Андрей Боголюбский
Шрифт:
так описывал свою царицу великий Шота Руставели («Витязь в тигровой шкуре», перевод Н.А. Заболоцкого).
Выбор жениха для «богоравной» девы стал делом государственной важности, и в кандидатах на эту роль недостатка не ощущалось. Взоры части сановников обратились к живущему у кипчаков русскому «царевичу» — во-первых, как к особе «царской» (или по крайней мере княжеской) крови, во-вторых, как к человеку православной веры, что имело тогда для грузин первостепенное значение, ну а в-третьих, очевидно, потому, что изгнанный из собственной земли, он, казалось, будет полностью зависеть от пригласивших его людей и послужит послушным орудием в их руках. Кандидатура Юрия была предложена уже упомянутым выше Абуласаном, «эмиром Картлийским и Тбилисским», который вкратце изложил перед собравшимися известную нам историю изгнания «царевича» из Руси и его появления среди кипчаков. Надо заметить, что на выборе русского настаивала и родная тётка царицы Тамары Русудан, наиболее влиятельная в то время при грузинском дворе. Если верно, что именно она в первом браке была недолго замужем за киевским князем Изяславом Мстиславичем (впоследствии Русудан вышла замуж за хорасанского царя, но вновь быстро овдовела и вернулась в Грузию), то она очень хорошо представляла себе ситуацию на Руси. Правда, Изяслав был непримиримым противником Юрия Долгорукого, деда русского жениха, — но последний давно уже был оторван от своей родни и обижен ею, так что это обстоятельство могло послужить лишь в его пользу. Весной 1185 года в Кипчакскую землю за Юрием был послан влиятельный тбилисский купец Занкан Зоровавель. «Меняя в пути лошадей, он не замедлил явиться туда, забрал с собою и доставил… юношу доблестного, совершенного по телосложению, приятного для созерцания» — таким увидел будущего царя младший современник и первый биограф царицы Тамары, автор сочинения, известного под названием «История и восхваление
Брак Юрия с грузинской царицей продлился два с половиной года [213] . За это время он успел совершить несколько весьма успешных походов, показав себя незаурядным полководцем. Уже вскоре после свадьбы «царь руссов и абхазов» (то есть грузин — так называет его источник) разорил Каре; затем во главе войска опустошил «страну парфян» (сельджуков), завладел главным городом этой страны Двином и, «захватив с собою сокровища и пленных», «вернулся назад к совершеннейшей и блистательной Тамар». За этим последовали ещё несколько удачных войн, а также путешествие царя и царицы к границам державы, в частности для совместной охоты.
213
Примечательно, что в грузинских источниках русский супруг царицы Тамары ни разу не назван по имени (хотя приведены имена его отца и дяди). Его имя — Георгий — называет лишь армянский историк второй половины XIII — начала XIV века Степанос Орбелян. [См.: Еремян С.Т. Юрий Боголюбский в армянских и грузинских источниках. С. 396. По мнению С.Т. Еремяна, имя Георгия сохранилось также в двух армянских памятных надписях, сделанных «в царствование царя Георгия победителя» или «в царствование над грузинами Георгия» (Там же. С. 389–421)].
