Андрей Миронов и Я
Шрифт:
– Нет, нет, я не хочу! Нет! Я не хочу! – кричит он. – Я не хочу! Мне еще рано! Нет!
Ему плохо. Ему невмоготу. Последний год он почти все время у матери – спит днем, обедает, молчит, загадочный и грустный. Летом он отдыхает в санатории «Сочи», я – в латышской деревне. Он просит меня писать ему письма. Передо мной в саду роща из разноцветных георгинов. Выбираю бордовый как воспоминание о том дне, осенью, когда мы нашли его на дороге, танцевали на мосту и пели самый короткий романс. Вкладываю в письмо лепестки, и пухлый конверт летит с севера на юг.
17 марта 1987 года Андрей выпустил спектакль «Тени». Руководство облило весь спектакль и самого режиссера грязью.
В день 25-летия работы
– Мама, меня даже никто не поздравил и на доске объявлений не вывесили. Ведь сегодня 25 лет, как я работаю в этом театре.
А я упорно ходила с чемоданами своих пьес по Москве в надежде, вернее в безнадежности, куда-нибудь их пристроить.
В середине мая мы с Андреем вышли вместе из театра, сели в его «БМВ» и помчались по Рублевскому шоссе в Барвиху Я принесла ему книгу Аксенова «Остров Крым». Остановились в соснах. Обошли маленький магазинчик и вышли на обрыв. На месте скамейки остались только два столба. Перекладина исчезла – наверное, сгнила. Мы стояли и смотрели в голубую даль. Над нами бушевала врубелевская сирень.
– Я очень хочу сыграть Сирано де Бержерака… – сказал он. – Хотя я устал и вообще больше ничего не хочу играть. Я хочу выскочить из этого колеса, куда-то скрыться. Ведь театральный успех не означает жизненного успеха. И зачем я вообще родился? Не забывай этого места, здесь мы всегда были счастливы.
Заквакали наперебой лягушки.
– К дождю, – сказала я. И мы вернулись в Москву.
Купили пьесу! У меня! Министерство культуры! За 1500 рублей! Это огромные деньги. Это было признание меня как драматурга на государственном уровне. Я сразу приобрела пишущую машинку, отдала долги, а остальные – потом!
В начале июля театр двинулся на гастроли Вильнюс – Рига. Все как 21 год назад, только в обратном порядке. Все в театре одновременно повернули голову в мою сторону: как же, пишет и еще за это деньги получает! Драматург!
Глава 51
ВНЕЗАПНАЯ СМЕРТЬ НА СПЕКТАКЛЕ В РИГЕ
Июль. Вильнюс. Гостиница «Гинтарас». Передо мной в окне – купола, купола, купола, и православные маковки, и католические в виде тиары. Христианство отрывает нас от земли и тянет в небо, думаю я. Город чудный, чистый – сказка! И социализм здесь приемлем. Артисты говорят, что в каждом магазине – колбаса. Была нынче в католическом костеле, слушала орган, алтарь увенчан скульптурным алебастровым распятием, рядом два ангела, возносящие Иисуса Христа к Богу-Отцу в небесный голубой сонм. Сегодня под звуки органа дал мне Бог постичь глубину, трагизм, торжество и радость мистерии Христа.
На рынке продается клубника с кулак и фиалки самых нежных оттенков.
Приехали в Вильнюс американцы, и нам вместе с ними удалось пересмотреть все спектакли Некрошюса. Потрясение. Андрюша ходит на спектакли с Машей. Ей уже 14 лет. Смотрит на нее нежно, теребит пальчики – она ему очень дорога. Он страдает от того, что недодал ей многого в жизни. Он любит и ту, другую Машу, которую удочерил.
Перед отъездом на гастроли кто-то сказал приемной Маше, что Андрей – не родной ее отец. Как он кричал на улице своим поклонницам: «Зачем вы это сказали? Кто вас просил? Она же еще маленькая! Ей рано это знать!»
А сейчас мы стоим все у театра Некрошюса. Я – в элегантном черном брючном хлопковом костюме с косой.
– Танечка, носи всегда черное, тебе так идет! – говорит Андрей.
Рядом с ним, прижавшись, стоит Маша – тоненький цыпленок. Я смотрю, и к горлу подкатывает ком от нежности к ней.
