Ангелофилия
Шрифт:
А ты помнишь лет десять назад, не спал ночами и сидел в узкой серой ванной, расположившись на кромке стиральной машины «Ока-3, и писал стихи». На кухне сотрясалась «Бирюза». Тишина звенела турбинами падающей воды, ноги затекали и дряхлели от нехватки крови. Крови мало – она вся истрачена на никому ненужные строки сердца.
Это состояние владело, обещая стать всепобеждающим. Оно как могло доказывало что изначально сильнее тела. И с течением времени становилось маниакальным и схожим по неприменимости с астрономией, а также с построением космического корабля по наброскам К.Циолковского, взятым из журнала «Наука и жизнь». По телевизору кто-то назвал его городским сумасшедшим. А мы кто? Нормальные? Глупцы!?
И что? Закончилось попыткой запустить в домашних условиях хрущевки, используя балкон
Не мог вспомнить предыдущую жизнь, без нее, потому что гипноз неспокойных глаз лег тающим летом счастья. Расцвел стремлением, при расставании больно кусая молочными зубами разлуки; еще не зная, что удержать счастье в себе так же трудно, как и найти, в отличие от плохого настроения и пустоты разлуки. Ты ли это «дольче вита», «Фата моргана» и еще что то совсем неведомое, как?
Увидев тебя только раз, вдруг понял, что знал всегда раньше, даже не зная, как выглядишь! Заболел к тебе! Ходил, бродил, искал, не зная, что ищу, и тем более, что найду такую мельчайшую частицу, такую мальчишницу, которой почти неинтересен в небритом состоянии.
Шарил, холодным щенячьим носом у закрытых ворот, из-под которых тянуло телесными духами, и дальше упирался в чьи-то насмешливые раскрасневшиеся щечки, прелестные но пахнущие совсем по другому. И все они, как будто пряничные и земляничные, оказались не для меня. Оказались уже чьи-то шустрые, хитрые, прожорливые, но почти сразу чужие и холодные, как зимние стены домов, как темные дневные окна в январский полдень, в которые хочется запустить камнем и убежать, и за шторами, которых уже кто-то другой.
И этот кто-то, даже отсутствующий в данный момент, и есть их тепло, и их человек который всегда к месту, всегда гладкий, не засаленный, такой неправдоподобно добрый и ласковый, даже если все наоборот. До поры до времени и меня устраивали даже жирные, мутные лобовые окна женских глаз, которые вожделел и без любви, довольствуясь тем, что вокруг есть здоровенная, вонючая ляжка похоти и от нее вроде как некуда деться, она тянет.
Ее командный голос звенел в ушах. А в огромные подслеповатые глаза поцелуя, на полном ходу шмякались куриные яйца. Врезались на своих мотодельтапланах камикадзе насекомые, устраивая убиенными тельцами наваристый компост на лобовике – такую гремучую смесь, вырисованную изощренным киллером, после которого никакие импортные щетки и моющие средства уже не берут засохшую могилку. Ведра родниковой воды не помогают очистить, превращаясь в бесполезный мутный бульон.
Артефакты грозили сохраниться для истории, еслиб не новые моющие средства. А вы говорите чужие губы, чужие щеки, шея, грудь, медь, слезы, розы, шипы, кожа. Они уже до окисления зацелованы и размазаны, что, если и захочешь, не скоро выветрятся и забудутся с поверхности. Кожа на местах прикосновения протерлась и стала тонкой, зубы с налетом, на щеках легкий волос от чьей то слюны. Вот уж и наговорил, будто пьяный и представил чрезмерного привереду, не умеющего когда надо менять тембр голоса с серьезного на несерьезный и обратно. А то, что таким привередой как будто когда-то был в юности – так это максимализм, нарциссизм, и все такое, но тоже не на все сто пятьдесят, а может и остался таким, только с оговорками. Остался, остался.
А сейчас такой же, как все, почти не отказывающийся от любого, пусть и тантрического, а тем более из-за такой ерунды, что кто-то кого-то целовал или еще что, до меня. Сейчас только бы и сказал «слава Богу, что это у вас было» иначе бы не обратил на вас никакого внимания. Вы искушены! Сейчас, почти как и раньше но только с трудом, интересуюсь, кто передо мной, просто хочется красоты и тепла, а не спешки и сумбура, а тем более ревностной тьмы когда смотрю на нее в упор и не вижу.