Идиллии, однако, не получилось. Напротив, отношения между царственными супругами настолько разладились, что спустя два с половиной года Юрий был изгнан из Грузии. Грузинские источники обвиняют во всём исключительно «русского, именуемого скифом», рисуя его облик самыми чёрными красками и обвиняя во всех мыслимых пороках и преступлениях. По свидетельству ещё одного биографа царицы Тамары, автора её жизнеописания, уже вскоре после свадьбы «у русского стали обнаруживаться скифские нравы: при омерзительном пьянстве стал он совершать много неприличных дел, о которых излишне писать», так что всё это причиняло особенные страдания его прекрасной супруге. Помимо «скифского» пьянства и несоблюдения в чистоте супружеского ложа, в вину русскому была поставлена какая-то особая, звериная жестокость в отношении многих представителей знати. По словам того же источника, после обличений царицы «русский ещё более рассвирепел» и «стал совершать ещё более губительные проступки: он даже подверг без причины почётных людей избиению и пыткам путём вырывания у них членов»{389}. Что и говорить, преступления и в самом деле чудовищные! Но при этом часть сановников поддерживала русского царя, так что, наверное, не все в Грузии признавали его исчадием ада. Скорее, можно думать, что к тому времени до крайности обострилась внутренняя борьба в окружении царицы, и царь стал вмешиваться в неё, действуя при этом жестоко и самовластно. Не последнюю роль в его разладе с царицей и её окружением, наверное, сыграло и то, что Тамара так и не сумела родить от него наследника, — а ведь для этой цели Юрия, прежде всего, и приглашали на грузинский трон. (Второй брак царицы оказался удачнее: в 1188 году Тамара вышла замуж за осетинского царевича Давида-Сослана и вскоре родила от него сына, будущего грузинского царя Георгия IV Лашу.) Ну и, конечно, на отношение к нему царицы не могли не повлиять упомянутые пороки «скифа». Вряд ли они были полностью выдуманы хронистами — может быть, лишь слегка преувеличены ими. В результате Юрия вынудили отправиться в новое изгнание, на этот раз в Византию. Тамара провожала его, «проливая слёзы» (что не слишком вяжется с предыдущим рассказом о чудовищных злодеяниях её мужа), и «снабдила его несметным богатством и драгоценностями». Да и сам Юрий казался «несчастен» — и «не столько в виду низвержения его с царского престола, сколько вследствие лишения прелестей Тамар».
Итак, «посаженный в корабль, он прибыл в Константинополь и жил там некоторое время» — а если говорить точнее, то около трёх или четырёх лет. По всей вероятности, к сыну Боголюбского в Империи отнеслись благожелательно — как прежде отнеслись к его дядьям, оказавшимся здесь по воле его отца. Но Юрий не собирался навсегда оставаться у греков. Новое замужество царицы не всем в Грузии пришлось по душе. «…Царство Грузинское находилось в волнении, ибо Тамара, дочь царя Георгия, оставила первого мужа, сына царя рузов, и вышла замуж за другого мужа, из Аланского царства», — записывал в 1188 году современник-армянин{390}. Этим «волнением» и решили воспользоваться Юрий и те, кто жаждал его возвращения на грузинский престол. В 1191 году «скиф» явился в Эрзерум, и на его сторону тут же встали чуть ли не все феодалы Западной Грузии. Мятежники двинулись на Тбилиси, и одно время казалось, что они смогут захватить столицу царства. Царице, однако, удалось собрать верные войска (главным образом из областей Восточной Грузии) и с их помощью разбить восставших. Сам Юрий был передан мятежниками царице — но лишь после того, как Тамара дала обещание отпустить бывшего супруга «без вреда».
Юрия вновь выслали в Константинополь. Но он ещё раз попытался вернуть себе трон. Вскоре после второго изгнания «скиф» появился в Арране (нынешнем Азербайджане), где получил помощь от местного правителя, атабека. Оттуда с арранскими и гянджийскими войсками он совершил набег на Восточную Грузию и, «опустошив внутри страны поля, взял много пленных и награбленного добра». Однако такой поддержки, как в первый раз, у Юрия уже не было. Его войска вновь потерпели поражение, хотя самому князю удалось бежать{391}.
На этом история князя Юрия Андреевича в Грузии заканчивается, более его имя в источниках не упоминается. Есть свидетельство, что вскоре после второй попытки возвращения на трон он умер {392} . Историками высказывалась версия, согласно которой сын «Андрея Великого» был похоронен в Грузии. Предположительно называли даже место его погребения — это существующий и поныне в Тбилиси монастырь Лурджи («Синий монастырь»), именуемый также церковью Святого Георгия, или Андреевской и Иоанно-Богословской — по имевшимся в церкви нескольким приделам {393} . [214] Но правда это или нет, достоверно неизвестно.
214
Это будто бы следует из надписи над южной дверью храма, в которой упоминаются имена Абуласана и некоторых других близких ему лиц, а относительно лица, погребённого в церкви, оставлен многозначительный пропуск.
На Юрии Андреевиче и обрывается несостоявшаяся династия Андрея Боголюбского. Наследников по прямой линии у первого владимирского самодержца не осталось — ни на Руси, ни в чужой и далёкой Грузии.
