Ангелология

— Если я уеду, позволено ли мне будет вернуться?

— Вернувшись, вы поставите под угрозу безопасность остальных. Ангелология — это навсегда. Единожды начав, ее невозможно оставить. И вы, Эванджелина, уже начали.

— Но ведь вы перестали заниматься ангелологией, — возразила Эванджелина.

— И посмотрите, чем это кончилось, — ответила Селестина, перебирая четки, висящие у нее на шее. — Можно сказать, что мой побег в Сент-Роуз частично послужил причиной опасности, в которой теперь находится ваш юный гость.

Селестина помолчала, словно ожидая, пока слова дойдут до сознания девушки.

— Не пугайтесь, — сказала она, взяв Эванджелину за руку. — Всему свое время. Вы оставите эту жизнь, но получите другую. Вы продолжите давнюю традицию. Кристина де Пизан, святая Клара из Ассизи, сэр Исаак Ньютон и даже святой Фома Аквинский не чурались нашей работы. Ангелология — благородное, может быть, самое высокое призвание. Эту науку выбрать нелегко. Нужно быть храбрым.

Пока они беседовали, Селестина переменилась — казалось, болезнь отступила, в светло-карих глазах светилась гордость. Голос обрел силу и уверенность.

— Габриэлла будет очень гордиться вами, — продолжала Селестина. — Но я буду гордиться еще больше. С первой минуты вашего прибытия я знала, что вы станете выдающимся ангелологом. Когда мы с вашей бабушкой были студентками в Париже, мы могли точно угадать, кто из наших сокурсников преуспеет, а кто нет. Это похоже на шестое чувство — способность обнаружить новый талант.

— В таком случае надеюсь, что не разочарую вас, сестра.

— Просто удивительно, как вы похожи. Глаза, губы, походка, осанка. Похожи до невозможности, как близнецы. Я буду молиться, чтобы ангелология увлекла вас так же, как Габриэллу.

Эванджелине ужасно хотелось узнать, что произошло между Селестиной и Габриэллой, но Селестина опередила.

— Скажите мне напоследок — кто ваш дед?

Голос ее дрогнул.

— Вы действительно внучка доктора Рафаэля Валко?

— Не знаю, — ответила Эванджелина. — Отец никогда не говорил об этом.

На лицо Селестины набежала тень, но очень быстро рассеялась, сменившись беспокойством.

— Вам пора идти, — сказала она. — Будет непросто выбраться отсюда.

Эванджелина снова хотела встать позади инвалидной коляски, но, к ее удивлению, Селестина притянула ее к себе и обняла, потом шепнула на ухо:

— Скажите бабушке, что я прощаю ее. Скажите, я понимаю — тогда не было выбора. Мы делали все необходимое, чтобы выжить. Скажите, она не виновата в том, что случилось с доктором Серафиной, и, пожалуйста, скажите, что все прощено.

Эванджелина тоже обняла Селестину, чувствуя, какой худой и слабой была старуха под просторной одеждой.

Подхватив тяжелый футляр, Эванджелина повесила кожаный ремень через плечо и повезла Селестину обратно к лифту по длинным коридорам. Как только они оказались на четвертом этаже, ее движения стали быстрыми и осторожными. Она чувствовала, что Сент-Роуз отодвигается от нее в неведомые дали. Никогда больше она не проснется в четыре сорок пять утра и не поспешит по темным коридорам на молитву. Эванджелина не могла себе представить, что полюбит другое место так, как любила монастырь, и все же внезапно ей показалось неизбежным то, что она его покидает.

Монастырь Сент-Роуз, Милтон, штат Нью-Йорк

Оттерли припарковала «ягуар» в перелеске позади монастыря, спрятав машину среди сосен и елей. Заглушив двигатель, она вышла на заснеженную землю. Ключи зажигания остались в замке. Персиваль не мог участвовать ни в каких событиях, требующих физических усилий, поэтому ему лучше оставаться подальше. Не сказав ему ни слова, Оттерли закрыла дверцу машины и быстро пошла по обледеневшей тропинке к монастырю.

Персиваль знал о Габриэлле достаточно, чтобы понимать — захватить ее не так-то просто. По его настоянию Оттерли позвонила гибборимам, чтобы узнать, где они сейчас. Они были в нескольких милях южнее, на проселочных дорогах к северу от моста Таппан Зи. Он сомневался, что они сумеют поймать Габриэллу, и был готов вмешаться, если гибборимы потерпят неудачу. Габриэлу надо остановить прежде, чем она доберется до монастыря.

Персиваль вытянул ноги, насколько позволяло пространство автомобиля, и уставился в заляпанное грязью ветровое стекло. Сквозь ветви деревьев виднелся монастырь — внушительное строение из кирпича и камня. Если они правильно рассчитали время, то гибборимы, которых послала Снейя — а она обещала не менее сотни, — должны быть уже на месте, ожидая сигнала Оттерли к нападению. Вытащив из кармана телефон, Персиваль набрал мать, но услышал только долгие гудки. Он пытался дозвониться ей каждый час все утро, но безуспешно. Он оставил сообщение анаким, когда та подошла к телефону, но она, очевидно, забыла передать его Снейе.

Персиваль открыл дверцу машины и окунулся в морозный утренний воздух, остро ощущая собственное бессилие. Он сам должен был организовать всю операцию. Это он должен был повести гибборимов на монастырь. А вместо этого командование приняла младшая сестра, а его оставили, чтобы дозвониться до равнодушной матери, которая сейчас, вероятнее всего, нежилась в джакузи, совершенно не думая о его положении.

Он направился к обочине шоссе, надеясь заметить там Габриэллу. Когда он снова позвонил матери, на удивление трубку подняли после первого же гудка.

— Да, — произнес хрипловатый властный голос.

— Мы здесь, мама, — сказал Персиваль.

Он услышал музыку и голоса и сразу же понял, что у матери опять гости.

— А гибборимы? — спросила Снейя. — Они готовы?

— Их пошла инструктировать Оттерли.

— Одна? — недовольно спросила Снейя. — Разве твоя сестра может руководить ими в одиночку? Их почти сотня.

Персивалю показалось, что мать ударила его. Ведь она знала, что болезнь мешает ему сражаться. Уступить Оттерли было оскорбительно, для этого потребовалось все его хладнокровие. Ему казалось, что Снейя будет в восторге.

— Ничего страшного, — сказал он, пытаясь оставаться спокойным. — Оттерли прекрасно справится. Я наблюдаю за входом в монастырь, чтобы убедиться, что нам ничего не помешает.

— Знаешь, — ответила Снейя, — сможет она или нет, не так важно.

— У тебя есть сомнения?

— Дорогой, у меня нет сомнений, — ответила Снейя. — Дело в том, что наша Оттерли, несмотря на все ее бахвальство, находится в чрезвычайно затруднительном положении.