Ангелы опустошения. Книга 2

19

На следующий день Рафаэль предпринял одну последнюю попытку взбодриться купив себе громадный ростбиф в супер меркадо, напихав в него зубков чеснока, и засунув его в печку. Он был восхитителен. Даже Гэйнз пришел и поел с нами. Но тут в дверях вдруг возникли мексиканские студенты с бутылками мескаля (неочищенной текилы) и Гэйнз с Рафаэлем потихоньку отвалили пока остальные уныло развлекались. Хотя главным в этой банде был симпатичный добродушный крепыш-индеец в белой рубашке которому очень хотелось чтобы всё было по-его и весело. Из него должен был получиться прекрасный врач. У некоторых были усы из семей mestizo [17] среднего класса, а один последний студентик который доктором бы определенно никогда ни стал, все время обрубался после каждого стакана, настаивал на том чтобы отвести нас в бордель и когда мы до него добрались это оказалось слишком дорого и его все равно выкинули за то что он был пьян. Мы снова стояли на улице, озираясь по сторонам.

17

метисов (исп.)

И вот мы перевезли Рафаэля в его шикарную гостиницу. Там были большие вазы, ковры, мавританские потолки, и американские туристки писавшие письма в вестибюле. Бедняга Рафаэль сидел там в здоровенном дубовом кресле ища глазами благодетельницу которая забрала бы его к себе в чикагский особняк. Мы оставили его в раздумьях о вестибюле. На следующий день он сел в самолет на Вашингтон Округ Колумбия где его пригласил к себе пожить Консультант Библиотеки Конгресса по Поэзии, где я и увижу его до странности скоро.

У меня стоит перед глазами Рафаэль, пыль несет через весь перекресток, его глубокие карие глаза над высокими скулами под копной волос фавна, или нет скорее сатира, на самом деле волосы у него как у обычного американского городского паренька на уличном углу… где тут Шелли? где тут Чаттертон? почему это нет никаких погребальных костров, никакого Китса, никакого Адонаиса, никакого увитого венками коня с херувимами? Бог знает о чем он думает. ("О жареных ботинках," однако сказал он позже Журналу Тайм, но это не всерьез.)

20

Ирвин Саймон и я совершенно случайно оказались очаровательным днем на Озере Хочимилько, в Плавучих Райских Кущах я бы сказал. Нас привела туда компания мексиканцев из парка. Сначала мы пообедали mole с индейкой в кабинке у самой воды. Mole с индейкой это выдержанный шоколадный соус которым заливают индейку, очень вкусный. Но хозяин помимо этого торговал сырой пулькой (неочищенным мескалем) и я напился. А на свете нет лучше места чтобы напиваться чем Плавучие Кущи, естественно. Мы наняли барку и поплыли отталкиваясь шестом по сонным каналам полным плавучих цветов и целые островки плавали вокруг нас — Мимо проплывали и другие барки которые подталкивали шестами такие же суровые паромщики и целые семейства у них на борту справляли свадьбы, поэтому пока я сидел там скрестив ноги и пулька стояла возле моих башмаков вдруг возникла парящая небесная музыка и проплыла мимо меня, вместе с хорошенькими девушками, детьми и пожилыми усами как велосипедные рули. Потом подгребли женщины в низеньких лодочках-кьяках продать нам цветов. Лодку едва было видно под всеми этими цветами. Там были участки сонных тростников где женщины останавливались поправить букеты. На север и юг проплывали всевозможные mariachi смешивая сразу несколько мелодий в мягком солнечном воздухе. Сама лодка казалась лотосом. Когда толкаешь лодку шестом выходит так гладко как не получается когда гребешь веслами. Или на моторке. Я вдрызг ужрался пулькой (как я уже говорил, неочищенный сок кактуса, как зеленое молочко, ужасно, пенни за стакан.) Но я все равно махал проплывавшем семействам. По большей части я сидел в экстазе ощущая себя в какой-то Буддической Земле Цветов и Песен. Хочимилько вот то что осталось от озера которое засыпали чтобы построить на этом месте Мехико. Можно себе представить каким оно было во времена ацтеков, барки с куртизанками и жрецами под светом луны…

Когда в тот день стало смеркаться мы поиграли в чехарду во дворе ближней церкви, поперетягивалд канат. У меня на спине был Саймон и нам удалось свалить Панчо, на котором ехал Ирвин.

