Ангелы на первом месте
Шрифт:
Она даже не могла повернуться к окликнувшему, сидела словно заворожённая; мысли, как испуганные тараканы, когда ночью включаешь на кухне свет, кинулись врассыпную, пепел на кончике сигареты нарастал, как при ускоренной съёмке, а она не могла его скинуть, обрыв плёнки…
Вместо того, чтобы вычислить, кто бы это мог быть, потому что голос такой знакомый…
Димка Шахов! Вот кто это был.
– Ну, ты и гад, – только и смогла выдохнуть вместе с табачным дымом
Макарова, когда улыбающийся Шахов подошёл ближе.
Отчего-то ей стало важным взять инициативу
Макарова в кафе, что уж ей, выйти и развлечься нельзя?!
– А что ты сразу ругаться? – Настроение у Шахова было развесёлое, игривое даже. – Будто на стрёме стоишь…
И он рассмеялся. Макарова решила сменить тему.
– А ты сюда какими судьбами?
– А мы тут с ребятами собираемся о судьбах планеты погуторить.
– Поня-я-я-ятно, – протянула гласные Макарова и тут же задумалась.
–
Так у тебя тоже "Живой журнал" имеется?
– В Греции всё есть, – уклончиво ответил Шахов и помахал кому-то за угловым столом.
Макарова проводила его жест пристальным взглядом.
– Ну, что ж, иди, коль пришёл. К ребятам-то. Ждут ведь поди…
– Ничего, подождут ещё немного. А я с тобой пока посижу, вон у тебя места сколько.
– Подожди, – не поняла Макарова, – так, значит, у тебя, горемычного, тоже свой "Живой журнал" имеется?
Шахов молча кивнул.
– И какой же ты используешь ник?
– "Хоккей", когда-то я входил в юношескую сборную России по хоккею.
– Правда?
– Обрати внимание на форму носа. – Шахов развернулся в профиль, отдалённо похожий на силуэт с древнеримской монеты. – Память об игре с магнитогорским "Металлургом", видишь?
Макарова сделала вид, что, да, героическое прошлое Шахова не осталось незамеченным.
Теперь настало время удивляться Шахову.
– А ты откуда про "Живой журнал" знаешь?
Макарова загадочно улыбнулась.
– Нет, правда, я не понял. – Шахов задумался, догадка осветила его древнеримское лицо, и он засиял. – А-а-а-а, так ты тоже из наших ?
Ты тоже в Аркаим собираешься?
Макарова пожала плечами: о чём, мол, говорить?!
– Нет, правда, из наших, да? – продолжал допытываться актёр
Чердачинского академического, но Макарова решила не признаваться, сколько будет позволять ситуация. – И какое у тебя погоняло?
– Не скажу. – Макарова решила пококетничать, Шахов понял её по-своему.
– "Не скажу"? Кажется, помню такой ник, но не читал. Не читал…
Как-то мимо прошло… Что же ты раньше не кололась? Такая скрытная… Но я сразу же, ещё тогда в театре, помнишь, подумал, что ты не простая штучка, шкатулка с секретом…
Макарова смутилась. Или сделала вид, что ей неловко. Шахов продолжал анализировать дальше.
– Слушай, а почему ты тогда тут одна сидишь? Почему не присоединишься к всем нашим?
Макарова сконфузилась ещё больше. Шахов глядел на неё, словно бы видел
впервые: и на лице его отражались титанические движения мысли.Словно бы там, с изнанки лба, у него крутятся тяжёлые шестерёнки, смазанные машинным маслом, приводят в движение процессы зарождения новых мыслей, эмоций, которые затем облекались в слова или движения лицевых мышц.
Макарова не торопилась с ответом. Торжественно достала сигарету из почти уже пустой пачки (Дмитрий тут же подсуетился с зажигалкой), вдохнула большую порцию дыма, улыбнулась.
– Ну, понимаешь, я бы не хотела раскрытия своего инкогнито… – как можно тише сказала она, и дым начал выползать из её рта вперемешку со словами, опережая слова.
– Понимаю, понимаю, – осклабился Шахов: мимика его была какой-то крупной, излишне нарочитой.
Чтобы из зрительного зала видно было, догадалась Макарова.
– Но у тебя этот номер не пройдет. – Дима схватил её за руку, словно бы выдергивая из-за стола, и демонстративно повысил голос. – Пойдём, пойдём, я открою тебе новый мир, полный страданий и страстей…
Макарова начала упираться, мгновенно ей стало жарко: кровь ударила в голову, она дёрнулась, свободной рукой схватившись за край стола.
Оставшийся беспризорным, столбик пепла рассыпался мимо пепельницы.
На громко произнесённую фразу стали оглядываться. А Шахову того только и нужно: почувствовав себя в привычной стихии чужого внимания, он приосанился, взгляд его как бы остекленел, стал чужим, невидящим. Макарова сразу же поняла, что добром дело не кончится: надо уходить огородами. Медленно закипала злость – на собственную мягкотелость и на этого гадкого паяца, испортившего ей этот скромный праздник.
Высвободив руку, она нервно кинула роман Акунина в сумочку, побросала туда сигареты, зажигалку… Чёрт, нужно же заплатить за еду.
Ничего, Шахов заплатит. Достала из кармана скомканные купюры, протянула их, изобразив отвращение. – Я пошла, расплатись, здесь должно хватить. – Придала голосу намеренно высокомерные интонации.
Дима увидел перемену, испугался. Или сделал вид, что ему странно.
Театр одного актёра. Изобразил крайнее недоумение, попытался посадить Макарову в прежнее положение.
– Да ты что, повелась-то сразу? Я же не хотел, ты чего, ну, прям бестужевские курсы…
– Если бы я хотела познакомиться с кем-нибудь из наших, -
прошипела она ядовито, постепенно успокаиваясь, – я бы сделала это без твоей помощи. Если я не сижу с толпой, значит, это не входит в мои планы. Понятно?
И она тоже картинно повысила голос. Шахов стушевался: по театру он хорошо знал, что такое рассерженная актриса, поэтому сник, сел, изобразил скромность.
– Ну, что, брат Шахов, комикуешь? – окликнули его со стороны, и Дима надулся.
– Я не Шахов, я – Перцев, – ответил он в сторону с вызовом.