Ангельское предательство

— Мир смертных — это всё ещё наш мир. — всё равно продолжала Джен, хмурясь. — Если кто-то и должен решать его судьбу, то один из нас, а не дьявол.

— Мама, хватит! — гневно выпалила Ева, заставляя Дженнифер впасть в ступор. — Ты можешь хоть раз не показывать свой ужасный характер, а прислушаться к МОЕМУ мнению?! Я наследница Сифа, и я спасу наш мир, но мне абсолютно всё равно, будет в этот момент помогать мне дьявол или ангел. Главное, чтобы люди выжили. Поэтому убери своё человеческое эго, и просто доверься хоть кому-то!

Джен смотрела на дочь в изумлении, будто на её обращение женщину просто перемкнуло. Она не знала, что сказать, поэтому в итоге чуть нервно кивнула, произнося уже без бывалого рвения:

— Хорошо.

— Тогда решено. — строго отчеканила Ева. — Мы уходим, но кто-то должен остаться здесь, чтобы следить за нашими пленниками. И обязательно окажите помощь тем из них, кто в ней нуждается.

— Даже… — Дженнифер лишь указала взглядом на Отиса, еле дышащему на руках у отца.

— Да, даже ему.

— Я и сам могу это сделать, если мне позволят использовать магию. — тихо вмешался Готье.

— Тогда делайте это. И девушке тоже помогите.

— Твоя доброта не знает границ. — произнесла вдруг Октавия, поглаживая кулак, которым недавно приложила Отиса.

— Только когда мы перестанем быть жестокими и недоверчивыми к тем, кто просто является представителем другой расы, мы сможем изменить этот мир. По-другому войны никак не избежать.

Глава 27. Камень, заменивший сердце

Как это место превратилось в нечто подобное?

Прекрасные цветы увяли, превращая подвенечную арку в нечто тёмное и прогнившее. Теперь она казалась не местом, где соединяются души, а алтарем для их жертвоприношения. Впрочем, не была ли она таковой с самого начала?

Чёткая симметрия с ковровой дорожкой, по которой ранее ступала нога невесты, были разрушена. Стулья разброшены. Везде царил хаос.

Прекрасный свет, каким был наполнен этот зал, сейчас снова и снова медленно пульсировал, становясь то тусклее, то ярче. Будто нечто пыталось пожрать его, но свет возвращался вновь, олицетворяя собой крупицу, без которой ничто и никто не сможет существовать. Этим пожирающим монстром была выпущенная на свободу сила Вуали Великой плакальщицы. Жестокая воля Бесмары билась в уродливых нитях серой паутины, обвившей потолок главного зала ангельского мира. Из артефакта сочилось желание расти дальше. Желание коснуться каждого, до кого можно достать, дабы передать ему всю боль и горе. Разделить это чувство с каждым живым существом, чтобы не чувствовать одиночества в своем несчастье. Однако каждый раз, когда кривые сплетенные руки Бесмары тянулись дальше, они сталкивались с преградой, что порождала свет и выжигала скопившуюся в артефакте тьму. Тогда всё, что оставалось делать желчной сердцевине плакальщицы, — это нервно пытаться поглотить свет, довольствуясь лишь тем, что есть — уже загнанными в её паутину жизнями смертных.

Под ритмичный глухой стук в этом зале прибывали те, кто своими душами и желаниями олицетворял борьбу света и тьмы. Белокрылая Камилла смиренно восседала на одном из простых стульев, что стоял поодаль от остального хаоса. Глаза её были прикрыты, ладони смиренно лежали на коленях. Она вслушивалась в стук сердца проклятого артефакта, и продолжала сдерживать его силу. Сильная, но кроткая. В своей простой позе она казалась воплощением чистейшей красоты. И каждый раз, когда Камилла прикрывала веки, отказываясь взирать на жестокий мир вокруг, казалось, что она молится. Вот только в их мире не было той силы, к которой могла отдавать молитву столь чистая и светлая женщина.