Теперь устраивает активная участница и даже жертва секс революции. Перебесившаяся! Ой, ли! Песни, нефть, новости, оскары, глобусы, члены сообществ и дуры с жвачкой во рту, перебивающие сигаретку. Искушение всегда велико, но уже не перебарывает
опыта. И это про меня!? Нет это про них. Про нас всех. Бывает останавливает не только брезгливость, и та по трезвой, а так гуляй поле, воля вольная, степная и не схожесть и принадлежность к разным социальным группам.Тогда я искал приключений на свою голову и в итоге находил. Сказать, что плохо искал, нельзя. Получал по полной, до кровавых слюней и мочи Искал, как мог, – агрессивно или вяло, в зависимости от настроения; мог собираться часами, репетировать сутками трехминутную речь, обращенную к понравившейся девушке, даме. Дама – это громко сказано! И не мне судить, насколько. А кому? Сейчас удивляюсь! Казалось бы как же все происходит. Находил быстро и в том же темпе терял. Ну, никак они не держались, несовместимость энергий это покруче слов или характеров, а может и их составляющая.
Пестрые эскизы покоренных вершин сменялись грубыми мазками капитуляций, отступлений и разочарований. Кто то с пренебрежением скажет мазня, а я думаю творчество. А то, что не уговаривая и не хватая за подол, боясь раньше времени жениться, изначально искал там, где ничего и не мог найти, ибо в данной местности преобладал совсем не мой тип женщины. Это, да, издержки взросления, но откуда ж тогда было знать, вот и растраивался зря на себя и своим неудачам.
По ходу это все равно, что амурского тигра скрестить с индийским, вроде ничего особенного, а разница есть. Малодушно, делал вид, что увлекся, и потом когда уже безразлично зевал в ее присутствии, презирал себя за это. Не знаю, как для других, а для меня это был важнейший период и выбор, потому что намеревался прожить с этим человеком всю жизнь от А до Я. И это ль не безумная идея, владевшая мной и, кажется, продолжающая владеть. Поэтому боялся промахнуться – ведь я же не Робин Гуд, а кто боится, тот и промахивается. И промахивался. Вдохновляясь не от тех. А так и бывает. Кому мы нравимся, нам не нравятся и наоборот. Глупо как то.
И глючило от того, что все девчонки шли не сами по себе, а со своим набором, состоящим из мамы, папы, дедушки, бабушки. Которые на тот момент, имелись и у меня, но были, так сказать, не лучшего качества и вряд ли могли устроить девушку из хорошей семьи.
Часто представлял, что их коллективный прокурор будет моим пожизненным обвинителем, а, как мне казалось, своими родственниками, в отличие от девичьих, я никогда бы не прикрылся.
Дорожил свободой. А чем дорожишь, то часто и теряешь.
Девчонки – это другое дело: за ними другой пригляд и с них другой спрос. А то и дело, что сейчас вообще никакого спроса и пригляда нет – делай, что хочешь, только по-умному. Дым в мозгу ни к чему. Пиво там глотать посреди улицы. Залеты тоже! От залетов безотцовщины рождаются.
Жить надо красиво и легко, а не тяжело, в сомнениях вдруг не совпадут экстерьер и все такое. Ходи сюда! Это уже не любовь, ибо когда любишь, о таком не думаешь – оно само на места встает. А если думаешь, то, значит, не любишь. Какое уж тут счастье? Все время думать, что она думает о твоих сексуальных способностях! Это действительно надо чтоб шандарахнуло взрывной волной, оглоушило звуком, с ног сбило, порывом дождя окатило пятиметровой волной, нахлынуло в мозг нейрономи, и влетело в грудь соколом, на глубину гигантских кальмаров, до раскачивания Останкинской башни и непроизвольной задержки дыхания дайвинга и, повинуясь одурманенному мозгу, пришибло в космическом масштабе; чтоб даже уползти не мог, если начнется; так, чтобы уже запредельно раздербанило разрывным в башку. Чтоб маяться, одним словом, до смерти и не жалеть!
Любоваться ее миниатюрной изящностью глядя на все и в том числе на аккуратный пробор в волосах. И счастье, за которое переживал, и опасение, что если не встречу на пути, то придется проникать в чужие уделы и отбивать у кого-то благодатные почвы, искать на другом конце света, в чужих постелях, чужих небесах, делать жуткие морально- нравственные проломы, рубить, хамить и мудрить, и еще много чего делать.
Грешен, похотливый дурень – хотел увидеть девственную, первозданную красоту, но не увидел, не нашел. И не просил что то вроде: «Ну скажи что-нибудь! Расскажи о себе! Не молчи!» И она говорила: «Не понимаю, как ты меня полюбил: я же совсем не та, за кого ты меня принимаешь. В душе я не она!