Ангелы на кончике иглы
Шрифт:
– Когда в компании, – заметил Максим, – говорят «Девочки, давайте разденемся», есть два выхода: или все смеются…
– …или раздеваются, – окончил Сережа Матрикулов.
– Лева, пора домой! – жена взяла Полищука под руку. – Вы извините, у нас ребенок один дома остался… Пойдем, Лева!
– Прошу тебя, не будь ханжой! – он потрогал языком усы.
– Не буду, но уйдем…
Полищуки исчезли в коридоре. Надя, Катя, Люся, раздетая Инна и Анна Семеновна взялись за руки и пошли хороводом вокруг Раппопорта, увешанного одеждой Светлозерской.
– Сиди-сиди, Яша, под ракитовым кустом!…
Максим,
– Что-то вы все раскисли? Давайте выпьем. О плавающих, негодующих, страждущих, плененных и о спасении их Господу помолимся… – запел Максим. Никто тоста не поддержал, и он выпил один. – Знаете, что сказал про вас Камю? Для характеристики современного человека будущим историкам хватит одной фразы: он совокуплялся и читал газеты.
– Я больше не хочу читать газет! – крикнула Инна, раскрасневшаяся то ли от плясок, то ли от внимания, наконец-то ей уделяемого.
– Не хочешь газет, тогда пойдем, я тебя одену. Ты меня слушайся. Я бывший директор танцплощадки.
– А Какабадзе, Инка? – громким шепотом спросила Надя.
– Я его тоже люблю. Но его же нету!
Максим Петрович, пошатываясь, снял с плеч Якова Марковича Иннину одежду и, взяв Инну под руку, повел в ванную. Инна расставила руки, уперев их в косяки.
– Куда это ты ведешь меня, насильник?
– О, дщерь греха! Зри белый кафель ванны.
Есть ты, есть я. Стремления гуманны.Прими меня скорей в таинственной пещере,В которой страсть к своей приходит мере.Неизвестно, был то экспромт или старое сочинение Максима, уже неоднократно использованное в обращении. Конца его никто не расслышал, потому что Надежда включила ужасающе громкий джаз.
Долговязая Катя, глядя, как Максим с Инной исчезли в ванной, повела плечами:
– Мужики гордые до тех пор, пока рассуждают о высоких материях. А увидят женское тело – и можно веревки вить.
– Свейте из меня веревку, Катя, – предложил Матрикулов, облапив ее за талию. – Потанцуем?…
Катя неуклюже пошла с ним, поглядывая сверху вниз, чуть иронически. За столом ей казалось, что ее заметил Максим, и она с ним переглядывалась. Но Закаморный скрылся в ванной и долго не выходит. В этой Инне ничего особенного нет и лицо вульгарное.
– Дайте кто-нибудь сигарету! – раздался вопль Максима из ванной.
Выскользнув из объятий Матрикулова, Катя схватила на столе сигареты, спички и побежала в ванную. Она открыла дверь и в слабом свете, доходившем сюда из кухонного окна, увидела Инну, склонившуюся над ванной, и Максима, стоящего позади нее.
– Спасибо, Катюша, душа моя! – сказал Максим, когда Катя сунула ему в рот сигарету и зажгла спичку, стараясь глядеть только на сигарету. – Спасибо, душа моя! Дай поцелую!
Макс сунул зажженную сигарету Инне, но она уронила ее в ванну. Закаморный обнял Катю одной рукой и притянул к себе. Она без сопротивления подчинилась ему, а когда почувствовала, что Сергей тянет ее от Максима за руку, обвила
руками Закаморного за шею, забыв об Инне. Сергей гладил Катю. Инна медленными ласковыми движениями расстегивала пуговички Сергею.В комнате между тем Люся пригласила танцевать Семена. Анечка напряженно наблюдала, как Семен все крепче прижимает Люсю к себе и та не сопротивляется. Ну как это можно, как можно? Пускай он пьяный, ему все равно с кем, думала Анечка. Но Люся-то – она ведь женщина, видела, что я с ним пришла! Есть же какая-то женская солидарность. Или теперь уж ничего святого нет? Нехорошо это, нехорошо!
– Хочу пить! – сказала Люся.
Они направились на кухню.
– Семен! – позвала Локоткова. – Я тоже хочу пить!
– Случайные связи только укрепляют семью, Аня, – объяснил, обернувшись, он. – Ты не бойся!
На кухне, пока Люся пила, Семен погасил свет. Из ванной доносились сопение, стоны, бессвязные слова.
– Нет, – говорила Люся, – нет.
– Почему же нет?
– Потому что нет! Закройте хоть дверь!
Семен притворил дверь и забаррикадировал ее столом. Анечка не выдержала, встала и последовала на кухню. Дверь в кухню оказалась запертой. Анечка открыла дверь в уборную и, присев на краешек унитаза, заплакала. Из ванной доносился хриплый женский голос: «О-о-о!» На краешке унитаза сидеть было неудобно, а ломиться в дверь на кухню – стыдно. Они там разговаривают, больше ничего не может быть. Но слезы капали, и Анна Семеновна их не вытирала.
Раиса Качкарева полулежала на диване и разговаривала с Надей. Раппопорт перед книжным шкафом сам с собой играл в игру. В полутьме он угадывал, что за книга на полке, вынимал и убеждался, что выиграл сам у себя. Услышав звонки, он пошел открыть дверь. Но это звонил телефон в соседней комнате. Яков Маркович уселся во вращающееся кресло.
– С кем вы желаете говорить?
– Мне нужен Тавров.
– Игорь Иваныч?! – изумился ничему не удивляющийся Тавров и на всякий случай оглянулся. – Ты откуда?
– Все оттуда же, Яков Маркыч. К сожалению…
– Как ты меня нашел?
– Да просто: «свежая голова» в редакции подсказала… У вас там весело?
– Не знаю… – замялся Раппопорт. – В целом весело… Как твое самочувствие?
– Медленно все… Вот, выходить разрешили – двести метров в день. Ну, лечебная гимнастика – лежа… Устал я…
– Болеть устал? Это мне понятно!
– Нет, Тавров, не болеть… Что Ягубов творит? И ведь его поддерживают! Надо бы задушить, да сил пока нет.
– Еще навоюешься!
Установилась пауза, которая заполнилась джазом, долетающим из столовой. Макарцеву трудно было, и Раппопорт его не торопил. Не добившись никаких результатов, Зинаида в отчаяньи поделилась с мужем.
– Мой сын убийца? – крикнул ей Игорь Иванович. – Нет у меня сына! Вся жизнь кувырком…
– Есть, – холодно возразила она. – Твои позы никому не нужны и, тем более, мне. Ты обязан поправиться хотя бы для того, чтобы спасти Бобочку!
Такой бледной и жесткой Макарцев жену никогда не видел. После того как она ушла, он мучился, скрипел зубами, кряхтел, не в силах совладать с собой, и наконец решился звонить Якову Марковичу. А позвонив, молчал.