На её святой лик падала тень того, кто утонул во тьме, заразившись и пропитавшись ею. Грозная, широкая фигура Этьенна стояла подле жены, выжидающе и испытывающе смотря на неё сверху вниз. В его лице отражалось нетерпение и гнев. И всё же он ещё не набрался сил посягнуть на что-то столь святое, какой казалась ему Камилла. Потому тьма его сердца продолжала лишь нервно пытаться достучаться до сознания ангела, чтобы очернить его, запачкать одним лишь соприкосновением с собой. Но жена была нема к любым уговорам и словам мужа.

Подле Этьенна всё ещё прибывал Рафаэль. Скрывающийся в его тени, он пропитывался ею и стремительно прогнивал изнутри, впуская в себя эту самую тьму. В руке он уверенно сжимал Слезу Авеля, искренне и оттого грязно веря, что она должна принадлежать именно ему. И только во взгляде его, устремленном на мать столь же осуждающе и требовательно, всё же был виден слабый отблеск её света.

— Камилла, перестань сопротивляться.

Женщина не открывала глаз. Она не хотела видеть, как двое столь важных и любимых ею мужчин смотрят сейчас на её свет, желая растоптать его. Она не желала пытаться разглядеть в их помыслах отблески надежды. Она не смела давать волю своим чувствам.

Вдруг брови Камиллы едва дернулись, ведь вместе со словами Этьенн провел кончиком своего копья по полу, создавая звук, смертельно режущий слух. Он словно пытался резать им её душу. Делал предупредительный выстрел. Но ангел всё равно верила, что этот мужчина, пусть и погряз в своем вопиющем темном самолюбии, но всё же не посмеет поднять руки на физическое тело той, кого когда-то искренне любил.

Любил.

Только так.

Она уже не верила, что существо стоящее перед ней способно на теплые чувства.

Она не искала ответы о том, почему он стал таким. Просто приняла это как данность, с которой не теперь нельзя было спорить. Её любимый Этьенн, который когда-то точно существовал, остался в прошлом. Это лишь его оболочка, наполненная тьмой и желчью. Это не тот, ради кого она готова даже подумать об изменении своего решения.

— Ты вынудишь меня пойти на крайние меры. Я не хочу этого.

Скрежет прекратился. Он поднял копьё? Да. Точно. Камилла ощутила, как острый кончик его едва дотронулся её груди. Но ни один мускул не дрогнул на лице смиренного ангела.

— Даже если ты убьёшь меня. — шепнула она совсем тихо, заставляя прислушиваться. — Я уже вложила в эту магию все силы, что были у меня. Она не исчезнет лишь потому, что твоё копье пронзит мне сердце.

— Потому я и хочу, чтобы ты сама выбрала свою жизнь и жизнь своего народа, а не тех, кто был когда-то лишь трусами, сбежавшими от войны.

Строгий голос Этьенна звучал без единой заминки. Камилла не ощущала дрожи в его руке. И всё же сердце её не начинало стучать быстрее. Ведь страх был не тем чувством, что мог взять над ней сейчас верх. Женщина вдруг медленно открыла глаза, поднимая на то, что осталось от её мужа, стеклянный взгляд, с каким никогда не позволяла себе смотреть на живое существо.

— Все жизни равны.

На лице Этьенна отразилось помесь грязного отвращения и презрения. Эти краски эмоций делали его красивое, мужественное лицо серым и уродливым. Он смотрел на Камиллу так, будто это она предавала его сейчас, а не наоборот. Он так долго вынашивал в себе этот план, что душа его успела окончательно наполниться черной желчью. Казалось, мечты о величии их расы, пусть и достигнутой самым гнусным путем, вытеснили из неё все прочие чувства, что когда-то были там. Любовь к семье, уважение чужой жизни, желание быть лучше — всё это было сметено как ненужные преграды на пути к Великому. И всё же от этого стеклянного взгляда некогда любимых глаз он ощутил, как нечто сдавливается в груди. Это ненужное чувство было отброшено. Моментально. Сейчас ангел искренне верил, что любая жертва стоит реализации плана. Пусть Камилла не понимает его, пусть даже весь мир будет его осуждать. Великие дела вершатся кровью. И именно тот, кто не брезгует замарать свои руки в этой самой крови — истинный герой, память о котором останется в веках.