Но посмертная история Андрея Боголюбского — это не только история его потомков и преемников на владимирском княжеском столе. Уже вскоре после трагической гибели князя к нему начали относиться как к угоднику Божию и страстотерпцу (то есть мученику, принявшему смерть не от иноплеменников и не за веру, но от своих же единоверцев). Исследователи древнерусской житийной литературы отмечают, что летописная повесть об убиении князя выстроена как княжеское житие: и в своей пространной редакции (в составе Ипатьевской летописи), и в краткой (в составе Лаврентьевской) она «имеет вид отдельного, вставочного памятника», с характерными для жития заголовком («О убьеньи Андрееве»), началом («Убьен бысть великий князь Андрей Суждальский…») и заключительными словами («…во вся веки веком аминь»){394}. Андрей именуется «блаженным», а также «благоверным и христолюбивым» князем; его подвиг уподоблен подвигу святых братьев Бориса и Глеба, первых русских святых, за полтора столетия до него добровольно избравших смерть и отказавшихся от какого-либо сопротивления убийцам. Притом что Андрей, в отличие от братьев, до последнего издыхания мужественно боролся за свою жизнь, притом что характером своим он вообще мало походил на Бориса и Глеба, автор повести изображает его кротким и незлобивым агнцем: даже «вражное убийство слышав наперед до себе», он «ни во что же вмени» его, то есть изъявил покорную готовность принять смерть, — и принял её: «не за друга, но за самого Творца… душю свою положи»{395}.
Правда жизни уступает место иной правде — а потому князь и ведёт себя, и рассуждает именно так, как того требуют законы агиографического, житийного жанра. Уподобившийся святым Борису и Глебу, Андрей «кровью умы вся страдания» свои. «Аще бо не напасть, то не венець, аще ли не мука, то не дарове! (то есть не благодать! — А. К.)» — восклицает автор повести, и в этих словах сокрыта главная мысль всего повествования: мученической кончиной князь избавил себя от тех грехов, которые накопил в своей — далеко не безгрешной — жизни, и сподобился посмертной благодати от Бога. Можно думать, что уже в первые годы после его смерти, то есть в княжение если не его брата Михаила Юрьевича, то другого брата, Всеволода, во Владимире стали готовить его церковную канонизацию. Но — не случилось. И всё же Андрея почитали — прежде всего другие князья, его «сродники», готовые обратиться к его небесному покровительству и заступничеству, — как, собственно, всегда обращались в своих молитвах к усопшим предкам русские князья. Подобно тому как святые Борис и Глеб стали образцом для Андрея, он сам сделался образцом для последующих русских князей, принимавших, как и он, мученический венец. Когда весной 1238 года, после битвы на реке Сити, татары убили взятого в плен ростовского князя Василька Константиновича, летописец сравнил его участь с Андреевой: «Сего бо блаженаго князя Василка спричте Бог смерти, подобно Андрееве, кровью мученичьскою омывъся прегрешений своих»{396}.В последующие века русской истории князя также почитали — но лишь местно: прежде всего во Владимире, где князь был похоронен, и в Боголюбове, в основанном им монастыре. Его имя включалось в месяцесловы — но лишь в немногие и под разными днями, ибо какого-либо единого дня его памяти не существовало. Так, в святцах XVI–XVII веков встречаются указания на его поминовение под 29 и 30 июня — предполагаемыми днями его убийства, а также под 4 июля — днём памяти святого Андрея Критского, 1 августа — днём победы русского воинства над волжскими болгарами, 3 августа (?) и 2 октября — днём памяти святого Андрея, Христа ради юродивого Царегородского {397} . [215] В царствование Ивана Грозного к Андрею было особенно почтительное отношение — как к одному из первых русских князей, совершивших успешный поход против волжских болгар — исторических предшественников казанских татар, с которыми воевал и которых покорил царь. По указу царя велено было дважды в году служить панихиду «по великом князе Андрее Боголюбском» во владимирском Успенском соборе: «в первые на убиение его, июня в 29-й день, а во вторые ноября в 30-й день», то есть в день памяти апостола Андрея Первозванного {398} . [216] О почитании князя во Владимире свидетельствует и рассказ одной из редакций Жития Александра Невского, составленной в 1591 году бывшим архимандритом владимирского Рождественского монастыря (а в будущем — митрополитом Ростовским) Ионой Думиным. Со слов монаха того же Рождественского монастыря Антония, автор Жития записал рассказ о виденном им чуде: как Андрей Боголюбский вместе с другими русскими святыми — Борисом и Глебом, Александром Невским (чьи мощи лежали тогда в Рождественском соборе), а также похороненными во владимирском Успенском соборе и почитавшимися местно братом Всеволодом и племянниками Юрием (Георгием) и Ярославом Всеволодовичами и ростовским святым Петром, царевичем Ордынским, — восстав из гроба, отправился из Владимира на помощь русскому воинству, вступившему у подмосковного села Молоди в жестокую битву с рвавшимися к Москве крымскими татарами (30 июля 1572 года) {399} .
