Ангелы на кончике иглы
Шрифт:
– Бурда! – он отставил тарелку. – Все разворовывают, хоть бы остатки готовили по-людски!
– Хочешь, накормлю настоящими котлетами? Сама вчера сделала. И соус из аджики с томатом – пальчики оближешь…
– Где?
– У меня дома. Глаза у него загорелись и погасли.
– Дома? Не хватало только напороться на родителя!
– Разве позвала бы, если б сомневалась?… Сгоняем? Котлеты готовы…
Раздумывая, он с ненавистью поглядел на свиную отбивную, поддел ее вилкой и поглядел на свет.
– Видишь, прозрачная, как мыльный пузырь.
– А мои котлеты плотные, – завлекала она, – рентгеном не
Он швырнул отбивную в тарелку.
– Поехали!
– Пить не будем, только котлеты с аджикой, – говорила она ему в ухо по дороге, в такси.
Пить доставляло ему все меньше удовольствия. Возбуждение быстро сменялось апатией, и это раздражало. Наде же хотелось, чтобы к тому, от чего у нее заранее замирало сердце, ничего не примешивалось, чтобы чувство было чистое, само по себе.
В громоздкой квартире, пока Ивлев оглядывался и снимал пальто, Надя прошмыгнула на кухню, зажгла газ и поставила сделанные вечером котлеты на плиту.
– Входи! Вот моя комната, – она вернулась, указала Ивлеву на дверь и стала снимать шубу и сапоги. – Кровать не успела убрать, извини. Хотя сегодня, между прочим, 19 апреля, субботник…
– Вот и поработаем!
Они легли сразу, и все было, как ей по ночам грезилось.
– О Господи, котлеты! – встрепенулась она, едва вернулась издалека.
На кухне все было в дыму. С виноватой ухмылкой Надежда внесла в комнату сковородку, и из сгоревших черных котлет они выкорябывали вилкой серединки, мазали xлеб красной аджикой и с аппетитом уминали. А потом снова забрались под одеяло. Ивлеву стало жалко Надю и немного себя. Она была такой ласковой и послушной от растерянности. Будто чувствовала, что в нем для нее места больше нет. Он понимал ее, но не мог ей помочь. Она догадалась.
– У меня такое чувство, будто мы лежим последний раз. Каждый раз – что последний…
– Вот и хорошо. Значит, каждый следующий – как подарок…
– Да. Но страшно…
– Наоборот, хорошо! Иначе – занудство! Жениться хочет Какабадзе, как только выйдет из больницы.
– А я хочу тебя задушить, – она обхватила его за шею и легла на него.
Приподнялась на руках так, что груди стали острыми, а потом сплющились о его грудь. Она стала целовать ему глаза.
– Хочу, чтобы ты ослеп и ни на кого не смотрел, кроме меня!
– Этого хотят все женщины. Им просто нужно рожать мужчин слепых, как котята.
– Я схожу с ума от желания!
– А ты положи на живот мокрое полотенце, как делают итальянки.
– Русская я, милый! Я кладу на живот бумагу.
– И что?
– И пишу заявление в партбюро: он меня любил непартийными способами. Говорят, по системе йогов женщина может усилием воли не забеременеть.
– Тогда закаляй волю.
– Закаляла! Пока не увидела тебя.
Она убежала в ванную, накинув халатик на одно плечо. Вячеслав поднялся с тахты, пошатался по комнате, разглядывая безделушки из разных стран и неизвестные ему флакончики. Он примерил на себя Надин лифчик. Сироткина не возвращалась, и он направился искать ее.
В большой Надиной квартире (сейчас таких и не строят) с лепными потолками и дверями с матовыми стеклами Вячеслав сориентировался без труда. Он босиком прошлепал в гостиную, заглянул в еще одну дверь – это был кабинет, какие теперь увидишь разве что в музее. Одну стену сплошь, от
пола до потолка, занимали книги. Ивлев прошелся вдоль полок – множество роскошных альбомов репродукций, старые энциклопедии, тисненные золотом тома монографий прошлого века. Лесенка стояла раскрытая – и на ней две книги, снятые или не положенные на место. В обеих оказались стихи с ятем, имен поэтов Ивлев и не слышал. Поперек комнаты, изголовьем к полкам, стоял узкий диванчик; на полке, возле него, – пепельница с окурками, маленький транзистор, телефон. Лицом к окну распластался большой письменный стол резной работы на ножках-лапах, заваленный с одного бока книгами и журналами на английском, как выяснил тотчас Ивлев, и на немецком. Он полистал их. Переводы вложены в журналы – полный сервис. Психология, философия, психиатрия… Занимательный набор. А это? Это оккультные науки, если Ивлев правильно понял, телекинез, телепатия…Он корректно не стал читать рукописных листков, разбросанных по столу. Глаза, скользнув, вырвали из всего обилия три толстых тома, переплетенные нефабричным способом в ярко-красный коленкор. Ивлев открыл обложку, в углу страницы прочитал: «Совершенно секретно».
Тут уж он не смог удержаться, ознакомился с названием: «Сироткин В.Г., генерал-майор госбезопасности. К вопросу о возможностях управления мыслительными процессами в идеологической борьбе. Диссертация на соискание ученой степени кандидата философских наук». Слава хмыкнул, хотел начать читать, но услышал в коридоре шаги. Он поспешно захлопнул обложку и двинулся к двери, но она сама открылась.
– Простите, я, кажется, помешал…
На пороге стоял плечистый человек лет шестидесяти в добротном сером костюме. Он намеревался войти, но, увидев обнаженного Славу, растерялся. Некоторое время оба они молчали, не зная как поступить и какой предложить другому выход. Они просто разглядывали друг друга. Наконец, человек произнес:
– Вы не могли бы мне объяснить, что это значит?
– Разрешите мне сперва одеться, – с достоинством выдал ему текст Вячеслав.
– Пожалуй! А где, черт возьми, Надя?
– В ванной… С подругой, – не моргнув, пробормотал Ивлев, боком проходя через коридор в Надину комнату.
– С какой подругой?
– Со своей. То есть с моей. Извините!…
Только Надиного отца ему и не хватало! Очутясь в комнате у Надежды, Ивлев схватил в охапку белье, бросился в ванную.
– Отец!
– Где? – зрачки у Нади расширились. – Раньше он не приезжал днем!
– Не трать времени, одевайся.
– Знаешь, – прошептала Надя, – ему позвонила соседка! Она шизофреничка, на пенсии, бывший майор. У нее, когда в дверь позвонишь соли занять, свет вспыхивает. Стоишь, как на допросе. Она к отцу после смерти матери зачастила, а теперь за мной следит.
– Ясно. Я смоюсь, если смогу. Учти: я здесь с твоей подругой. А ты почему молчала, кто он?
– Об этом все знают, кроме тебя. А ты что, мне меньше верил бы?
Он пожал плечами.
– Противно!
– Мне тоже. Но он – мой отец!
– А в смысле трепа дома?
– Наоборот, дурачок! Если уж придут к нему, так в последнюю очередь.
– Конечно, папочка тебя в обиду не даст.
Она прижалась к нему.
– Он хороший, – сказала она. – Меня любит и дает деньги. Презираешь? Застегни лифчик!