осенью того же года, когда события в Новгороде завершились переходом города под контроль Андрея. В бегстве князя к тому времени были заинтересованы все, не исключая и Боголюбского.

Расправа над Святославом и его дружиной больно ударила и по самим новгородцам. Узнав о произошедшем, князь Ростислав Мстиславич повелел схватить тех жителей Новгорода, которые, на свою беду, оказались в Киеве по торговым делам, и бросить их в «погреб» (подземную темницу) в Пересечене, близ Киева, а всё их имущество конфисковать. Повеление его было исполнено с таким усердием, что 14 человек новгородцев задохнулись от недостатка воздуха (или от нарочно пущенного дыма). Смерть их сильно опечалила князя, отнюдь не склонного к чрезмерной жестокости; по его приказанию новгородцы были вытащены из «погреба» и «розведены» по разным городам, в которых их можно было содержать в более или менее сносных условиях.

Между тем новгородцы вступили в переговоры с Андреем Юрьевичем: «послашася» к нему в Суздаль, «просяче у него сына княжить Новугороду». Они готовы были выполнить требование Андрея, поскольку теперь это отвечало и их интересам, но в то же время искали компромисс, устраивающий и их, и князя. Андрей встретил послов милостиво, но сына на княжение не дал, а предложил им брата Мстислава, однажды уже занимавшего новгородский стол и хорошо знакомого новгородцам. Но именно по этой причине новгородцы от Мстислава Юрьевича решительно отказались и принимать его — даже «из руки» Андрея — не захотели («переже бо бяше княжил у них»). Споры продолжались некоторое время, и наконец приемлемая для всех кандидатура была найдена: Андрей «отпустил» на княжение в Новгород своего племянника, тоже Мстислава, сына покойного старшего брата Ростислава Юрьевича. 21 июня 1160 года Мстислав Ростиславич (значительно позднее он получит прозвище — Безокий) вступил в Новгород и был возведён на новгородский стол^{94}. Смена князей сопровождалась и сменой новгородских посадников: место прежнего, Якуна Мирославича, занял Нежата Твердятич, скорее всего, лично участвовавший в переговорах с Андреем. Он был известен своими давними связями с Суздальским княжеским домом: в Новгороде конечно же не забыли о том, что за 20 лет до описываемых событий, в 1139 году, Нежата, опасаясь расправы, бежал в Суздаль и князь Юрий Долгорукий тогда охотно принял его. Вот и теперь Нежата встал на сторону Юрьева сына.

Любопытно, между прочим, как произошедшее описано в Лаврентьевской (Суздальской) летописи. Её автор излагает ту версию событий, которая была выгодна суздальским князьям и которая, скорее всего, была сформулирована самим Андреем Боголюбским. Здесь смена князей в Новгороде объясняется… жестокой расправой над новгородцами князя Ростислава Киевского. Всё остальное как бы вынесено за скобки, причина и следствие поменялись местами: «Прислашася новгородци к Андрееви к Гюргевичю, просяще у него сына княжити Новугороду, а Ростиславича Святослава выгнаша, зане бе Ростислав, отецъ его, изморил братью их в погребе и многых именье взял»^{95}.

Комментарии, как говорится, излишни.

* * *

Так Андрей, казалось бы, достиг обеих поставленных целей: во-первых, через брак дочери с племянником Изяслава Давыдовича упрочил своё положение среди южнорусских князей, а во-вторых, поставил под контроль Новгород. Но если его намерения сводились исключительно к этому, то можно было бы сказать, что его политика в первые годы пребывания на суздальском княжеском столе оказалась не слишком дальновидной — пройдёт совсем немного времени, и достигнутые им преимущества улетучатся, обратятся в ничто. Возможно, Андрей с самого начала преследовал и какие-то иные цели — однако нам о них ничего не известно.

Между тем ситуация на юге окончательно запуталась.

Всё началось с того, что князь Святослав Ольгович поссорился со своим старшим сыном Олегом, зятем Андрея. Как объясняет летописец, виной тому стали происки неких недоброжелателей, «злых людей», сумевших организовать сложную и многоходовую интригу. Олег отправился в Киев, куда его позвал великий князь Ростислав Мстиславич. Однако «злии человеци, не хотяче добра межи братьею видити», наговорили ему, будто Ростислав хочет его схватить, хотя у Ростислава подобных мыслей не было и в помине. Олег вернулся к отцу, но ничего говорить ему не стал, поскольку затаил обиду и на него, отпустившего его в Киев. Вместо этого, уехав в Курск, Олег вступил в переговоры с послами Изяслава Давыдовича. Интрига продолжалась: Олегу наговорили, будто великий князь намеревается отнять Чернигов у его отца и «мимо» него передать город Изяславу. К тому же выяснилось, что мир с Изяславом заключили и его двоюродные братья Всеволодовичи. В этой ситуации Олег предпочёл перейти на сторону двоюродного дяди. Святославу же Ольговичу, когда он узнал о тайных переговорах с Изяславом своего сына и племянников, дело представили следующим образом: ему тоже объяснили, что Ростислав Мстиславич готов передать Чернигов Изяславу Давыдовичу и с этой целью сын Ростислава Роман тайно посылал к Изяславу некоего смоленского попа. «А уже еси, княже, и волость свою погубил, держася по Ростислава, — растолковывали «злии люди» князю, — а он ти всяко лениво помогает». «И тако нужею поведеся Святослав от Ростиславли любви к Изяславу, [не ведыи льсти тоа, но творяше то правду]». Иными словами, с помощью обмана, хитрости Святослав сделался союзником Изяслава Давыдовича, преступив крестное целование, данное Ростиславу Киевскому^{96}.

Соединившись с племянниками и призвав к себе множество половцев (Святослав Ольгович всё же так и не выступил из Чернигова), Изяслав Давыдович начал новую войну за Киев. Но прежде он подступил к Переяславлю, в котором сидел его зять, брат Андрея Глеб, «веля ему поехати с собою за Днепр, на Ростислава». Глеб, однако, тестя не послушал: преступать крестное целование Ростиславу Мстиславичу и воевать с ним он не хотел. Трудно сказать, было ли его решение согласовано с Андреем или нет, но исключать такую возможность нельзя. Давыдович простоял возле города две недели — но безрезультатно. Тем временем Ростислав Мстиславич собрал войско и двинулся навстречу Изяславу. Не желая принимать бой в невыгодных для себя условиях, Изяслав поспешно отступил; бежали и половцы.