215
Со ссылкой на выписки из святцев конца XVII в., хранившихся у жителя Ростова Н.А. Кайдалова, архиеп. Сергий указал, что память 2 октября отмечалась «по случаю создания Покровской обители близ Боголюбова» (Там же. С. 196; под 2 октября ничего подобного не сообщается). Думаю, однако, что помещение памяти Андрея под этим днём вызвано его соимённостью со св. Андреем Юродивым.
216
Сохранилась жалованная грамота Ивана Грозного владимирскому Успенскому собору 1550 г. с позднейшей припиской, «из которой следует, что Боголюбовский монастырь должен платить Успенскому собору за панихиды над гробом Андрея Боголюбского»: «…по два рубли денег, хлеба ржи и овса по двенацети четь» (Сиренов А.В. Житие Андрея Боголюбского. С. 208; о грамоте: он же. О грамоте Ивана Грозного Успенскому собору г. Владимира // Историография и источниковедение отечественной истории. Вып. 2. СПб., 2002. С. 27–34).
В 40-е годы XVII века над гробницей Андрея в Успенском соборе, как и над гробницами других похороненных здесь князей, был помещён так называемый «надгробный лист» — краткое житие, составленное на основе летописей и Степенной книги. В этом «листе» (дошедшем до нас в рукописной копии) Андрей именовался «святым страстотерпцем, благоверным и христолюбивым великим князем», «зело украшенным всякими добродетельми, паче же милостынею, и церковное украшение любя» {400} . [217] Какого-то особого Жития князя составлено не было {401} . В рукописных сборниках вместо этого изредка переписывалась та или иная переработка летописной повести о его убиении — как правило, взятая из Степенной книги царского родословия {402} или из других поздних летописей {403} .
217
Впоследствии во Владимире и Боголюбове полагали, что этот «лист» был положен над гробом князя «для незабвеннаго ведения пред будущим родом» ещё Симоном, первым епископом Владимирским, жившим в начале XIII в.; ср. выписку из Жития Андрея Боголюбского XVIII в. с включением текста «надгробного листа»: Доброхотов В.И. Древний Боголюбов город… С. 88–89.
Официальное же причтение Андрея Боголюбского к лику святых состоялось лишь в начале XVIII столетия, когда его мощи, равно как и мощи его сына Глеба, были перенесены из старых каменных гробниц в новые. 15 октября 1702 (или 1701) года останки князя были положены в специально для них изготовленную раку в приделе Благовещения Пресвятой Богородицы, на северной стороне храма [218] . При этом мощи были переоблачены, а остатки древней одежды положены в ризнице собора (ныне они представлены в экспозиции Владимирского музея). В 1768 году, после ремонта храма, Благовещенский придел был переименован во имя святого благоверного великого князя Андрея Боголюбского, а над ракой святого устроен роскошный балдахин. Стену возле гробницы украсили стихи, которые молва приписывала лично императрице Екатерине Великой:
218
Традиционно датой канонизации князя Андрея Боголюбского называют 1702 г. (Доброхотов В.И. Памятники древности во Владимире Кляземском. С. 31 (надпись на гробнице князя); Голубинский Е.Е. История канонизации святых в Русской церкви. С. 134; и др.). А.В. Сиренов, однако, обратил внимание на то, что в источнике перенесение мощей князя датировано октябрём 7210 г. Если здесь использован обычный сентябрьский стиль (что кажется наиболее вероятным), то эта дата должна быть переведена на наш стиль как октябрь 1701-го (Сиренов А.В. Житие Андрея Боголюбского. С. 208, 236–237, прим. 5; странно, правда, что в цитате речь идёт не о 15-м, а о 5 октября).
В 1820 году над мощами святого была сооружена серебряная сень, также украшенная надписями, в том числе и стихотворными:
…Нетленна плоть твоя, великий князь Андрей, В защиту русских стран и в славу их царей, И здешних жителей в отраду На утвержденье граду…{404}