На обратном пути мы посмотрели фейерверк в честь 16 ноября на Рокаде. Когда мексиканцы устраивают фейерверки то все стоят и орут УУУ! а на них сверху дождем валятся огромные шмотья падающего пламени, просто безумие какое-то. Как на войне. Всем плевать. Я видел как пылающее колесо выписав пируэт грохнулось прямо в толпу на другой стороне площади. Мужчины ринулись распихивать детские коляски в безопасные места. Мексиканцы поджигали устройства все безумнее и огромнее те ревели и шипели и взрывались повсюду. Под конец они запустили огневой вал последних бабахалок которые были прекрасны, закончившись Господи-Боже-мой-финальной Бомбой, Бум! (и все идут домой.)

21

Придя к себе домой на крышу после всех этих неистовых денечков я со вздохом повалился на постель. "Когда они уедут я снова заживу правильно," спокойные какао в полночь, долгий сон — Однако и помимо этого я все равно больше не мог вообразить себе что собираюсь делать. Ирвин это почуял, он всегда меня направлял в некотором смысле, и сказал "Джек ты уже пожил себе мирно в Мексике и на горе, не поехать ли тебе сейчас с нами в Нью-Йорк? Все тебя ждут. Рано или поздно книгу твою напечатают, даже еще в этом году, снова сможешь повидаться с Жюльеном, найдешь себе угол или комнату в христианской общате или еще где-нибудь. Тебе пора сделать это!" завопил он. "В конце концов!"

"Что сделать?"

"Опубликоваться, со всеми встретиться, заработать денег, стать крупным международным разъезжающим автором, оставлять автографы пожилым дамам в Озоновом Парке — "

"Как вы едете в Нью-Йорк?"

"Просто посмотрим в газете кто ищет себе попутчиков в автомобильную поездку — В сегодняшней одно такое было. Может даже через Новый Орлеан проехать сможем — "

"Кому надо в этот старый нудный Новый Орлеан."

"Ох да ты дурак — Я ни разу не видел Новый Орлеан!" — заорал он. "Я хочу его посмотреть!"

"Чтоб потом всем рассказывать что видел?"

"Не бери все это в голову. Ах Джек," нежно, приблизив свою голову к моей, "бедный Джеки, измученный Джеки — весь затраханный и одинокий в каморке старой девы — Поехали с нами в Нью-Йорк и пойдем по музеям, мы даже вернемся и пройдем по студгородку Колумбии и ущипнем старого Шнаппа за ухо — Представим Ван Дорену свои планы новой всемирной литературы — Станем лагерем на ступеньках у Триллинга пока тот не вернет нам наш квартал." (Это все о преподах колледжа.)

"Вся эта литературщина в зубах навязла."

"Да но это еще и интересно само по себе, большой чарующий лагерь в который можно врубаться — Где твое былое достоевское любопытство? Ты стал таким нытиком! Ты ноешь как старый больной торчок сидящий в комнате нигде абсолютно. Тебе пора носить береты и внезапно изумлять всех кто приподзабыл что ты крупный международный писатель и даже знаменитость — Мы можем делать все что захотим!" завопил он. "Снимать кино! Поехать в Париж! Покупать острова! Все что угодно!"

"Рафаэль."

"Да но Рафаэль не стонет как ты он сбился со своего пути, он обрел свой путь — представь себе как его будут принимать в Вашингтоне и он будет встречаться с Сенаторами на коктейлях. Поэтам пришло время влиять на Американскую Цивилизацию!" Гарден, как один современный американский романист утверждавший что он решительный вожак левых хипстеров и арендовавший Карнеги-Холл чтобы об этом заявить, а фактически как и определенные гарвардские умы в высших сферах, был ученым интересующимся политикой в конечном итоге хоть и подчеркивал мистически свои видения вечности -

"Ирвин если у тебя в самом деле были видения вечности тебе не было бы дела до влияния на Американскую Цивилизацию."

"Но в этом-то все и дело, это как раз то где я по крайней мере хоть с каким-то авторитетом могу говорить вместо просто каких-то выдохшихся идей и социологических зависов содранных из учебников — У меня есть блейковское послание к Железной Гончей Америки."

"Опа-ля — а дальше-то что делать будешь?"

"Стану крупным заслуженным поэтом которого люди будут слушать — Я провожу спокойные вечера со своими друзьями, возможно, в смокинге — Выхожу и покупаю все что захочу в супермаркете — Я обретаю голос в супермаркете!"