Ангел-хранитель

Наконец Петрусенко ступил на дно, огляделся. Два прохода в две разные стороны уходили здесь под землей. Вернее, то, что от них осталось: контуры низких арок, заваленные обрушившейся землей и камнями. Отсюда – и острые каменные осколки на дне, и концы железных конструкций, торчащие из стен…

Викентий Павлович сориентировался: один проход явно вел когда-то в сторону дома, второй – к речному склону. Значит – подземный ход! Кто и зачем его здесь прокладывал? Возможно, еще первый хозяин и строитель «Замка»? И кто из сегодняшних обитателей «Замка» знал об этом подземелье? Ведь явно кто-то знал…

Наверху солнце ослепило. Петрусенко стал отряхивать одежду, потом сказал Варфоломею:

– Вернемся на кухню, смою с себя пыль веков.

Приводя себя в порядок, вытираясь полотенцем, он проговорил:

– Мрачное место эта яма. Истинная могила.

– Бедный Степан, – вновь всхлипнула Пелагея Никитична. – Молоденький еще совсем! А ведь какой добрый был парень, цветы, кустики, деревья любил. Хотел по-настоящему на садовника учиться, как его дядя.

Петрусенко вновь опустился на стул: его заинтересовало услышанное.

– А что, его дядя как-то по-особенному знал садоводство?

– Еще бы! Парамон Петрович не здешний родом-то. Его привезли из самого Санкт-Петербурга еще князья Берестовы. Не эти, которые во Франции сгорели, нет. Их родители. Давно это было, Парамон тогда сам молодой был, вот как Степан. Ты ведь тоже про то знаешь, Пелагея?

– Да как же не знать! – ответила кухарка истопнику. – Парамон Кузменков знатный у нас был человек. Сам потом рассказывал: принадлежал он от рождения одним князьям – фамилии не помню. Те его подростком забрали из деревни в Санкт-Петербург, отдали учиться одному иноземному мастеру по паркам, садам, скверам разным. Вместе со своим учителем он насаживал парки для царя! А потом его продали нашим Берестовым. Те приехали сюда, в «Замок», и Парамон стал им обихаживать сад. Не один, конечно, много тогда крестьян наших с ним работало, он руководил, да и сам не ленился. Аллея липовая еще осталась, и террасы к воде – все он устраивал.

– А потом, значит, тут и остался?

– Ну да, да, – подхватил Варфоломей. – Как вышел указ от крепости освободить народ, так и он вольную получил. Но никуда не уехал, потому что невесту себе уже присмотрел в деревне Енино. Женился, детей народил. Работал, пока старики Берестовы тут жили да молодые наезжали.

– А теперь?

– Теперь-то стар совсем, восемьдесят, поди, уже есть. Вот Степку учил садоводству, свои сыновья-то без интереса к этому выросли, один в город подался извозчиком, другие крестьянствуют, как все.

– Значит, Степан ему племянник? Какой удар для старика…

– А он и не знает, – ответил Варфоломей. – У него два года как удар случился. Ноги-руки отнялись, да и разум почти ушел.

– Очень жаль, а я хотел навестить его, расспросить кое о чем.

– Ты, Варфоломей, с толку не сбивай человека! – замахала руками Никитична. – Мне Степан покойный как раз говорил, что дяде стало лучше, даже речь вернулась. Так что, господин следователь, можете сходить, порасспрашивать его. Только про Степу и правда не говорите старику.

Петрусенко поднялся:

– Спасибо вам, мои дорогие, за угощение да рассказы ваши… Я так понял, до Енино тут недалеко?

– Близенько, – закивал Варфоломей. – Степан бегал каждый вечер. Через сад, к реке, и левее – по полю, там тропа есть. Как под горку спуститесь, то напротив, на другом холме, уже и избы увидите. Вот то и Енино. А на лошадке так за десять минут доскачете.

– Я любитель пеших прогулок, – улыбнулся Петрусенко.

Он вернулся в холл первого этажа и вызвал к себе Сашу. Мальчик сбежал к нему по лестнице, и было видно: станет просить остаться. Но Викентий Павлович опередил его:

– Вот что, дорогой, ты у меня человек воспитанный, тактичный. Пусть князь пообщается со своим кузеном. А тебе тоже неплохо бы с мамой, дядей, сестренкой побыть.

Саша коротко перевел дыхание и согласился:

– Хорошо, папа, едем. Я, между прочим, и сам уже со всеми попрощался.

– Прекрасно. Но поедешь ты один, верхом на моей лошади. Она спокойная, послушная. Приедешь и сразу скажешь Максиму, пусть на двуколке поезжает в село Енино, к дому Парамона Кузменкова. Я буду там.

Варфоломей уже подвел к воротам лошадь, держал ее под уздцы. Викентий Павлович подсадил сына:

– Ну, с Богом!

Когда юный всадник скрылся за поворотом, он пошел через сад по злополучной тропе. Оглянулся на дом и увидел в окне второго этажа легкую фигурку гувернантки.

На самой околице деревни он спросил о старике Парамоне встречного подростка. Тот сразу указал дом и побежал дальше, гоня перед собой пяток коз – наверное, после дневной дойки вновь на выпас.

Крепкий, средних лет мужик отворил ему дверь, выслушал и спокойно пропустил в дом.

– Что ж, порасспрашивайте, – сказал добродушно. – К папаше речь-то на днях вернулась, вот он все говорит и говорит. Двигаться не может, только говорить. Он рад будет, коли кто его слушать станет, нам-то все некогда.

Это, видимо, был один из сыновей Кузменкова, живший с отцом. В комнате старика оказалось чисто, светло. Не было и в помине тяжелого духа болезни и беспомощной, прикованной к постели старости. Сыновья, видимо, хотя и не наследовали отцовского увлечения садоводством, но родителя любили и почитали. Петрусенко приметил и мелькнувшую в дверях женщину с любопытным приятным лицом, и парнишку-подростка, и девочку, вроде его Катюши, выкладывающую у крыльца на горке песка узор из осколков битой цветной посуды.

Парамон Кузменков лежал неподвижно, но глаза его тут же обратились к вошедшему. Викентий Павлович сказал ему то же, что и его сыну:

– Я гощу неподалеку у родственника. Интересуюсь историей этих мест, судьбами людей. В имении князей Берестовых узнал, что вы были долго у них садовником, что обучались этому делу в Северной столице… Но если вам трудно – не буду вас тревожить.

– Жизнь моя уже кончается, что же мне себя жалеть, – проговорил старик внятно, но очень медленно. – Хоть поговорить под конец могу: речь вернулась да слушатель объявился. Коль хотите слушать – расскажу.

Старик долго, медленно рассказывал, как семнадцатилетним парнем был отдан своими господами Шереметьевыми в обучение архитектору-садоводу Бронку – англичанину. Его и других крепостных из крестьян заставляли делать самые разные работы в парках при имениях князя. В то время входило в моду английское устройство садов и парков. Парамон был парнишка способный, трудолюбивый, ему работы по садоводству, хоть и тяжелые, очень нравились. Он ко всему присматривался, за все брался. Скоро мастер Бронк его выделил, взял себе в помощники. А потом – и в бригаду, которую отправили в Царское Село, на работы по поддержанию порядка в Екатерининском парке.