Через несколько дней труппа театра в автобусах переезжает в Ригу. Закладываем
чемоданы в боковое багажное отделение автобусов. Гам, сутолока, шутки… Ко мне подходит Пепита – она уже давно сделала выстрел во «французской опере» – знаменитая Катарина в «Кабачке 12 стульев», муж ее главреж одного из театров Москвы, растет сын, и Заратустра – Елена Семеновна – продолжает изрекать ценные советы в виде путеводителя по жизни.– Тань, – говорит она мне пухленьким ротиком, – сижу тут как-то в «рафике» одна – собираемся на концерт, входит Мирон, садится впереди меня, сидим, ждем. Вдруг он оборачивается и говорит: «Моя жена похожа на мать, такая же хозяйственная». Тань, – говорит Пепита, – и отвернулся! Я думаю: что это с ним? Посидел так некоторое время, потом обернулся и сказал мне: «А любил я только Таню!». Почему он это мне сказал? Как странно!
Через несколько дней я сижу в своем номере в гостинице «Даугава» в Риге на берегу реки. Высоко. Восьмой этаж. Вечер. По Даугаве плывут все в огнях пароходы, и в старом городе уходят в небо подсвеченные высокие башни костелов. Вспоминаю сон, который мне приснился 16 февраля этого года. Стены сплошь выложены мрамором и помещение в виде конуса. Там впереди – стойка, прилавок, тоже из мрамора. На прилавке одна-единственная ваза с цветами, такими, которых я не видела никогда в жизни. Я даже вскрикнула: «Ах!» И увидела бирку на цветах, там были написаны цифры – 16887. Подсчитала от середины февраля 168 дней – получилась середина августа, ну а 87 – это 87-й год. Сижу и думаю, глядя на Даугаву, что же должно произойти?
9 августа не прилетел на спектакль со съемок Анатолий Дмитриевич Папанов. Разорвалось сердце в Москве. Пришли к его жене Наде Каратаевой в номер, сообщили эту страшную весть – заметалась, закричала, завыла, вдруг вытащила чемодан, стала с себя стягивать платье, все повторяя: надо скорей надеть черное… скорей… черное! Траур… ведь Толя умер… скорей черное…
– Надежда Юрьевна, выпейте таблетки успокаивающие… – предложил кто-то.
– Нет! Я не хочу быть спокойной! Я хочу чувствовать свое горе и переживать его!
Труппу как подкосило. На лицах у всех невыразимое горе. А Андрей просто сказал:
– Следующим буду я.
В этот месяц в Риге и Юрмале собрались все, кто был с ним близок. Жил он у Марии Владимировны в санатории «Яун-Кемери», Певунья с дочкой жила в гостинице «Юрмала», а Русалка с Машей в Майори.
Дирекция обратилась к Андрею с просьбой выручить театр и играть вместо спектаклей, в которых был занят Анатолий Дмитриевич, свои сольные концерты. Андрей был очень загружен на этих гастролях, но не мог отказаться выручить театр и не мог не выручить Толю Папанова, с которым его связывало необъяснимое чувство любви и дружбы.
14 августа с утра на теннисном корте в «Яун-Кемери» Андрей сыграл в теннис, принял душ и поехал в Ригу.
Вечером я пришла на спектакль «Фигаро» За кулисами стоял Андрей – как будто ждал меня. Взял мои руки в свои – сжимал, разжимал, сжимал, разжимал и сказал:
– Танечка, этот спектакль я играю для тебя! Я посвящаю его тебе! Не оставляй маму.
Зазвенели звонки, все бросились на сцену, зазвучала музыка Моцарта. Время отбивало минуты – для Андрея кончался навсегда спектакль «Фигаро», и без перехода, на этой же сцене, скоро, вот-вот, начнется новый спектакль с ним же в главной роли. А пока за кулисами Шармёр ходит, сжимая голову руками: «Ой, голова болит, давление», – стонет он. Я смотрю на Андрея, он за кулисами, у самой сцены в свете – я не смею к нему подойти – он рядом, но где-то так далеко, остановившиеся глаза и выражение лица такие, будто ему кто-то вынес смертный приговор. Мне передалось все, что он чувствовал. Сижу в антракте на подоконнике в гримерной и выкрикиваю отдельные слова: