Ангелофилия

«Так вот, он в город переехал, там учился, рос, окреп и вот женился, как будто для прикрытия, оттого, что только мать он больше всех любил. Ее он духом пропитался. Подрос. И мать уж не могла по-новой замуж выйти. Тем более встречаться с кем?» Валерий Палыч, сморщился.

На всех наш Павлик, вернее его дух, поправился Гамлет, сразу же писал в НКВД и не гнушался: самолично расстреливал врагов народа, тем самым развлекал Лаврентий Палыча, а перед ним Ежова, а заодно и, убирая конкурентов, рвал, метал и черепа проламывал, но больше все ж стрелял и каторжным трудом одаривал, они же тоже все себя оправдывали, что за правое дело кровь льют.

И после, как пускал в расход, старательно их перечеркивал в энциклопедии крест на крест химическим карандашом мусляканным. Был близорук, но лица, имена – все аккуратненько, словно для кого-то, по линейке. Каменев, Зиновьев, Тухачевский, Рыков, Троцкий. Всех Павлик сдал, чтоб с матерью своею, Революцией, любиться, кровосмешением страну объяв, детьми своими наводнив, голодной саранчою расплодился, и слышался уж рык, и рев, и гвалт.

И сам он не угас, забыв детей своих на улицах и в городах. Остепенился, только на словах. Те не пропали дети и. Знакомы лица! А нам расхлебывай их эллинские страсти. Инцест твою! И однополая любовь у них в забаве, что по нашим временам почти нормально, словно эллины пришли из глубины веков, в страну медведей и осели здесь средь елей. В прошлом ли ответ? Все люди одинаковы и тогда и счас у всех все одинаково. И так сильно в нем к матери стремленье, что и сейчас, вот думали уж все, и усмирился гад, раскаиваться стал, все говорил, не знал, что с матерью он спал, что пьяную от крови выпитой людской он возымел, ее дурак, хмельной. Инцест, идри твою! И никуда не деться. Уж больно юн был и горяч, она же как невеста. Она же опытна и страшно как сладка, манила наглеца развратом власти, дри-ца-ца.

Революция! Звала под полог сильно, завлекала, глупого юнца. Черным-черна была ее душа. Манила изувера черная дыра! Тянула гравитация. Затем, как мавр, пока старухой Революция еще не стала, не выдержал и по навету, выдумав, что неверна, убил своими же руками, так испытав катарсис и оргазм одновременно. Затем палач очнулся и, кляня, хотел уж руки наложить и на себя, и руки-то в крови по локоть или даже выше.

Впрочем, эти сплетни идут от недругов, потомков тех, кого он вслед отцу отправил к праотцам. Как им казалось, в ад или в расход, а оказалось, что на VIP курорт, где никогда и ничего не надоест, нет скуки, нет тоски, нет страха! Это ж надо! Боли нет и туалетов нет. Видимо нирвана!

Такая каша из вчерашних палачей и жертв, которые на брудершафт братались, радостно как будто и, не узнавая, прохлаждались в тенистых рощах. Утром нет похмелья, ешь, пей – одна отрада. Мечта революционера, каторжника Кобы – мировая революция. Мстить и покорять народы больше, вроде как, не надо, а здесь он нараспев поет псалмы на радость маме вместе с Троцким и счастлив, что не помнит, кем он был. Иль только претворяется в нирване? Иль снится ему сон за несколько часов до Великой победы! Он просыпается в поту, и на руках у мамы.

17

Шоу трудного утра

В четыре утра Гамлета разбудил резкий звук – гремели входными дверьми. Нехотя поднялся, подошел к окну, никого не увидел, залез на подоконник и крикнул в приоткрытую форточку: «Э-э-э-э, х-ли вы там!» Тот, кто там был, не реагировал и продолжал стучать. «Пойду, выйду», – тихо сказал Лене. «Может, не надо?» Но терпеть стук не было сил. Пять утра. Вышел в коридор. Где-то на верхних этажах раздался надрывный стон: «Помогите!» Женский голос чередовался с мужским. И засомневался куда же идти, но стук в дверь резал слух.

Подумал, может это стучит тот кто все объяснит. Отвлекся на дверь, хотя показалось, что наверху кто то неземной секретно рожает квадратноголового, цилиндрического инопланетянина, и оттого, просит помощи. За дверью оказался длинный костлявый наркоман. Хотел дать ему за наглость, но не захотел пачкаться. Как оказалось, это он избил девушку. Бил, пока у нее внутри что-то не оборвалось. Затем дружки выправодили его на улицу и вот он ломился.

Гамлет этого не знал, и запустил звереныша.

– Вызовите, пож-жалуйста, «скорую», – заикаясь, попросил тот. – Дру-гу плохо-о!

– А что вызывать, вот она и приехала.

– Видимо, кто-то раньше вызвал. – заметил Гамлет, когда двое – мужчина и женщина – в белых халатах с серебристыми, как у космонавтов, чемоданами проследовали вверх.

Наверху продолжались стоны:

– Пом-мо-ги-и-и-ите. Словно умирает-подумал я.

Наркоман попросил воды. Я как то расслабился и вместо того чтобы послать подальше, ответил, каким то чужим голосом.

– Сейчас – заодно вспомнив, что у наркоманов «сушняк». Стало жаль. Вообщем как всегда. Брови домиком. Прилив сочувствия. Налил пластиковую 0,33. Вынес. Пьет нехотя, словно прикидывается. Спрашиваю, что с ними?

– Да что-что? Колются всякой ерундой, а потом кипят. – вяло отвечал он.

– Наркоманы? – зачем-то спросил очевидное. – Жахнулись не тем, –

– Да-а-а, нарко-о-о-о. – на ходу засыпает и сразу просыпается.

– Не хлопай дверями – дети в доме спят, и давайте-ка уже на выход.

Отвечает, булькая:

– Хорошо-о-о.

Замызганный, грязный, липкий, бессильный. Оборотень. Наверху стихло. Врачи, как роботы, прошли в обратном направлении.

Вот он – апокалипсис! Зашел домой. Смотрю в окно. Минут через пять вышли. Второй поменьше и в кепке. Пошушукались и бежать в разные стороны. Движения заторможенные, бегут как в замедленной съемке. Через минуту после еще и бомж нарисовался. Все какие то, как шкурки от соленых помидор, красно -черные. Полный упадок. Ничего не скажешь, пестрая, вернее бледная бригада смерти. Дверь на распашку. «Что за народ?» – нервничал, еще не зная, что наверху между этажами лежат, два мертвеца.

Вот тебе и День рождения!? Подарок что надо. В пяти шагах от растворенных в нарко кислоте жизней. Сострадание есть, но что толку. Только бессонный газ в черепной коробке и муть за роговицей, словно пьяный уснул с сигаретой в постели и матрас тлеет. И обреченное понимание, что вообще то не нам судить, а тому, кто издает шорохи в мозгах, нагнетая ужас и низменные желания, положить на все с прибором и хапнуть передоз.

«Полный подъезд квартирантов» – пояснила Ленка. «Тогда понятно». Поспать не получилось. Через полчаса подъехала милиция, затем труповозка, а уже далее и телекомпании подтянулись. Шоу трудного утра, затем трудного дня и, вдогонку, такого же вечера началось. У меня всего лишь День рождение, в непроходимых дебрях, человеческих судеб.

Хочется любых, даже перемороженных, цветов и крепко выпить. Потом разжечь костер в любом лесу, на поляне, да хоть даже на пустыре и погреться! Факт, как хочется! И уже прекратить помнить о том, что нас никто не спросит, хотим ли мы стать кузнечиком или человеком. Мы бл-ть подневольные твари! И тем более нас не спросят, хотим ли умереть сегодня или завтра и какой смертью. А чего мы тогда кипишуем. Еби–кая сила! Раз это происходит не по нашей воле!? Урылись и заглохли быстро!Тянем лямку дальше! Мерием давление и снимаем кардиограмму.