Ангелы над городом. Петербургские сказки. Часть вторая

И не токмо белые фарфоровые чашки его изделия как птицы из его рук вылетают, а и расписывать он их стал. Особливо начали ему удаваться фарфоровые табакерки. В те поры мода пошла – табак нюхать. Посчитали , что это здоровью на пользу. Все господа с табакерками ходили, друг друга табаком угощали либо одалживались. Государыня императрица отличившихся придворных драгоценными табакерками одаривала. Специально мейсенкого фарфора табакерки из Европы в Россию везли! По большой цене таковые табакерки шли. Разве что на вес золота, а бывало, что и больше.

А тут – такая радость – свои русские табакерки Виноградов стал изготавливать и ничуть мейсенских не хуже. Мечталось мастеру, что, теперь, когда он секрет порцелана открыл, и ему облегчение судьбы будет. Уж о награде то не мечтал, а хоть бы на волю отпустили! Пусть бы какой присягой с крестным целованием обязался он фарфоровый секрет хранить и хранил бы твердо пуще жизни. Да только нет того! И в глубине сердца понимал мастер, что и впредь не будет! Сколько раз он думал, что вот талант да усердие должны удаче да успеху способствовать, а ведь нет того! Фарфоровый талант Дмитрию Ивановичу – каторгой стал. Вспоминал Дмитрий Иванович друга своего Михайлу Ломоносова. Поговаривали, что тот большую славу вошел и милостью царицы одарен. Вот и придумал Виноградов другу своему о себе весть подать. Ведь как увезли Дмитрия на порцелановую мануфактуру, так и исчез он от людей, как будто его и не было. И Михайло то Ломоносов должно ничего про него не ведает, потому и помощи оказать не может. А кроме Ломоносова Дмитрию Ивановичу и обратиться не к кому. И придумал он как о себе весть подать. Ему сказывали, что изделиями его рукомесла государыня гордится и всем показывает – дескать вот он русский порцелан. (Вот только имени мастера не поминает). Изготовил Дмитрий Иванович чашечку невеликую ( больше то размером не сделать – печи для обжига фарфора маленькие) изукрасил её виноградными гроздьями да листьями – мол, Там же на донышке и знак Виноградова, каким он в университете свои работы помечал, увидит Ломоносов сие изделие и поймёт, чья это работа, и догадается где Дмитрия содержат и уж найдет способ другу помочь. Михайло словом одарён, уж сумеет о друге может перед самой государыней прошение произнесть!

Однако, видел Ломоносов эту чашечку – нет ли не ведомо, ничего о сем Виноградов не узнал. Почасту думал он, как же его судьба в такое художество определила. За что?

Однако сделался Дмитрий Иванович, после того, как Гунгера прогнали, по должности главным мастером, все работы ему подчинили. Тут казалось бы, хоть какое то облегчение его участи наступить должно, а получилось то наоборот. Теперь с него не только за собственные труды спрашивают, а за каждого работника и за каждое изделие их рукомесла. По табакеркам да прочим фарфоровым вещам такой урок положили , что за день его и не сделать, потому и по ночам работать стали. Уж как не старался Виноградов своим подмастерьям их плачевну участь облегчить, да не больно получалось. А у русского человека, ежели тоска , да безысходность какая первейшая слабость оказывается – понятное дело – шкалик. А рабочие, которые в город выход имели зелье то винное, мастера жалеючи, с воли и приносили… Сам же Дмитрий Иванович силами оскудел и не то, чтобы пьян бывал, а память то временами затуманиваться стала.

Вдруг является к нему, как то об вечернюю пору, Негоциант – тот самый из Марбурга. Виноградов уж с устатку задремывал, но Негоцианта сего сразу узнал и вроде как холод -беду от него исходящий почувствовал. А той и говорит, словно они вчера расстались:

– Давеча мы не договорили…Хотя, к обоюдному согласию пришли…

Дмитрий Иванович свой сон то ясно помнит и отца своего немощдного, кой на его защиту пришел! Этот разговор, что ли Негоциант вспоминает?

А сердце то у Виноградова будто кто железными тисками сжимает, голова то как в огне горит, а весь как заледенел. Собрал он всю свою волю да и отвествовал:

– Вы, господин, ошибаетесь! Разговор помню, а к согласию то мы не пришли!

И сразу почудилась Дмитрию Иванович, будто он совсем маленький, отцу в храме на службе помогает – свечу за ним носит, а отец в полном облачении кадилом вмахивает… Видно , что молитву творит – поет, а молитвы не слышно.

Негоциант поморщился брезгливо.

– Я прекрасно понимаю, в каком тяжелом и несправедливом положении находитесь! И странно, что отказываетесь от очевидной выгоды правильного выбора..

– Да что ж тут правильного – душу продать?!

– Да на что она? Что она есть собою – неосязаемая чувствами? Возможно просто выдумка и нет её вовсе!

– Ну, а коли её нет, что же вы её на обмен просите?

– Я помочь вам хочу. А это так – пустяк. Не более , чем традиционный ритуал, реальности под собою не имеющий…

И слышиться Виноградову, что там, у отца на молитве голос окреп – слов то ещё не разобрать, а пение слышится. И видно, что сие Негоцианту сильно как не нравиться! То он мизинцем с длинным ногтем ухо прочищает, то головой трясет.

– Я вижу как вам нынче плохо и, смею заверить, несчастья Ваши станут со временем умножаться. А я предлагаю благополучие, славу и почет, достойный вашему таланту и усердию, в обмен на пустяшную фантазию. Умные люди на такой обмен с готовностью идут! Знали бы вы сколько их!

Ничего на это Виноградов возразить не мог. Хочет крестное знамение сотворить, а рука как свинцом налилась – не поднимается. Только что прошептал губаит помертвелыми: – Господи, заступись, спаси и помилуй… – Да и упал навзничь, точно его по голове ударили. Опомнился – на полу лежит в луже воды. Рабочие вкруг него толпятся.

– Слава Богу, – крестятся, – Опомнился наш Дмитрий Иванович… Это он с устатку, так то ведь не разгибаясь трудиться вовсе нельзя. Жалости к нам начальство не имеет…

– Да это он вчерась выпил лишку…

Поднялся Виноградов, разогнал работяг по работам, а про себя думает:

– Вот ведь как хитро: – расскажи я, что было – подумают это у меня белая горячка.

По все дни о случившимся вспоминал, а что делать так и не придумал, вот ведь в какие сети-тенёта попал. Не заметил как на чашке сетку нарисовал, а после чуть успокоился да цветами её изукрасил. Изящный рисунок явился. Сеточка Виноградовская, веселого цвета – розового.

Решился Дмитрий Иванович бежать. Припало ему на ум – а не от того ли подобного Михайло Ломоносов, в бытность его в Германии, бегством спасался? Тоже ведь в таких тенетах очутился, и всякие муки принимал, даже в прусские гренадеры угодил, однако же уцелел и теперь вот в славе пребывает. И ведь бежал с поцелановой мануфактуры Виноградов! Бежал, да сразу и попался. Приволокли обратно на фабрику. Шпагу, коя ему было по чину положена, отобрали. Не посмотрели, что Марбургского университета выпускник и всякими званиями наделен. Били, конечно. Розгами пороли. Да мало что били – посадили как собаку на цепь, чтоб не бегал. Да напоследок, то ли в насмешку, то ли жалеючи его, сказали стражники: "Велика Россия, а спрятаться негде! От судьбы не убежишь…" В 1754 году Черкасов велел держать Дмитрия Виноградова во время обжига фарфора у печи, якобы "для неустанного смотрения", и чтобы пока там обжиг идет и спал там. Так потянулось жительство великого мастера в фабричном затворе , возле печи для обжига порцелановых изделий, под караулом и на цепи. А работу с него требовали не в пример как больше. Не исполнял – голодом морили! И Негоциант, коего суть, Виноградову совершенно открылась, (раньше он догадывался, а со временем убедился, кто это его искушает) не единожды ему являлся. Все разговоры говорил, надсмеивался на художеством в каком ноне Дмитрий Иванович пребывал.

Конец ознакомительного фрагмента.