Ангелы на кончике иглы

– Вы это к чему?

– К тому, что на шмон у меня такое же предчувствие. Руки тянутся назад и вкладываются пальцы в пальцы: сейчас поведут… По редакции рукопись ходит, не слышал?

– Пока нет. Надеюсь, меня не минует?

– Поосторожней, Славик, не нравится мне это…

– Что вы! Сейчас не пятьдесят второй.

– Но и не пятьдесят седьмой! По-моему, они копошатся… Кстати, почему бы вам не мотнуть в командировку?

– Хотите меня спрятать? Но мне бояться нечего!

– Таких людей нет… Что вы все время оглядываетесь на женщин, будто никогда их не видели? Да, хотел вам сказать: совокупляться лучше дома, Вячеслав Сергеич.

Ивлев почесал нос, пробормотал:

– У кого дома?

– У меня. Понадобится, не стесняйтесь, берите ключи.

29. ШАБАШ

По вечерам каждый, кто по графику под стеклом у Анны Семеновны был «свежей головой», вместо того, чтобы выискивать в полосах блох, читал серую папку. И каждый, сделав для себя открытие, приходил к выводу, что лучше об этом не распространяться: почти наверняка рукопись в конверте в стол главного редактора положена специально, чтобы ловить на этот примитивный крючок. Если бы Макарцев сам оказался леваком, он не держал бы Самиздат в кабинете. Впрочем, и другие мысли приходили в голову. Что, если Игорь Иванович придумал новый способ воспитания сотрудников и рассчитывает поднять свой престиж? А может, наверху что-нибудь слышно и есть надежда на послабления? Никаких иллюзий не было только у Якова Марковича. Он колебался между доверием редактора и необходимостью предупредить друзей.

А на «Трудовую правду» сыпались ошибки, и Ягубов не мог понять в чем дело. У секретаря парткома и директора автозавода поменяли инициалы. Народного артиста СССР оскорбили, назвав заслуженным. Перепутали счет в двух хоккейных матчах, состоявшихся в разных городах, и к Анечкиному телефону пришлось посадить сотрудника отдела спорта, который не отходил до одиннадцати вечера. Некоторые читатели угрожали, что из-за ошибки в хоккейном счете перестанут выписывать «Трудовую правду». Это было неопасно: тираж газеты был установлен сверху и зависел от бумаги, покупаемой в Финляндии. Уменьшение подписки увеличивало розничную продажу, и только. Однако за ошибки по головке не гладили. В подписанной полосе Ягубов попросил портрет обрубить так, чтобы Ленин смотрел вдаль, а не вниз. Верстальщик обрубил цинк, но отсек часть ленинского затылка, и Ягубов ездил объясняться в ЦК. Верстальщика уволили, дежурные получили выговора.

Приказы Ягубова о выговорах Кашин вывешивал на видном месте, однако что ни день проскакивали новые ошибки. Очередная «свежая голова», зачитавшись рукописью в кабинете Макарцева, небрежно просматривала полосы. Хорошо еще, Бог миловал от крупных идеологических ляпов – тут звонков читателей не было бы, но от звонка сверху не поздоровилось бы всем.

Яков Маркович пыхтел над материалами по субботнику. Каждый день шли в номер статьи, информация. Ягубов требовал широты охвата и, что раздражало Таврова больше всего, творческого подхода. Поэтому, когда Анна Семеновна вошла к Раппопорту, он сам спросил:

– Опять к Ягубову? Вы думаете, он мне не надоел?

– У вас внутренний телефон все время занят. Может, неисправен?

– Исправен! – пробурчал Раппопорт, вставая.

В действительности он вытаскивал один проводок от этого телефона из розетки, предполагая, что Ягубов или кто-то другой слушает, что происходит в отделах. Следом за Локотковой, бесцеремонно разглядывая ее ноги и то, что находится выше, Тавров побрел к замредактора. На лестнице он не удержался и слегка погладил Анну Семеновну по симпатично выступающей сзади части тела.

– Что это вы, Яков Маркыч? – строго спросила она.

– Ox, Анечка… Воспоминания молодости…

Локоткова хихикнула, но для порядка назидательно произнесла:

Ягубов расхаживал по кабинету, преисполненный возбуждения. Увидев в дверях Таврова, радостно улыбнулся.

– Входите, входите, Раппопорт, – потирая руки, сказал он. – Для вас у меня новость.

Ругать не будет, мгновенно сообразил Яков Маркович. А с чего же он так радуется?

– Звонили сверху по поводу субботника?

– Уже знаете? И знаете, кто звонил?

Раппопорт мог бы, конечно, догадаться и об этом (велика мудрость!), но Ягубов не дал ему времени подумать.

– Только что звонил по ВЧ товарищ Хомутилов. Он просил передать, что его шефу доложили о нашем почине, а он сообщил… вы сами понимаете кому, – Ягубов сделал внушительную паузу. – И оттуда приказано поздравить коллектив редакции. Большая честь! Мы на правильном пути: Политбюро на днях решит сделать субботник всесоюзным.

– Я рад за вас, – Яков Маркович с шумом выпустил воздух через нос.

Ягубов не обратил внимания на его последнее слово.

– Все это большая честь, но и ко многому нас обязывает. Тираж газеты – девять миллионов, нас читает вся страна!

– А конкретнее? – перебил Тавров.

– Конкретнее? Давайте трудиться так, чтобы оправдать доверие.

– Мой субботник уже идет.

– Вот именно! – подхватил Ягубов. – Это вы хорошо сказали. Член Политбюро (пока не сказали кто) лично выступит у нас в газете со статьей по поводу субботника, и статью подготовите вы.

– Вот это уже конкретнее, – похвалил Тавров.

Ягубов подождал, пока Раппопорт осмыслит свою ответственность, подошел к столу и взял гранки.

– Да, чтобы не забыть! Насчет юбилея Парижской коммуны… Подправьте гранки, пожалуйста. Не надо никаких баррикад, поменьше о восстании и толпах народа на улицах. Ведь все это имеет чисто исторический интерес. И добавьте о новой сильной власти, которая была необходима. Ясно?

Раппопорт молча забрал из рук Степана Трофимовича статью и сразу, не заходя к себе, отправился в справочную библиотеку. Там сидел Ивлев.

– Клюнули?! – воскликнул Ивлев и перешел на шепот. – Им просто нечего делать. Разобраться в политике или экономике образование не позволяет. А субботник – тут они при деле. Но потомки… Потомки будут вас презирать, Тавров, за эту подлость.

– Потомкам, поскольку вы моложе и у вас есть шанс с ними встретиться, передайте, что в статьях членов Политбюро я использовал только нацистскую терминологию: «борьба за наши идеалы», «великая победа» и прочая. Пустячок, а приятно.

– Вот они где! – раздался крик на весь читальный зал.

В дверях красовалась борода Максима Петровича.

– Тише, Макс, – урезонил его Тавров, – что за оргия?

– Оргия впереди.

– Уже знаешь?

– «День тот был пятница, и настала суббота». Евангелие от Луки. С вас причитается…

– Но ты же не пьешь, завязал.

– Я бросил не пить. Пошли!

Закаморный, Раппопорт и Ивлев гуськом вылезли из двери библиотеки и направились в отдел коммунистического воспитания. Яков Маркович изнутри повернул ключ, чтобы не ломились посторонние, и тут же на столе оказалась бутылка водки, извлеченная Максимом из кармана потрепанного пальто.