Ангелоиды сумерек

– Железо тут привозное, – сказал я, приметив цинковый блеск ведра на закраине сруба. – Как насчёт оружия?

– Я так думаю, с огнестрелом у них хватило ума не связываться, – отозвался Хельм. – Ты знаешь, как должен выглядеть арсенальный подвал? Ничего похожего.

– При чем подвал? Может быть, дома битком набиты стволами и автоматными лентами.

– Только то, что можно привезти на себе по суше и доставить по воздуху за один рейс. А это по большей части орудия сельского хозяйства. Для твоих стволов пули скоро отливать придётся. И изобретать дымный порох.

– Тут что, миновал разгар межплеменной войнушки? Не похоже.

– Охота, – произнес Хельм лаконично. – Они надеялись на хорошую охоту. В прежние времена кое-кто этим если не промышлял, то развлекался. Я видел кабаний след, когда мы сюда шли, Кабан, кстати, – такая животина, что легко может лесу вредить, особенно дубовому.

– Может быть, у них не так плохо, как кажется вначале.

– Так плохо, как кажется, бывает очень редко, – философски заметил Хельм. – Вот по-другому…

Абсаль недоумённо переводила взгляд с меня на него и обратно.

– Здесь есть дети, – наконец, ответила она. – Это же хорошо – или нет?

– Смотря по обстоятельствам, – ответил он.

В этот момент пустынный двор слегка оживился. Из одного жилища выступила женщина, довольно молодая, судя по стати и мысленной ауре. Фигура и лицо были наполовину скрыты грубошерстной накидкой: чем-то вроде пончо прямого кроя, только поуже, или накидки одесских портовых грузчиков, но пошире.

– Двойной плат, – отметил Хельм. – Такие у замужних теток еще в моё молодое время были.

Я же увидел другое: младенца в чём-то вроде слинга или складки в подоле накидки и пятимесячный плод внутри. Стало ясно, отчего молодку оставили дома на время толоки, или общих работ: расчистка пустошей – дело трудное, а подбирают после нее хворост ребятишки постарше ее грудничка. Все это примирило меня с обстоятельствами.

– Они сектанты, – лаконично прокомментировал Хельм. – Вроде анабаптистов или бесарионовцев. Упорный народ и трудолюбивый. Мне случалось таких жечь.

Вся эта информация выстроилась у него, так сказать, в один ценностный ряд. Очевидно, Абсаль поняла суть дела чуть раньше моего, потому что кивнула:

– Думают, что весь многоликий мир следует перекроить по их указке. Хайй, послушай, когда они сюда пришли. Мира знает немного, а ей лет восемнадцать, по-моему.

Я попытался пройтись поверху. Она была девочкой, когда почти каждую неделю прилетали вертолеты. Летний городок был из брезента, палаточный, и очень много тюков. Пророк предсказал болезнь, и они хотели отделиться от мира прежде, чем прискачут вороные кони. Но мор прилетел вместе с ветром.

– Чепуха, пробормотал я. – Внутри вас самих. И геликоптер ни при чем, и воздушно-капельная инфекция.

Пророк распорядился собрать всё сколько-нибудь лишнее и сложить в ямы. Дети очень радовались, когда их позвали бросать туда головёшки и смоляные жгуты.

– Сколько-нибудь солидного оружия у них не было с самого начала, – кивнул Хельм. – Как я и говорил. Только вот не думаю, что этот их предводитель всерьёз думал остановить заразу. Скорее тренировал их послушание.

Верно. Я слегка подтолкнул воображение Миры, и оно нарисовало груды больных на смрадных подстилках и неподвижные трупы. Они тоже наполнили захоронения доверху, только их уже не подвергали огню. У собратьев не было ни сил, ни прямой необходимости.

– Собратья. Не родичи? Хотя, кажется, просто дальние, не только по крови, но и по браку… – подумал я вслух. – Родившийся Пророк означал генетическое клеймо на них всех.

– Хайй, этих людей прогнали. Сначала просто оттеснили, это потом они стали против всего мира.

– Им нужно было получить свою веру, чтобы выжить, – ответил ей Хельм. – Что проку теперь думать, правильная она была или не очень?

А потом мы трое спустились со стены вниз. Чтобы прийти в родовой замок с готовым тактическим планом.

Ворота, конечно, были заложены изнутри на засов, дверцы в них не было вообще, но на одной створе красовался чугунный бублик – еще один знак того, что до железного века здешние утописты уже добрались. Я подошёл и стукнул им в стену, почти не надеясь на быстрый отклик. Но тотчас в другой створке открылось слепое окошечко, оттуда выглянул морщинистый рот в кустиках усов и бороды и спросил старушечьим голосом:

– Чего надобно?

– Мы родичи Доуходзи, – ответил я, слегка отойдя от ворот, чтобы меня смогли разглядеть так же хорошо, как и моих спутников. Надеюсь, картина была успокаивающая. – Он здесь?

– Я могу позвать обоих старшин. Подождите.

Глазок захлопнулся. Позади ворот что-то крепко лязгнуло – я догадался, что старик из предосторожности (или просто для отмазки) вдел в проушины железный дрын.

Ждать оказалось очень интересно: по ту сторону сначала было очень тихо, потом я почувствовал тепло, зашелестели мысли и тонкие голоса, Слабейшие почти всегда являются первыми на место происшествия – они куда больше сильных уверены в своей неуязвимости. Чуть позже пробились в первый ряд здешние долгожители: перед ними очередь к дверному глазку неохотно расступилась, потом ряды сомкнулись вновь. Нас, по моим представлениям, не так боялись, сколько опасались обсуждать вслух.

«Интересно, понимают ли пережившие мор, что мы – их логическое продолжение?», – подумал я, но тотчас же спохватился. Ну да, тех обречённых, кого спасали мои собратья, здесь просто быть не могло: Доуходзи прибыл сюда уже после того, когда пандемия вдосталь поработала над селекцией. Я вообще был уникум и перерожденец. Хельм, возможно, выжил не из-за генов, а благодаря профилактике. И Абсаль – как она связана с родом человеческим в обеих его ипостасях? Сам не понимаю.

Тут замолкло всё и вся, помимо штырей, щеколд и пробоев. Или там чего ещё похожего. Ворота мягко распахнулись.

И к нам вышли оба вождя.

Доуходзи я не знал, но угадал сразу. Далеко не юнец и даже не зрелый муж: он позволил себе состариться задолго до того, как «принял Кровь». Широкоскулое, как бубен, тёмное лицо в рамке серых прядей, тонкий, с горбинкой, нос, сутулая фигура, заточённая в узкий комбинезон из замши с узорами в виде рёбер по всей груди и замусоленными махрами вдоль всех швов, скупые движения – всё говорило о дряхлости почти запредельной. Но вот глаза, узко прорезанные, непроницаемо чёрные, с ясными бликами живого серебра, что выплёскивались оттуда наружу – они были совсем юными и страстными. Только это была не простая человеческая страсть. Такими глазами смотрят на мир, пытаясь объять, гениальные учёные и живописцы, поэты и пророки и… великий шаман Великой Пармы.